Старый дом под платанами, стр. 3

Оставив детей с нянькой в беседке, Эва поспешила вернуться на террасу, и ее взору предстала ужасная картина: возвращающиеся охотники без головных уборов несли на поспешно сооруженных носилках господина Станислава. Госпожа Алиса и садовник уже спешили к ним, а женщины, украшающие террасу, застыли на месте. Смерть незваной гостьей незримо появилась на празднике.

Портрет девушки в голубом

Лондон. Пятнадцать лет спустя, после описываемых событий. В просторной живописной мастерской, прислонившись к косяку окна, перед мольбертом стоит художник. Лицо его заросло щетиной. Взгляд прикован к картине, которую он написал. По лестнице к мастерской бесшумно поднялась изящная женщина с бледным, бесцветным лицом. Она так же бесшумно поставила поднос с едой возле порога комнаты и, вздохнув, тихо удалилась. Через какое-то время женщина снова поднялась, забрала поднос с нетронутой едой и тяжело вздохнув, спустилась вниз. На последней ступеньке она с надеждой обернулась, словно надеясь на чудо, постояла так несколько секунд, затем, прикусив губу, пошла в направлении кухни. В глазах Элизабет стояли слезы.

Художник с печальным видом все так же стоял перед холстом. Казалось, он сросся с портретом, не в силах пошевельнуться.

Это продолжалось уже несколько недель. Его жена знала: когда Ник в таком состоянии, – его лучше не трогать. Ибо где летает душа в это время, известно только самому Господу Богу. Элизабет была понимающей женой. Однако происходящее с ее мужем в последнее время, его странное состояние прострации пугали ее. Все – из-за портрета этой девушки.

Художник вспоминал. До мельчайших подробностей он запомнил день, час, минуту, когда впервые увидел ее – ангела во плоти. Пять лет назад он, Николай Санин, преподавал в колледже искусств. Директор вызвал его к себе в кабинет и предложил взять дополнительные часы на отделении искусствоведения. Он отказался, мотивируя тем, что занят заказами, хотя на самом деле ему было просто не интересно и жаль своего времени, чтобы преподавать живопись горстке студентов, возомнивших себя будущими критиками искусства или его ценителями, что еще хуже. Преподавать будущим коллегам-живописцам – другое дело. Он мог поделиться с молодыми людьми своими наработками, секретами. Открыть то, что с таким трудом познал сам. Заразить их той же страстью к цвету, свету, запаху масляных красок и прозрачности акварели. Мог научить уважать натуру, преклоняться перед мастерами Ренессанса, восторгаться импрессионистами и помочь понять, что никогда никто из них не переплюнет природу – совершенство, созданное Богом. При этом научить их не бояться этого совершенства и творить, как богам, создавая свои миры. А как учить живописи людей, изначально относящихся к его ремеслу, как к необходимому предмету, лишь для зачета? Как можно отдавать бесценные знания и душу снобам, навешивающих ярлыки на имена художников, пытающихся все запихнуть в ящички и расставить по полочкам в алфавитном порядке? Что можно объяснить им, решающим кого из художников назвать гением, а кого предать забвению? Учить пустозвонов, которые будут рассказывать толпе зевак о муках творчества живописца, не зная, что это такое? Нет. Эта мысль была для него неприемлема. Он не возьмет эту группу студентов. Решено.

Выйдя из кабинета директора, Санин облегченно вздохнул. Да. Он отказался от дополнительных денег, потому что искусство для него важнее. Но в тот момент Ник не знал, что по иронии судьбы, чуть позже, будет сам просить директора отдать обещанные ему часы живописи на ненавистном факультете.

Итак, довольный сам собой, своим категоричным отказом шефу, он шел по длинному коридору. Студенты спешили в аудитории. Шум, смех, суета, стайки подружек, с интересом что-то обсуждающие, группы юношей, смеющихся нарочито громко и привлекающие к себе внимание противоположного пола, преподаватели, делающие замечания или с деловым видом проходящие мимо – все было как всегда. И вдруг в этой обычной, «фоновой» толпе обыденности он увидел ее – яркое, сияющее пятно неземного света. Позже, когда он вспоминал, первое ощущение было именно таким. Ведь она не успела подойти еще близко, а он уже на расстоянии почувствовал, увидел этот свет, как заблудившийся путник в ночи видит светящееся окно чужого дома. Он не помнил, во что она была одета, – это было не важно. Санин впитал ее всю сразу, без остатка. Это было похоже на чудо и шок одновременно.

