Перепутья, стр. 16

— Но королева Ядвига, такая примерная христианка, неужели ее не заботит крещение язычников? — спрашивал совсем не разбирающийся в этих делах чужеземный рыцарь.

— Если бы это было так, отважный рыцарь, тогда не болело бы сердце у нашего великого магистра. Он так по-отечески заботится о некрещеных литовцах и жемайтийцах, так сокрушается, что даже заболел… Возвышенная, честная и благородная душа у этого брата, нашего великого магистра.

— Хорошо, брат Ганс, я уже почти согласен повести вас в этот замок, но кто мне подтвердит, что все то, о чем ты говоришь, — правда? Пока я гостил в Мариенбурге, слышал жалобы и на вас.

— Подтвердят это все присутствующие здесь братья и поклянутся на святом кресте, что в моих словах нет лжи, а только тревога и забота о душах язычников.

— Хорошо, брат Ганс, я согласен повести вас, но знаешь ли ты дорогу в этот замок?

— Отважный рыцарь, прямая дорога мне не известна, но там нетрудно будет найти проводника.

— А большой ли гарнизон в этом замке?

— Раньше был немалый, но теперь, конечно, сарацин со своими людьми тоже отправился на войну; я думаю, что нашего отряда вполне хватит, чтобы окружить и взять замок… Кстати, отважный рыцарь, может быть, отправляться в такой далекий поход ради этих негодников было бы слишком большой жертвой с нашей стороны, но в замке есть и красавица дочь сарацина, тоже язычница. Уж кого-кого, а ее-то следовало бы осчастливить святым крещением и озарить святым духом.

Рыцарь оживленно посмотрел на брата Ганса и, что-то прикинув, пристыдил его:

— Каждая вновь окрещенная душа невинна и господу Иисусу любезна, красавицы она или бедной язычницы.

— Да, отважный рыцарь, но благодаря ей наш орден смог бы приумножить свою славу и окрестить ее братьев — закоренелых сарацинов, и всех людей замка.

— А сколько ей лет?

— Лет ей, отважный рыцарь, около семнадцати или восемнадцати. Хотя нам, братьям монахам, запрещается смотреть женщинам в глаза и восхищаться их светлым ликом, признаюсь, что я согрешил. Жаль, что она, такая прекрасная и такая стройная, плутает во мраке, не приобщенная к святой вере римских католиков.

— А как ее имя?

— Имя у нее, отважный рыцарь, языческое — Лайма.

— Лайма, — повторил рыцарь и порадовался: — Хотя и языческое имя, но красивое. А мы окрестим ее еще красивее — какой-нибудь Агнессой или Анной… Погоди, брат Ганс, ты говоришь, что до замка два дня пути туда и два обратно, но таким образом мы сильно отстанем от всех и можем опоздать в Вильнюс.

— Этим мы не совершим никакого греха, отважный рыцарь, потому что и мы без дела не останемся. А кто знает, может, таким образом мы еще больше послужим ордену и самой святой вере. За такое дело орден только похвалит и наградит нас.

— Ну хорошо, брат Ганс, а ты спроси у них, все ли они желают и готовы пойти бить язычников под моим началом?

— Все! Все! — закричали крестоносцы — братья, братики и кнехты — и заторопились кормить своих лошадей, чтобы побыстрее уйти дальше от берегов Немана, в глубь края.

Накормив лошадей и как следует подкрепившись, крестоносцы пустились в опасный и далекий поход, но не сразу отделились от всего войска, а некоторое время еще ехали по берегу Немана, обгоняя отряды жемайтийцев, чтобы таким образом скрыть свои намерения. Потом они немного свернули с дороги якобы накормить лошадей и тогда уже направились прямо в глубину края.

Весной Ганс Звибак совершил путешествие в замок Книстаутаса через пущу Падубисиса, но дорогу как следует не запомнил и теперь не решался повторить этот путь без проводника. Было бы гораздо проще проехать по правому берегу Дубисы, но тут возникла опасность столкновения с жемайтийскими отрядами и всадниками Скиргайлы. Кроме того, не хотелось рыцарю встречаться и со своими же крестоносцами, а на берегах Дубисы, от Арёгалы до Немана, орден недавно построил несколько небольших укреплений, в которых держал свои гарнизоны. Была определенная причина, из-за которой рыцарь хотел обойти и эти замки. Поэтому, посоветовавшись с другими наиболее воинственными братьями, он решил путешествовать лесами, держась подальше от берега Дубисы, и где-нибудь заполучить проводника-жемайтийца. Ганс Звибак и воинственные братья знали, что по-хорошему его не добудешь и за деньги не купишь, поэтому решили просто поймать проводника. Напасть на какую-нибудь деревню и взять пленного было бы опасно, так как после этого поднялись бы окрестные селения, и если бы даже удалось избежать стычки, то вряд ли обошлось бы без погони. Налеты на деревни и грабежи брат Ганс отложил на обратный путь, а теперь решил любым способом добыть проводника.

