Набат, стр. 45

— Ну, чего?.. Высвободился?.. Рассчитался, Федот?.. Про нас что сказал?..

Никого не видел, не замечал Бодягин, руки его все еще комкали шапку, которую позабыл надеть.

— Четыре рубля... Четыре... — повторял он.

— Четыре?.. Не густо он тебе отвалил... Слышь, ребята, четыре рубля старик получил.

— А почему только четыре?.. Он ведь с Федькой вдвоем...

— Паспорта отдали?

— Да вон, с шапкой их держит...

— Федот! Не живой, что ли, ты? Растолкуй.

Окруженный рабочими, Федот Бодягин остановился, посмотрел на них и, уловив последние слова, глухо проговорил:

— Не живой.

Кое-как растолковал, что заработанные им и сыном четыре рубля хозяин взял в неустойку.

— В какую неустойку?.. Чего-то ты мелешь, Федот!..

— Обалдел, что ли?..

И то, чего не мог разъяснить рабочим старик обрубщик, вскоре разъяснил сам хозяин. Он появился на крыльце, сопровождаемый своим управляющим, приставом и городовыми. Урядник, вышедший вслед за ними, перемахнул через перила крыльца, вскочил на лошадь и загарцевал на ней, оттесняя рабочих в сторону.

— Ну-ка, Минаков, сзывай всех, нечего в прятки играть, — распорядился Дятлов, и Минаков побежал исполнять приказание.

Рабочие, не собиравшиеся покидать завод, были заняты обычными своими делами и не особенно интересовались, чем окончатся разговоры хозяина с теми, кто решил брать расчет. Но появление на заводском дворе конных стражников и городовых взбудоражило всех.

— Полиция-то зачем?.. Что-то, ребята, похоже, дело не чистое...

На окрики десятников не обращали внимания, да они и сами были озадачены не меньше других.

— Что бы это все значило?..

Люди сгрудились у двери, наблюдая, что происходит во дворе, и как раз в это время прибежал Минаков сзывать всех.

Двор перед конторой был запружен людьми. Конная стража и городовые следили, чтобы рабочие держались в некотором отдалении от конторы и никто из них к крыльцу близко не подходил. И когда порядок был наведен, Дятлов объявил притихшим рабочим:

— Которые уходить собрались — в сторону, к проходной, вон туда, — указал на свободную часть двора. — Там и паспорта свои получать будете. Кто остается — на месте держитесь. Нынче летний уговор подписывать станем. С повышенными, значит, расценками. И каждому, кто останется, по рублю наградных. При его благородии господине приставе говорю...

— На паску, гляди, целоваться станет, не побрезгует...

— Не говори...

— Слухать, что говорят! — крикнул урядник, поднявшись на стременах. — И погоди чхать... Нашел время!.. — метнул он строгий взгляд на чихнувшего шишельника Спиридона Самосеева. — Не видишь, хозяин говорит?.. Охламон бородатый!..

Дятлов кашлянул и продолжал:

— Уходящим заранее говорю: денег не жди. В неустойку пойдут, потому как уговор у нас был до пасхи, а вы нынче, до срока, уйдете...

Рабочие заволновались.

— Почему до срока? Мы до паски и отработаем...

— Обманом живешь?.. До конца хочешь кровь пить?..

— Гляди не лопни, хозяин...

— Заработанное отдай... Ты и так нас...

— По какому закону это? Полиция, ты чего глядишь?.. — искали люди защиты, и полиция откликнулась им.

Свисток пристава заливистой трелью разнесся по заводскому двору и перекрыл разноголосые выкрики. А следом за свистком прогремел голос Полуянова:

— Никаких разговоров!.. Перестреляю, как сук-киных сынов, и в ответе не буду... Бунтовать вздумали?! Да я вас...

— Приютил, пригрел, называется... Голодающих приютил, — укоризненно покачивая головой, сокрушался Дятлов. — Заместо благодарности-то...

Лошади стражников напирали на людей. Городовые лязгали шашками, грозя вынуть их из ножен, отталкивали норовивших продвинуться ближе к крыльцу. Пристав командовал:

— Кто с завода уходит — в сторону, куда было указано. До трех считаю. Ра-а-аз...

Чуть ли не половина рабочих передвинулась к проходной. Дятлов с тревожной ненавистью смотрел на них.

