Древнее зеркало. Китайские мифы и сказки, стр. 15

В старину в царстве Ци соседи из разных общин видели друг друга, петухи там друг с другом перекликались, собаки отвечали друг другу лаем. На пространстве более двух тысяч квадратных ли расставляли сети, обрабатывали землю сохой и мотыгой. В пределах четырех границ во всем брали пример с мудрецов – при постройке храма предков, алтаря Земли и Проса, домов, при разбивке на околотки, селения, округа, области.

Но вот однажды утром Тянь Чэнцзы {63} убил циского царя и украл его царство. Только ли царство украл? Вместе с царством украл и мудрые порядки. И хотя о Тянь Чэнцзы пошла слава как о воре и разбойнике, сам он наслаждался таким же покоем, как Высочайший и Ограждающий. Малые царства не смели его порицать, а большие – покорять. И так двенадцать поколений его потомков владели царством Ци. Если он украл не только царство Ци, но и его порядки, введенные умными и мудрецами, то не являются ли эти самые умные и мудрецы хранителями разбойников и воров?..

Сообщник разбойника Чжи спросил:

– Есть ли у разбойников свое учение?

– Разве можно выходить [на промысел] без учения? – ответил он Чжи. – Угадать по ложным [слухам], что в доме есть сокровища, – мудрость; войти в него первым – смелость; выйти последним – чувство долга; пронюхать, возможен ли грабеж, – знание; разделить добычу поровну – человечность. Без этих пяти добродетелей еще никто в Поднебесной не становился крупным разбойником. Отсюда видно, что если без учения мудрецов нельзя стать добрым человеком, то без учения мудрецов нельзя стать и разбойником. Но добрых людей в Поднебесной мало, а недобрых много. Поэтому польза, которую приносят Поднебесной мудрецы, невелика, а вред – велик. Поэтому и говорится: «Когда рождается мудрец, появляется и великий разбойник»…

ПРЕДОСТАВИТЬ КАЖДОГО САМОМУ СЕБЕ

…Высоченный Боязливый {64} спросил Лаоцзы:

– Если не навести порядка в Поднебесной, как исправить людские сердца?

– Будь осторожен! – ответил ему Лаоцзы. – Не тревожь человеческого сердца! Стоит его низвергнуть – человек унизится, стоит возвысить – человек возгордится. Так он и превращается то в раба, то в убийцу. Сердце может быть нежным и слабым – тогда ему не совладать с сильным и крепким; оно может быть твердым, словно резец, и гранить драгоценный камень. Оно то вспыхнет словно пламя, то станет холодным как лед. Оно меняется с удивительной быстротой, успевает дважды побывать за всеми четырьмя морями, пока презрительный взгляд сменится благосклонным.

В покое оно не дрогнет, точно пучина, в движении – устремится к небесам. Оно своевольное и гордое, его не обуздать! Вот каково человеческое сердце!..

С ОСЕННИМИ РАЗЛИВАМИ

…Гунсунь Лун {65} сказал царевичу Моу:

– Я, Лун, с юности изучал путь древних государей; когда вырос, понял поведение человечного, обладающего чувством долга. Я объединил тождество и различие, отделил твердость и белизну, утвердил истинное и неистинное, возможное и невозможное. Я утомился, постигая знания всей сотни школ, исчерпал мастерство в споре многих ораторов и счел, что достиг высшей проницательности. Ныне же услышал речи Чжуанцзы и удивился, так они неясны. В чем я отстал от него – в красноречии, в знаниях? Не пойму! Ныне я больше не раскрою рта. Дозвольте спросить, в чем его секрет?