Почему Ганс Звибак боялся своих крестоносцев, рыцарь Дранк не мог понять. Он начал сомневаться в благородных намерениях крестоносцев, но отряд уже настолько удалился от Немана, что не хотелось возвращаться с пустыми руками.

Рыцари долго ехали по лесам и склонам, но ни человеческое жилье, ни сами люди им не попадались. Наконец под вечер подъехали они к полю и увидели возле леса несколько изб. Рыцари остановились и, не осмеливаясь выезжать из леса, стали осматриваться. Нигде не было видно ни души, не слышались человеческие голоса, даже собаки не лаяли; и только над крышей одной избы извивался дымок. Ганс Звибак взял с собой оруженосца Оскара Фукса и двух братьев посмелее — Рудольфа и Хенке. Вчетвером они принялись спускаться по склону к деревушке, рассчитывая схватить возвращающегося охотника или другого мужчину. Остальные всадники остались ждать их, укрывшись в лесу.

— Ну, брат Оскар, покрепче держи меч, чтобы жемайтиец дубинкой не вышиб его у тебя из рук.

— Держу, брат Ганс, но как же мне просить у него пощады? — оруженосец трусливо посмотрел Звибаку в глаза.

На склоне еще не падали и не рыжели листья деревьев; повсюду стояла тишина. Уже не было слышно ни птичьих голосов, ни жужжания пчел, не летали ни жучки, ни бабочки, только выстукивали по сухим деревьям красноголовые дятлы, с шорохом прыгали с ветки на ветку белки, и в низине тихо журчал ручеек. Когда с треском ломались под ногами сухие ветки, всем становилось жутковато. Они подошли совсем близко к избам, но и тут не увидели ни души. Остановились под ветвистой елью подождать, не покажется ли кто-нибудь в деревне. Долго ждали, оглядывались, присматривались, и стало им страшно. Надо было торопиться к своим, пока не село солнце и не вылезли из болот и коряг злокозненные лесные духи. Уже было повернули они к отряду, когда за спиной треснула сухая ветка и крестоносец, обернувшись назад, увидел человека. Он нес на плечах убитую косулю и был вооружен только сулицей. Крестоносцев человек не видел. Шел он, чуть согнувшись под тяжелой ношей, обеими руками держал косулю за ноги и прихрамывал. Это был уже пожилой человек, но выглядел он еще крепким. Когда он приблизился к ели, Ганс Звибак выбрался из-под ветвей и, вытащив меч из ножен, преградил ему дорогу. Жемайтиец удивился, спустил с плеч ношу и немедленно скрестил с мечом свое копье. Но тут увидел он, что из-под ели один крестоносец целится в него из лука. Жемайтиец мгновенно отскочил назад и, швырнув в стрелка сулицу, поразил его насмерть. Крестоносец вскрикнул и упал. Жемайтиец бросился в чащу и, пока брат Ганс натягивал свой лук, его уже и след простыл. В тот момент, когда упал брат Рудольф, Оскар Фукс так перепугался, что даже побоялся вылезти из-под ели. Он подумал, что они столкнулись не с человеком, а с каким-то лесным богом или даже с самим лешим, ибо все произошло так быстро и без единого звука, что он только успел увидеть, как сулица пронзила его товарища.

Забрав труп и все время озираясь по сторонам, крестоносцы поспешно вернулись к своему отряду.

— Что там произошло? — удивился рыцарь Дранк, увидев, как они несут на плаще труп брата Рудольфа.

— Поехали отсюда быстрее, — только и сказал брат Звибак.

У всех мурашки пробежали по телу, ибо каждый подумал, что их товарища убил не человек, а какое-нибудь лесное божество. Вскочили на коней, перекинули труп через седло и пустились дальше. По лесу все ехали кучно, так как каждый боялся отстать или далее оказаться сбоку, чтобы и его не схватил злой лесной дух. О поимке проводника уже и речи не было.