Прекрасные незнакомки, стр. 53

Бабетта плакала, слушая трагический рассказ, но плакала не только от горя, она плакала еще и от гордости за мужа. Позже она напишет с достоинством, неожиданным для наивной и, быть может, даже легкомысленной головки: «В этот день я благословила Небеса за то, что у меня его отняли. Муж мне стал еще дороже».

Жизнь между тем шла своим чередом, тяжкая, безжалостная, но молодая женщина, целиком и полностью преданная сыну, мужественно преодолевала все невзгоды.

Когда Филиппу исполнилось двенадцать лет, Бабетта отдала его в коллеж Жюйи, и он проучился там четыре года. В 1810 году он поступил во флот, потом перевелся в сухопутную армию и храбро сражался в последних кампаниях Империи. Настало мирное время, и он получил должность в префектуре Сены, а в 1820 году принял другой пост, предложенный ему в Швейцарии, и стал воспитателем старшего сына королевы Гортензии, юного Луи-Наполеона, который в один прекрасный день станет императором Наполеоном III. Благодаря своим работам по археологии он стал членом Института Франции. Крошка Бабетта сдержала клятву, которую дала, входя в тюрьму с ребенком на руках, – она вырастила замечательного человека.

А сама она? Что с ней сталось? Поклявшись беречь фамилию Леба, она отвергла много предложений, но в конце концов вышла замуж за кузена своего мужа, генерального комиссара города Лорьяна, и родила ему двоих детей: мальчика и девочку.

После смерти второго мужа она поселилась у сына Филиппа в большой квартире на улице Конде, где к тому времени он жил. И там с большой любезностью принимала многих знатных людей. А умерла она у своей дочери Каролины в Руане, и случилось это 16 апреля 1859 года, на заре правления воспитанника ее сына. Бабетте к тому времени было почти девяносто, но ее первая любовь неизменно жила в ее сердце, она ее не забыла.

Глава 20

Маркиза и каменщик

Призрак гильотины

В день 15 августа 1793 года зал заседаний революционного трибунала был переполнен. Все задыхались от жары, хотя бывшая парадная спальня, которую революция лишила всех украшений, в том числе и великолепного потолка с кессонами Людовика XII, была очень просторной.

В замызганных стенах теснилась крикливая озлобленная чернь, пришедшая сюда полюбоваться любопытным зрелищем, увлекательным театральным спектаклем. Сегодня судили человека, который был истинным героем, был одним из тех, кто сумел нелицеприятно доказать свою преданность нации. Однако революция сводила сейчас счеты не с генералом Кюстином, а с маркизом де Кюстином, бывшим пажом маршала де Сакса.

Пятидесятитрехлетний генерал выслушивал обвинения с полным безразличием, он дружил с Лафайетом, он был героем Йорктауна, и когда родина оказалась в опасности, он наступил на горло своим монархическим убеждениям и стал служить новому режиму. Под Майнцем, Ландау, Вормсом он побеждал противника. Три месяца тому назад, почти что день в день с сегодняшним, он был назначен главнокомандующим Северной армии. Но удача от него отвернулась. Под Майнцем он вынужден был отступить перед превосходящей силой противника. Теперь его обвиняли в мягкотелости по отношению к врагу.

Генерал сидел на скамье подсудимых и, похоже, совсем не интересовался прениями, если можно было назвать прениями поток бездоказательных обвинений, с которыми все были согласны. Он слишком часто и слишком близко видел смерть, чтобы ее бояться. Изредка он покручивал черный ус, составлявший контраст с его седой головой, которая побелела вовсе не от пудры.

Время от времени он поглядывал на публику, но боялся остановить взгляд на худенькой светловолосой женщине в скромном платье, такой бледной, такой светлой, такой непохожей на все, что кипело вокруг нее, так схожей с подснежником, который совершенно неожиданно вырос в грязной канаве.

Несмотря на свои двадцать лет, она казалась девочкой, но такой красивой, что даже ее грубые соседи выказывали ей некое подобие уважения… Уважение это, вполне возможно, обратилось бы в ярость, если бы ее соседи узнали, что красивая уроженка Прованса, которую звали Дельфина, рожденная де Сабран, была невесткой обвиняемого, женой его сына Армана.

Молодая женщина следила за судебным процессом с вниманием, которое пугало Кюстина. Мужество невестки восхищало его и трогало, свидетельствуя об искренности ее привязанности.

