Перепутья, стр. 42

Целую ночь на острове и на берегах Немана пылали костры, горели факелы.

На следующий день взошедшее яркое солнышко увидело лагерь союзников, который теперь больше напоминал военно-полевой госпиталь: многие воины мучились животами, другие спали — и на столах, и свалившись под столы; некоторые искали остатки спиртного, чтобы опохмелиться.

Князь Витаутас уже давно встал и, гуляя по берегу острова, улыбался недогадливости Скиргайлы ночью прислать на пир хотя бы тысячи две хорошо вооруженных мужчин.

Рано поднялся и Конрад Валленрод: сидел он на своем вчерашнем королевском возвышении, подперев голову, смотрел на литовские леса, простирающиеся за Неманом, и о чем-то думал. Был он невесел. Когда князь поздоровался с ним, ему показалось, что великий магистр тоже не рад спокойно прошедшей ночи.

Гулял князь Витаутас, улыбался и, глядя на тихо текущие воды Немана, радовался, что все хорошо кончилось.

Далеко на западе показалась идущая вверх по Неману парусная лодка. Князь заинтересовался. Кто бы это мог быть? Возможно, отставшие догоняют войско? Или кто-нибудь спешит из Мариенбурга? Или прибывают послы к великому магистру? А может, к нему самому?

Лодка еще не подошла к острову, когда на ней затрубили. Князь послал двух своих бояр узнать, кто прибыл. Бояре вскоре вернулись с прибывшими. Это был боярин Минтаутас — один из сопровождавших в Москву княжну Софию. Князь еще издали узнал его и остановился.

— Приветствую тебя, светлейший князь: твоя дочь, светлейшая княжна София, посылает тебе поклон и благодарит тебя за все заботы.

— Почему ты вернулся с полупути? — довольно сурово прервал его князь.

— Виной тому неприятные события, светлейший князь. Но пусть покарают нас наши мстительные боги, если мы проявили хоть малейшую беспечность или спустя рукава выполняли свои обязанности… Мы…

— Что же случилось?

— Скиргайла атаковал нас на границе между Псковом и Ливонским орденом… Мы…

— Вы отбились?

— Нападение мы отбили, но нескольких людей все же потеряли; разбойники успели только захватить боярыню Книстаутене с дочерью. А твоя дочь, светлейшая княжна София, жива и здорова и продолжает путь. Княжну сопровождает усиленная охрана московских бояр, прибывших встречать ее… Кроме того, я должен сообщить тебе, светлейший князь, что нападение было организовано меченосцами; они мстят тебе за то, что ты не позвал их в этот поход.

— На чьих землях вас атаковали? — спросил задумавшийся князь.

— На землях Ливонского ордена, недалеко от границы с Псковом.

— А много ли их было?

— Около сотни… Мы потеряли нескольких татар, жемайтийцев и белорусского боярина Пильцу из Матаковцев.

— Как он был нужен мне, — едва заметно шевельнулись губы князя, но вслух он ничего не сказал, только спросил: — А как княжну приняли в Риге?

— Очень торжественно, светлейший князь: звонили церковные колокола, встречали рижский епископ, великий магистр ордена, множество рыцарей и толпы горожан.

— А как далеко рыцари провожали княжну?

— Всего полдня, князь.

— Меченосцы не извинились передо мной, ничего не сообщили и не выразили соболезнование, — снова беззвучно шевельнулись губы князя, и он спросил: — А ты откуда вернулся?

— Когда до Пскова оставалось два дня пути и нас встретили московские бояре.

— А как псковичи встретили мою дочь?

— Тоже очень торжественно; повсюду ее сопровождали бояре: одни ехали с нами, другие — далеко впереди, приказывая всем обнажать головы и преклонять колени… В Пскове, рассказывали, украшают городские ворота, а княжну встретит митрополит с крестом и священной водой.

— Не довелось узнать, откуда были посланы всадники Скирайлы?

— От раненых пленных узнали, что из Кернавского замка  ⁴⁶.

Витаутас поднял на боярина глаза, помолчал и сказал:

— Хорошо, Минтаутас, а теперь мы вместе поедем в Кернаве и потребуем у Скиргайлы вернуть нам девушку и вдову.

— Твой приказ для меня закон, князь! — поклонился Минтаутас.

Вскоре звонкие трубы подняли войско от тяжелого сна и снова все начали собираться в поход.

