Двенадцать поэтов 1812 года, стр. 75

Марин много писал о любви. Это были искрометные послания, полные неотразимого обаяния, лихости и озорства. И кажется логичным предположить, что их автор — блестящий офицер, красавец и герой — был счастлив в любви.

А счастья-то как раз и не было. Марину так и не пришлось узнать, что такое домашний уют, жизнь тихая, семейственная. Походам, войнам и сражениям не было конца. В Аустерлицком сражении Марин получил несколько ранений: картечью в голову, в левую руку навылет и двумя пулями в грудь. Одна пуля так и осталась в груди. Доктора признавали чудом то, что он не только выжил, но продолжил потом служить Отечеству.

Несколько лет назад в Государственный музей А. С. Пушкина поступил домашний альбом семьи Мариных. Альбом принадлежал Евгению Никифоровичу Марину, брату Сергея Марина. Среди рисунков, памятных записей, стихов и засушенных цветов оказалась страница с молитвой Пресвятой Богородице. Она оформлена с такой любовью, что становится ощутимым вложенное в эту работу бесконечное упование на заступничество Царицы Небесной. Возможно, что эта молитва передавалась из поколения в поколение и была вместе с Сергеем Мариным в походах и сражениях.

«Царице моя Преблагая, надеждо моя, Богородице, приятелище сирым и странным Предстательнице, скорбящим радосте, обидимым покровительнице, зриши мою беду зриши мою скорбь: помози ми, яко немощну, окорми мя, яко странна. Обиду мою веси, разреши ту, яко волиши: яко не имам иныя помощи разве Тебе, ни иныя Предстательницы, ни благия Утешительницы, токмо Тебе, о Богомати, яко да сохраниши мя и покрыеши во веки веков. Аминь…» ^[393]

На соседней странице альбома — изысканный акварельный рисунок. На нем изображена спокойная река, на берегу, среди дубрав и полей, виднеется светлый дом. Очевидно, те идеальные пенаты, о возвращении к которым мечтает настрадавшийся, израненный воин.

…И вот, после всего пережитого, судьба, казалось, улыбнулась ему. Очевидно, во время своего излечения Сергей Марин встретил девушку, далекую от высшего света, но добрую и сердечную. Ее легко было представить матерью семейства. Это была уже не та бурная, отчасти показная страсть, о которой он писал в стихах. Это было заветное чувство, о котором он мог рассказать лишь самым близким. Сергей стал подумывать об отставке.

В 1806 году он писал своему лучшему другу графу М. С. Воронцову, служившему тогда в Грузии: «Чтоб ты не дивился, что беспрестанно говорю об отставке, то надо мне сказать тебе, что я хочу жениться. Чему ж ты смеешься? Мне кажется, это неучтиво, когда смеются человеку в глаза; другое дело — заочно; и так прошу не улыбаться и слушать. Да, друг мой, ежели мне не помешают, то я женюсь на миленькой девочке; она не коновая, то есть не большого свету, что для меня и лучше, имеет прекрасное состояние, и я теперь на этот счет строю прекрасные воздушные замки. Очень жаль мне будет, если они разрушатся. <…> Нет ли у вас какого-нибудь святого? Помолись ему, чтоб я успел. Право, брат, пора на покой: кости мои и службой, и любовью изломаны…»

И надо же тут было случиться новой войне. В несчастной битве под Фридландом (итогом ее стал унизительный для России Тильзитский мир) Марина ранило осколком гранаты в голову.

За «отличную храбрость» он был награжден орденом Святого Владимира 4-й степени с бантом и золотым оружием. Но для Марина награды уже потеряли свой блеск. Фридланд отнял у него последнее здоровье. Возможно, что, пока Сергей воевал и залечивал раны, барышня, на которой он мечтал жениться, встретила другого жениха — а может, вернувшись домой, Марин просто не захотел тревожить любимую девушку, понимая, что пуля в груди может в любой момент оборвать его жизнь, а никакого состояния семье он оставить не может.

Зато государь Александр I отличил израненного капитана гвардии, пожаловав его своим флигель-адъютантом. Вскоре уже Марин был отправлен в Париж, с депешами к императору Наполеону, затем выполнял другие конфиденциальные поручения государя… В 1809 году он был произведен в чин полковника и командирован в Тверь, где состоял при герцоге Георге Ольденбургском.

Именно в эту пору наезжая часто в Москву, Сергей Никифорович сблизился с Вяземским и Батюшковым. Думается, что Батюшкову были по сердцу многие строки Марина, а особенно эти:

Понятно, что знакомство с таким популярным в обществе человеком, флигель-адъютантом императора и боевым полковником, было весьма лестным для молодых литераторов. Как относились они к его поэтическим трудам, сказать сегодня невозможно, но очень жаль, что немногие серьезные стихи Марина тогда оставались неизвестны для широкого круга читателей.

Как, например, вот эти, написанные в канун еще относительно мирного 1811 года:

В 1811 году Марину тридцать пять лет. Свой день рождения, 18 января, он, как и Новый год, отметил стихами. Нельзя сказать, что написание стихов к собственному дню рождения — проявление какого-то особенного себялюбия. Нет, это была некая внутренняя поверка, часть необходимой душевной работы мыслящего человека. Жуковский (родившийся также в январе) писал стихи к своим дням рождения на протяжении многих лет.

В послании самому себе Марин невольно подводит итоги увиденного, выстраданного и пережитого:

Глава третья