Смертный приговор. Он прозвучал беспощадно, как нож гильотины, который должен был за ним последовать. Его ждали, ему обрадовались, его встретили радостными криками, восклицаниями «браво», яростными «виват». Осужденный равнодушно пожал плечами. Среди беснующейся толпы Дельфина потеряла сознание… На протяжении двух недель она делала все возможное и невозможное, чтобы спасти свекра. Смертный приговор положил конец всем ее надеждам. Она слишком хорошо знала, как короток срок между судебным приговором и исполнением. Толпа в зале заседаний зашевелилась, и Кюстину, которого уже уводили жандармы, стало не по себе. Но, по счастью, народ приписал плохое самочувствие молодой женщины жаре. Отметили ее худобу, бледность. Одна толстуха предположила, что молоденькая беременна, и вздохнула: «Тут любой от духоты сдохнет».

Немного успокоившись относительно участи невестки, Кюстин постарался больше не думать о семье, чтобы не дать слабины. Думать нужно было о смерти, он хотел умереть достойно. Совесть его была чиста, он не сожалел ни об одном из своих поступков, даже если помощь, оказанная им революции, делала его предателем в глазах короля и несчастной королевы, которая со 2 августа, одетая в траурные одежды, заняла в Консьержери камеру, где сидел до этого сам Кюстин и которую для нее освободили.

Через несколько часов голова маркиза-генерала Кюстина упала на площади Революции.

Дельфина, очнувшись, с большим трудом добралась до своей квартиры на улице Лилль. Арман, ее муж, еще не возвращался. Дома была только Нанетта Мабриа, славная женщина, единственная прислуга у Кюстинов, которая занималась трехлетним малышом Астольфом. Она и приняла в свои объятия рыдающую, дрожащую Дельфину, для которой внезапно открылось, что жизнь может быть и страшной, и трагичной. Но ведь жизнь может быть чудесной и очень счастливой!

Когда прелестная Дельфина де Сабран появилась в пятнадцать лет в Версале, ее сразу прозвали «Королевой роз», так она была хороша и свежа. «Головка Греза с чистым греческим профилем» – так отзывались о ней окружающие. Прибавьте еще взгляд с легкой поволокой, прелестный рот и бесподобный цвет лица. Белокурые ее волосы не были ни тусклыми, ни бледными, они отливали золотом, приближаясь к светло-русым, добавляя живости другим краскам. Дельфину окружил тесный круг обожателей. Их было так много, что госпожа де Сабран, зная склонность дочери к кокетству, поспешила выбрать зятя. Но она была любящей матерью и выбрала его в соответствии с желаниями Дельфины.

Женихом стал Арман де Кюстин. Ему исполнилось девятнадцать, и по-мужски он был столь же хорош, как его невеста. К тому же он был остроумен, галантен, любезен, отважен, знатен и богат. Дельфина его обожала.

Их обвенчали в Анизи, епископ Лана благословил их брак, а свадьба была устроена в виде сельского празднества, на которое в лучших традициях Трианона гости нарядились пастухами и пастушками, а для медового месяца был построен специальный домик под соломенной крышей, как для Филемона и Бавкиды [27].

Настало время наслаждений, шалостей и любви. У молодых супругов родились два мальчика – Гастон и Астольф. Но страсть, которая бросила в объятия друг друга молодых людей, погасла. Муж пользовался слишком большим успехом у женщин, у жены было слишком много поклонников. Со временем она полюбила жестокую игру кокетства, становясь более милостивой к одному или другому поклоннику, а потом изящно с веселым смехом избавляясь от приближенного. Но, кокетничая, Дельфина не роняла своей чести.

Первой ее жертвой был господин д’Эстерно, но пробыл возле нее совсем недолго. «Скучно, когда на тебя смотрят глазами снулого карпа», – объявила Дельфина. Д’Эстерно сменил шевалье де Фонтанж. «Пустышка», – наложила вердикт «Королева роз», обратив взор прелестных глаз на графа Антуана де Леви. Граф удержался возле Дельфины дольше благодаря своему необыкновенному обаянию. Но и он вскоре получил отставку: обаяния оказалось через край. А если добавить к обаянию предприимчивость, в какой нельзя было отказать графу, то свидания наедине стали представлять опасность.