Когда братья Книстаутасы узнали от Минтаутаса о похищении матери и сестры, а рыцарь Греже — о том, что дама его сердца очутилась в неволе, они сразу же договорились действовать сообща. Пригласили и боярина Минтаутаса. Хотя Книстаутасы, как заложники, шли в частях войска великого магистра, а рыцарь Греже тоже вел отряд крестоносцев, теперь они должны были каким-то образом собраться вместе. Только следовало точно узнать, где находится Книстаутене с дочерью: в Кернавском замке, в Тракай или в Вильнюсе. А может, Скиргайла отправил их куда-нибудь в Белоруссию? Установить это было не так-то просто, но рыцарь Греже взялся разузнать все через лазутчиков ордена, направленных в Литву.

Разбуженное войско доело и допило, что оставалось на столах со вчерашнего дня, и, опохмелившись, начало собираться вокруг своих военачальников и строиться. Через восстановленный мост все переправились с острова на жемайтийский берег, а потом, разделившись на хоругви, полки и отряды, запрудили окрестности Каунаса и хлынули на восток — к Тракай и Вильнюсу.

XXXIV

Князь Витаутас со своими полками и боярами от Каунаса повернул на северо-восток и занял фронт между селениями Бопартенай, Укмярге и Кульва. Великий магистр ордена со своими пособниками свирепствовал между Неманом и, Нерис и, поддерживая связь с войском Витаутаса, всем фронтом двигался на восток, чтобы одним ударом смести с лица земли литовские замки Тракай, Вильнюс и Креву.

Вскоре все земли Аукштайтии между Швянтойи, Нерис и Неманом были наводнены войском союзников.

В те жестокие времена, когда воевали между собой литовские князья, не был братом жемайтиец литовцу и литовец жемайтийцу. Сразу же широким фронтом запылали пожары; на холмах литовцы зажгли костры тревоги, и за несколько часов страшный призрак войны облетел половину Литвы, а смерть постучалась в каждую дверь, заглянула под каждую крышу. Охваченные всеобщим ужасом, люди повсюду начали кричать и причитать:

— Крестоносцы идут!.. Крестоносцы!..

В одно мгновение у всех проснулся инстинкт самосохранения; каждый увидел перед собой смерть и каждый пустился бежать от этой смерти. В те времена литовцу не приходилось ходить далеко: городов не было, крепостей тоже; большие и маленькие замки принимали ограниченное число людей, да и то лишь тех мужчин, которые могли владеть мечом. Зато повсюду было много болот, топей и непроходимых лесов. Без сожаления и скорби покидались родные места; не было никакого недвижимого имущества, потому что, кроме избушки с соломенной крышей или земляного нума и какого-нибудь навеса для домашнего скота, никаких строений литовцы в те времена не возводили, да и не обзаводились хозяйством; ибо зачем трудиться, зачем напрасно время терять, если в этом или следующем году, а может, и вот-вот, придет крестоносец, поляк, белорус или свой же литовец и обратит все в пепел. Домашний скот угоняли с собой; хлеб и корма, которые не могли забрать, уничтожали; если успевали, уничтожали и посевы на полях. Не горевали литовцы, расставаясь со своим хозяйством, потому что прокормиться могли довольно легко, ибо уж чего-чего, а зверья и птицы в любое время года было полно в лесах и на болотах. Требовалось только оружие да охотничьи снасти.

Не хотели древние литовцы умирать в своих избах да в своих хозяйствах: старые и слабые прятались в непроходимых лесах и болотах; мужчины, способные владеть оружием, оседлав коней и махнув рукой на все свое богатство, отправлялись в ближайший замок или боярское имение. Другие собирались в отряды побольше и поменьше, преграждали путь врагу в лесах и на болотах, набрасывались на недругов из засады и или сами погибали, или без пощады убивали противника. Воевали и защищались все.

Беженцы, старики и женщины с детьми, застигнутые в лесах и на болотах, знали, что враг жесток, что он не знает пощады, и поэтому никогда не сдавались, до последнего вздоха отбивались оружием, пускали в ход ногти, нередко даже так и умирали, стиснув шею своего убийцы пальцами, вцепившись в него зубами. Крестоносцы тоже знали упорство литовцев, их ненависть к своим врагам и живучесть. Поэтому если некоторых они не успевали прикончить, то старались хотя бы гак изувечить, чтобы женщины больше не рожали, а мужчины — не сели на быстрого коня и не взяли в руки оружие. Упрямцев и смельчаков убивали не сразу, а с живых сдирали кожу, вырезали на груди кресты и, переломав кости, оставляли в муках ждать смерти.