Заговор Тюдоров, стр. 60

Я выдержал паузу, глядя, как стремительно белеет его лицо.

– Передайте ей мои слова. Скажите, что я исполнил приказ и раскрыл недостающие подробности заговора. Сейчас, однако, я должен уехать. Благодарю вас, милорд, за все, что вы сделали для меня и ее высочества. Мы не забудем вашу доброту.

Рочестер вздрогнул.

– Езжайте к ней, – прошептал он, – торопитесь, пока вас не опередили! Если все это правда, если в стране вспыхнул мятеж, боюсь, ваша помощь понадобится ей больше, чем когда бы то ни было.

– Я сделаю все, что смогу, – заверил я. – Обещаю.

Эшридж

Глава 20

У ворот Бишопсгейт Скарклифф осадил коня.

– Дальше я не поеду.

– Что?! – Я уставился на него, не веря собственным ушам. – Ты не можешь остаться! Мне столько всего нужно у тебя…

– Знаю, – перебил он и тяжело вздохнул. – А мне столько всего нужно тебе рассказать, но с этим придется повременить. Лондон мой дом; воры, шлюхи и нищие, отребье, чья участь никого не заботит, – все они помогли мне, когда никто другой и пальцем бы не шевельнул. Если Лондону грозят уличные бои, я должен быть в Лондоне. Кроме того, здесь мой пес. Я его не брошу.

Я чуть не рассмеялся.

– Мажордом, которого я когда-то знал, думал только о своем долге.

– Просто у него тогда не было собаки. – Он посерьезнел. – Езжай. Предупреди об опасности свою принцессу. Я найду тебя. Или ты, если вернешься в город, первым найдешь меня. Если буду жив, ищи меня в «Грифоне». И позаботься о своей руке. Ты же не хочешь остаться калекой, как я.

С этими словами Скарклифф развернул коня и поскакал назад в город.

Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся из виду, и гадал, увижу ли его снова. Мне хотелось окликнуть его, вернуть, потребовать полного отчета о его действиях, спросить, по какой причине он помогал мне и почему все эти месяцы не давал о себе знать. Нет, Скарклифф прав: со всем этим придется подождать. У него своя дорога, у меня – своя. Пока что наши пути разошлись.

Я решительно поскакал прочь от Лондона.

Путь был долгий, по обе стороны дороги тянулись унылые пейзажи, которые я едва замечал, поскольку так выбился из сил, что мог бы заснуть в седле… однако не заснул.

Мысленном взором я все время видел Сибиллу, замершую на парапете, странное выражение, мелькнувшее на ее лице за миг до того, как она бросилась навстречу смерти. Я вспоминал ее ослепительную улыбку, необыкновенную красоту, которая поразила меня с первой нашей встречи в покоях королевы; вспоминал, как мы шли бок о бок по галерее, как горевала она о смерти Перегрина, как жарко сплетались наши тела в темноте моей комнаты.

Даже сейчас, зная, что Сибилла мертва, что мне никогда не придется каяться Кейт в своем прегрешении, я пребывал в душевном смятении. Сибилла обманывала всех, кто ее окружал, умело используя людей в своих собственных целях, потворствовала уничтожению всего, что было мне дорого. По ее вине погиб Перегрин; я должен был бы радоваться ее смерти, зная, что хозяину Сибиллы, Филиппу Испанскому, по прибытии в Англию будет нечем припугнуть Елизавету. Без этого письма он вынужден будет еще жарче защищать ее, поскольку, лишь сохранив жизнь Елизаветы, сможет надеяться, что когда-нибудь добьется ее благодарности.

И все же сейчас, низко опустив голову под порывами мелкого снега, который то прекращал идти, то сыпал снова, покачиваясь в седле резво бежавшего вперед Шафрана, я не мог не признать, что, несмотря на все преступления Сибиллы, несмотря на то что я никогда не встречал и милостью Божьей никогда больше не встречу подобной женщины, Сибилла преобразила меня. Она пробудила во мне нечто новое – неистовое, почти животное осознание самого себя.

«Вы мне ничем не обязаны».