— Афонька!.. Терешка... Терешка Поспеев, сюда! — звал Мыльников колебавшихся дружков. — Такой хомут везде найдем. Хуже не будет.

— Тюрин! — крикнул пристав квартальному. — Приметь этого долговязого. Еще слово скажет — в участок его.

— Папань... — тронул отца за плечо Федька Бодягин. — Как будем, папань?.. Антон с Ильей остаются, а Зиновий с большим Ванькой уходят. И меньшой с ними тоже... Как нам-то, папань?..

«Четыре рубля... — неотрывно думал о деньгах старик. — Получишь их, будет подспорье. А где Федька и когда заработает столько?.. Да если к ним еще рубль наградных, как хозяин сказал...»

— Фома Кузьмич, милостивец... Наполовину одумался я, — стараясь протиснуться вперед, сдавленным голосом проговорил Федот Бодягин. — Дозволь с повиненьем к тебе...

— Чего он бормочет там? — спросил Дятлов Лисогонова, но тот объяснить не мог, не расслышал.

— Повиниться дозволь, — выкрикнул старик Бодягин.

— Ну-ка, пропустите его.

Бодягин вывернулся из-под морды лошади стражника и — то ли споткнулся, то ли намеренно припал на колени, да так и остался перед крыльцом.

— Фома Кузьмич... господин... Федька пожилистей меня, старика. Пускай он останется. Прими его паспорт назад.

Стоявший неподалеку Минаков взял протянутый Бодягиным паспорт и передал Дятлову.

— А сам?

— А сам на деревню подамся. Старуха одна...

Дятлов махнул на него рукой, отвернулся.

— Четыре рубля, господин хозяин, дозволь получить.

— Какие рубли? Сказано было: кто уходит, с того в неустойку...

— Дак Федьку-то я оставляю...

— Значит, за тебя в неустойку пойдут, — раздраженно ответил Дятлов.

— Как же так?.. И рубли чтоб... и Федьку? — развел Бодягин руками. — Нет, это зачем же тогда?..

— Спровадьте его, — сказал Дятлов.

Минаков подскочил к старику.

— Ну-ка, ты!..

— Не тронь! — отмахнулся от него Бодягин и, приваливаясь набок к земле, старался крепче удержаться на месте. — Нельзя так, хозяин, чтоб и деньги и Федьку... Тогда паспорт назад давай... Не оставлю так Федьку, нет! — выкрикивал он.

— Бунтовать? — побагровел пристав. — Взять его!

— Папань, не надоть... папань... — выкрикивал Федька, пробиваясь к отцу.

Он оттолкнул квартального Тюрина и старался оторвать отца от соскочившего с лошади стражника. Старик тоже отбивался и придушенно кричал:

— Не дам Федьку, не дам!..

Стражники волочили его по земле, а вместе с ним — и вцепившегося в отца Федьку. Тогда подбежавший квартальный Тюрин схватил парня за шиворот и отбросил в сторону. Федька упал под ноги лошади, на которой урядник удерживал волновавшихся рабочих. Кто-то из них замахнулся на лошадь, налезавшую на людей, и она, рывком подавшись назад, ударила копытом Федьку по голове.

— Да что ж это делается?!

— Тимофей, чего ж мы стоим? — дернул Прохор Тишин Воскобойникова за рукав и сам рванулся вперед.

Но Тимофей удержал его.

— Смотри да запоминай все.

Воскобойникова тоже трясло, как в лихорадке, но он понимал, что сейчас любые слова, сказанные в осуждение действий заводчика, будут расценены полицией как бунтовство. Да и среди самих рабочих разброд. Одни собрались уходить, и им уже на все наплевать, а другие верят в благие посулы хозяина.

В эту минуту другие рабочие успели подбежать к Федьке Бодягину и подняли его. Одна сторона Федькиного лица пламенела, залитая кровью, а другая покрывалась мертвенной белизной, и на ней гасли веснушки.

Протарахтела телега, и на нее положили Федьку. Квартальный Тюрин примостился сбоку на грядке, приказал возчику гнать быстрее.

— Федька!.. Федька!.. — вырывался из рук стражника старик Бодягин и сумел-таки вырваться.

Потеряв шапку, он бежал за телегой и все кричал:

— Федька!.. Федька!..

А телега, громыхая по булыжной мостовой, быстро удалялась от него.

Глава двадцать третья

ПОД КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН