Жена мудреца (Новеллы и повести), стр. 97

Наконец с одной из прогалин открылся прелестный вид на город — там на вечернем солнце сверкала стеклянная крыша павильона с водами. Решили немного передохнуть.

Карл растянулся на траве, Сабина присела на срубленное и окоренное дерево, а доктор Греслер, не испытывая никакого желания подвергать риску свой светло-серый костюм, остался на ногах и продолжал рассказывать о своих путешествиях; голос его, обычно немного хриплый, несмотря на привычку часто откашливаться, казался ему самому звонким и непривычно мягким, и он видел, что слушают его с таким вниманием, какого он давно уже к себе не привлекал. В конце концов он предложил проводить брата и сестру домой, чтобы их отец, если он уже вернулся, поверил в случайность встречи и знакомство состоялось бы самым естественным образом. Сабина коротким, только ей присущим кивком выразила согласие, которое показалось доктору более решительным, чем если бы оно было высказано словами. Когда они спускались с холма по тропинке, постепенно становившейся все шире, разговор поддерживал только Карл: он развивал такие планы путешествий и открытий, в которых явственно слышались отзвуки недавно прочитанных приключенческих романов. Быстрее, чем того ожидал доктор, они очутились у забора, окружавшего сад, и увидели в сумерках, между высокими елями, заднюю сторону дома с шестью одинаковыми узкими окнами. Между домом и забором, на утоптанной лужайке стояли длинный, грубо сколоченный стол, скамья и табуретки. Карл побежал посмотреть, что делается в доме, и доктор с Сабиной остались одни под елями. Они глядели друг на друга. Доктор несколько смущенно улыбался, но Сабина оставалась серьезной. Он медленно осмотрелся вокруг и тихо вздохнул:

— Как здесь спокойно!

Наконец в открытом окне показался Карл и оживленно помахал им рукой. Доктор придал своему лицу профессионально серьезное выражение и последовал за Сабиной через сад на веранду, где лесничий с женой только что выслушали рассказ сына об их вечерней встрече с доктором. Греслер, которого все еще вводило в заблуждение слово «лесничий», ожидал увидеть дюжего бородача в охотничьем костюме и с трубкой во рту и был весьма удивлен, когда с ним радушно, хотя и с некоторой долей театральности поздоровался стройный, гладко выбритый и аккуратно причесанный господин с черными волосами, лишь слегка тронутыми сединой. Доктор принялся для начала расхваливать красивый лес, который Карл и Сабина показали ему сейчас во всем великолепии; и пока разговор шел о скучноватой, несмотря на изумительные окрестности, жизни курорта, Греслер рассматривал хозяина дома глазами врача и не мог обнаружить в нем ничего подозрительного, разве что некоторое беспокойство во взгляде, а также слишком частое, словно презрительное подергивание уголков рта. Когда Сабина пригласила всех ужинать, доктор встал и хотел откланяться, но лесничий с преувеличенной любезностью удержал его, так что вскоре Греслер уже сидел вместе с родителями и детьми Шлегейм за семейным столом, который освещала лампа в зеленом абажуре, свисавшая с деревянного потолка. Он заговорил о предстоящем субботнем вечере в курзале и спросил Сабину, не принимает ли она иногда участия в таких увеселениях.

— В последние годы нет. Раньше, когда я была моложе… — ответила Сабина и, заметив улыбку доктора, уже собиравшегося возразить ей, тотчас же и, как ему показалось, подчеркнуто добавила: — Ведь мне уже двадцать семь.

Отец ее отпустил какое-то ироническое замечание насчет убожества курортного городка и оживленно заговорил о том очаровании, что присуще большим мировым городам с их напряженной жизнью. Из дальнейших его высказываний выяснилось, что раньше он был оперным певцом, а теперешний образ жизни стал вести лишь после того, как женился. Рассказывая о различных актерах, с которыми он вместе играл, о поклонниках, ценивших его чрезвычайно высоко, и, наконец, о врачах, которые неправильным лечением довели его до того, что он потерял свой баритон, он опустошал одну рюмку за другой, пока у него внезапно не сделался вид изможденного и утомленного жизнью старика. Тогда доктор решил, что пора прощаться. Брат и сестра проводили его до экипажа и боязливо осведомились о впечатлении, которое произвел на него их отец. Доктор Греслер объявил, что даже сегодня уже считает возможным отмести мысль о каком бы то ни было серьезном заболевании, но вместе с тем высказал надежду, что вскоре сумеет найти предлог для дальнейшего наблюдения за пациентом или, еще лучше, для основательного осмотра, без которого он, как врач, естественно, не может утверждать ничего определенного.