Когда девушка приблизилась, он смог рассмотреть неземную красоту ее лица, невесомость и божественные пропорции, идеальные формы тела. Кожа студентки была нереально бела, но не той нездоровой бледностью образа женской красоты стиля ар-нуво конца девятнадцатого века. Нет, это была здоровая кожа – кровь с молоком. Глаза же ее были огромные и широко расставленные – в пол лица, интенсивного, насыщенного, ярко-синего, почти фиалкового цвета. Не серые и не бледно голубые, воспетые всеми поэтами мира. Нет. Таких они просто никогда не видели. Подобных глаз не бывает в реальной жизни. Ее очи были тем редким феноменом, которым природа один раз в тысячу лет наделяет дитя земли, выделяя его, как избранного. Волосы девушки так же были редкого оттенка: пепельно-светлые, слегка вьющиеся, они струились, собранные в огромный, длинный хвост по ее телу, стремясь вырваться из-под гнета бархатной резинки. Плавные движения, поступь Богини, – все выдавало в ней посланницу небес, особенно – свечение ауры, распространяющееся на десятки метров и захватывающее, как свет от фонаря все, что попадало в его пределы. Остальное исчезало с поля видимости. Это был воплотившийся ангел в женском теле. Он сразу это понял.

Девушка прошла мимо, не заметив застывшего преподавателя, не обращая внимания на другие восторженные и любопытные взгляды, вероятно, привыкшая к подобным явлениям и реакции при своем появлении, милостиво прощая и спокойно воспринимая все, как данность. Ибо всех королев ожидает одна и та же участь – поклонение.

Художник, очнувшись от шока, последовал за видением. Именно так он воспринял девушку, неземная красота которой повергла его в оцепенение. Убедившись, что она реальная студентка этого заведения, Ник проследовал за ней в аудиторию и когда смог что-то осознавать, вдруг к своему удивлению понял, что Богиня учиться на отделении искусствоведения, том самом факультете, от которого он только что отказался. Не задумываясь, Николай вернулся в кабинет директора и к удовольствию последнего сообщил, что передумал.

Да. Иначе он поступить не мог. Художник подошел ближе к портрету и, слегка сощурив глаза, стал всматриваться в прекрасное лицо. Пожалуй, ему удалось хотя бы приблизительно запечатлеть схожесть, но удалось ли показать свет, исходящий от нее, величие, рабом которого становишься раз и навсегда, чистоту и незапятнанность ангельской души, ее хрупкость, открытый детский взгляд и мудрость царицы запредельных миров? Вряд ли. Санин на секунду закрыл глаза. Картинки прошлого из его жизни снова всплыли из глубины памяти. Он вспомнил свое волнение, когда впервые переступил порог мастерской, где предстояло ему преподавать живопись студентам, в числе которых была лучезарная Богиня. Радость, когда узнал ее имя – Мария. Трепет своей души, когда он подходил к ее мольберту, чтобы сделать замечание. Счастье, – когда девушка согласилась позировать. Восторг и страх – от первого прикосновения кистью к холсту перед началом работы над портретом. Этих моментов он никогда не забудет, так же, как последний, грустный вечер прощания со студентами и с ней.

В студию снова заглянула его жена с подносом, напомнив, что сейчас Fivе o cloсk – чаепитие вдвоем, которое он редко пропускал. А поскольку он не обедал, пора было бы и перекусить. Ее доводам трудно было противостоять, тем более что только теперь он, наконец, почувствовал, что его желудок пуст.

Элизабет поставила поднос на маленький столик. Расставила чайный сервиз, положила горячие бутерброды на тарелки и салат. Подошла к мужу и нежно обняла его сзади.