Сибилла ошибалась. Я был обязан ей тем, что узнал и понял. Мне, как и ей, было ведомо отчаяние искалеченного детства, бессилие перед чужой, грубой и безжалостной волей. Меня, как и ее, сжигало неистовое желание доказать, на что я способен. Сибилла была моим отражением, черным двойником моей души. Вот только то, от чего я стремился избавиться, что старался усмирить и обуздать, служа Елизавете, Сибилла приняла и отточила до смертоносной остроты – как всякий клинок, который ей доводилось брать в руки.

Сибилла была тем, кем мог бы стать я, если бы моя судьба не приняла иной оборот.

Я доехал до Эшриджа к наступлению темноты.

Окрестности Хартфордшира укрывал свежевыпавший снег. Едва я под цоканье копыт въехал во внутренний двор, один из конюшенных мальчиков бросился принять у меня Шафрана. Я снял с седла сумку, и еле волоча ноги, вошел в особняк.

Мистрис Парри, увидев меня в освещенном факелами зале, вместо приветствия испуганно ахнула:

– Боже милостивый, на кого ты похож?!

Лишь тогда я сообразил, какое зрелище собой представляю – забрызганный дорожной грязью и снежной слякотью, облепленный каменным крошевом и глиной после лазанья под стенами и в потайных туннелях, в истрепанном плаще и разодранной куртке, с окровавленной повязкой на руке, да вдобавок весь пропахший собственным и конским потом.

– У меня был долгий день, – отозвался я.

Я достал кожаный футляр с письмом Елизаветы, снял с себя плащ и ножны со шпагой. Мистрис Парри приняла у меня оружие.

– Где ее высочество?

– Ушла к себе отдохнуть. – Голос мистрис Парри дрожал, она не сводила глаз с футляра, который я держал в руке. – Какие вести из Лондона? Ей… нам все еще грозит опасность?

– Боюсь, да. Я сделал все, что мог, однако мы должны приготовиться; вполне вероятно, королева пошлет своих людей допросить ее. Мне нужно немедленно с ней поговорить.

Прижимая к груди мои вещи, мистрис Парри смотрела, как я направляюсь к лестнице.

– Может, послать в Хэтфилд за мистрис Эшли и мистрис Стаффорд? – вдруг спросила она.

Я застыл на месте. Затем медленно кивнул:

– Да, думаю, что вам стоит это сделать.

И с этими словами двинулся вверх по лестнице.

Когда Кейт приедет, я расскажу ей все.

Дверь в спальню принцессы была приоткрыта; я постучал, извещая о своем появлении, и вошел. Комната была невелика, обшита панелями с орнаментом в виде льняных складок и прогрета теплом утопленного в стене камина, где жарко горел огонь. На полу тут и там стояли раскрытые кофры и дорожные сундуки. Насколько я мог судить, Елизавета достала из них только книги и кое-что из одежды.

Принцесса подняла голову. Она сидела на краю кровати, рядом с ней на столике горела свеча, на коленях лежала открытая книга. Распущенные волосы ниспадали ей на плечи, и их золотисто-рыжий блеск смешивался с алым отливом платья. Без придворных регалий она выглядела такой юной и беззащитной, словно была самой обычной девушкой, а вовсе не принцессой.

У меня перехватило дыхание.

Я протянул Елизавете футляр, который всю дорогу держал на груди, у самого сердца.

– Ты человек слова, – проговорила она и, не открывая футляра, положила его на столик рядом со свечой. – Теперь все в порядке?

– Нет. Но улик против вас больше не существует.

Не потянувшись к футляру, ничем не выказав интереса к его содержимому, Елизавета слушала мой рассказ о Сибилле и Филиппе Испанском. Об их замысле сделать ее заложницей принца. Она ни разу не перебила меня, не задала ни единого вопроса. Когда я смолк, она сидела так неподвижно, точно статуя, – только грудь ее лихорадочно вздымалась и опадала.

– Я понятия не имела, что представляю для принца такую ценность, – наконец проговорила Елизавета. – Впрочем, это слабое утешение, поскольку его интерес ко мне – лишь еще один повод для Марии ненавидеть меня.

– Она не знает… – заговорил я, и тут комната перед глазами пошла кругом.

Колени подогнулись, и я, едва держась на ногах, потянулся к ближайшему креслу.