— Ты не находишь, — спросил Карл сестру, — что отец уже давно не был так разговорчив, как сегодня вечером?

— Правда, — подтвердила Сабина и с благодарным взглядом повернулась к доктору Греслеру. — Вы сразу же ему понравились — это ясно.

Доктор скромным жестом прервал комплимент, пообещал, в ответ на просьбу брата и сестры, повторить свой визит в ближайшие дни и сел в экипаж. Молодые люди еще некоторое время постояли у дороги, глядя ему вслед. Доктор ехал домой под холодным звездным небом. Доверие Сабины преисполняло его удовлетворением, тем более приятным, что — как он догадывался — это доверие было вызвано не только его профессиональными способностями. Он отлично сознавал, что за последние годы стал как-то особенно утомлен и равнодушен, что в общении с пациентами ему нередко не хватает подлинного человеческого сочувствия к ним, и сегодня, после долгого перерыва, с новой гордостью подумал о профессии, которую с таким энтузиазмом избрал для себя в юношеские годы, но которую далеко не всегда ценил.

IV

Когда на следующий день доктор Греслер открыл дверь своей приемной, он, к своему удивлению, увидел среди пациентов господина Шлегейма. Он пришел первым и был немедленно принят. Певец прежде всего поставил условие, чтобы семья не знала о его визите, и, после того как доктор обещал ему это, сразу же согласился рассказать о своих недугах и дать себя осмотреть. Греслер не обнаружил никаких серьезных телесных заболеваний, однако налицо было сильное душевное расстройство, не удивительное, впрочем, у человека, вынужденного в расцвете лет отказаться от внешне блестящего призвания, достойной замены которому он не смог найти ни в домашнем быту и любви к близким, ни в собственном внутреннем мире. Возможность хоть разок перед кем-то излиться явно оказывала на него благотворное действие. Поэтому когда доктор сказал ему, что вообще не хотел бы рассматривать его как пациента, и в шутливом тоне попросил разрешения заходить во время прогулок в лесничество и беседовать с ним там, он с удовольствием согласился.

Когда в следующее воскресенье утром доктор решил воспользоваться этим разрешением, он застал певца одного, и тот сразу же сказал ему, что счел разумным сообщить «семье» — он всегда называл своих домашних именно этим собирательным именем — о состоявшемся осмотре и благоприятном исходе его, чтобы не видеть больше озабоченных лиц, которые ему опротивели, и не слышать докучных уговоров, которые приводили его в отчаяние. Когда же доктор начал в ответ восхвалять эти, разумеется, преувеличенные, но тем не менее трогательные заботы детей, отец легко согласился с ним и заметил, что ни в чем другом он обвинить их не может и что вообще-то они добрые и славные люди.

— Поэтому, — добавил он, — они оба и получат от жизни немного, быть может, даже и не узнают ее как следует.

И глаза его осветились слабым воспоминанием о давних и низменных похождениях.

Собеседникам удалось лишь недолго посидеть на скамейке перед входом: вскоре явились остальные члены семьи Шлегейм, разодетые по-воскресному и потому выглядевшие более по-мещански, чем обычно.

Сабина, которая, казалось, сознавала это, немедленно сняла цветастую шляпу и тут же, словно успокоившись, провела рукой по своим гладко зачесанным волосам. Доктор задержался в лесничестве далеко за полдень. За столом говорили сперва о самых безразличных вещах, но затем речь зашла о том, что владелец одного из окрестных санаториев продает свое заведение, и фрау Шлегейм мимоходом спросила гостя, не привлекает ли его такое место, где ему, быть может, представится возможность систематически практиковать свой знаменитый метод лечения голодом. Греслер, улыбнувшись в ответ на шутку, заметил, что он до сих пор никогда не мог решиться осесть в подобном месте.