Царевич Моу облокотился о столик, глубоко вздохнул, взглянул на небо и, улыбнувшись, заговорил:

– Разве ты не слышал, что сказала Лягушка из обмелевшего колодца Черепахе из Восточного моря? «Почему бы вам, учитель, не зайти посмотреть, как я наслаждаюсь? Я выбираюсь наверх, прыгая по стенкам колодца, возвращаюсь, отдыхая в выбоинах стены, где выпал кирпич. Зайду в воду – доходит до подмышек, до подбородка; зайду в ил – утонет в нем стопа и голень. Никто кругом со мною не сравнится – ни червяки, ни головастики. К тому же то прыгать, то сидеть в разрушенном колодце, распоряжаться целой лужей – это высшее наслаждение!» Не успела Черепаха из Восточного моря ступить левой ногой, как правое колено уже застряло. Тут она потопталась и, пятясь, стала рассказывать Лягушке о море: «Ведь оно так широко, что тысячи ли не хватит измерить его дали; так глубоко, что тысячи жэней не хватит достать до дна. Во времена Молодого Дракона {66} за десять лет девять раз случалось наводнение, а воды в море не прибавилось; во времена Испытующего {67} за восемь лет семь раз случалась засуха, а берега его не понизились. Много ли пройдет времени, мало ли, сколько бы ни влилось, сколько бы ни вылилось, море не переменится. Вот какое огромное наслаждение жить в Восточном море». Тут, само собой разумеется, Лягушка из обмелевшего колодца испугалась и задрожала как потерянная.

Не уподобляешься ли Лягушке из обмелевшего колодца с твоими знаниями, недостаточными, чтобы понять тончайшие речи учения, со стремлением каждый раз показаться острословом своего времени…

Когда Чжуанцзы удил в реке Бу, от чуского царя прибыли два знатных мужа и передали ему [слова царя]: «Хочу обременить тебя службой в моем царстве».

Не выпуская из рук удочку и не оборачиваясь, Чжуанцзы так им сказал:

– Слыхал я, что в Чу есть Священная черепаха. Три тысячи лет как она мертва, и цари хранят ее в храме предков, облаченную в покровы и в ларце. Что лучше для черепахи: быть мертвой, чтобы почитали и хранили ее панцирь, или быть живой и влачить хвост по земле?

– Лучше быть живой и влачить хвост по земле, – ответили знатные мужи.

– Вот и я хочу влачить хвост по земле. Ступайте! – заключил Чжуанцзы.

Чжуанцзы отправился повидаться с Хойцзы, который служил советником в Лян. И кто-то предупредил советника:

– Идет Чжуанцзы, он зарится на ваш пост.

Хойцзы испугался. Целых три дня и три ночи обыскивал он страну. Чжуанцзы явился к нему и спросил:

– Слыхал ли ты про птенца, что водится на юге и зовется Юный Феникс? От Южного океана он летит к Северному, гнездится лишь на платане, питается лишь чистыми плодами, пьет лишь из сладкого источника. И вот этот Феникс пролетал над Совой, подобравшей дохлую крысу, а та, посмотрев на него снизу, угрожающе крикнула: «Прочь!» А ныне ты хочешь так же отпугнуть меня от царства Лян!

Прогуливаясь с Хойцзы по мосту через Хао {68}, Чжуанцзы сказал:

– Пескари привольно резвятся, в этом их радость!

– Ты же не рыба, – возразил Хойцзы. – Откуда тебе знать, в чем ее радость?

– Ты же не я, – возразил ему Чжуанцзы. – Откуда тебе знать, что я знаю, а чего не знаю.

– Я не ты, – продолжал спорить Хойцзы, – и, конечно, не ведаю, что ты знаешь, а чего не знаешь. Но ты-то не рыба и не можешь знать, в чем ее радость.

– Дозволь вернуться к началу, – сказал Чжуанцзы. – «Откуда тебе знать, в чем ее радость?» – спросил ты, я ответил, и ты узнал то, что знал я. Я же это узнал, гуляя над Хао.

ВЫСШЕЕ НАСЛАЖДЕНИЕ

…Подходя к Чу, Чжуанцзы наткнулся на голый череп, побелевший, но еще сохранивший форму. Чжуанцзы ударил по черепу хлыстом и обратился к нему с вопросом:

– Довела ли тебя до этого, учитель, безрассудная жажда жизни или секира на плахе, когда служил побежденному царству? Довели ли тебя до этого недобрые дела, опозорившие отца и мать, жену и детей, или муки голода и холода? Довели ли тебя до этого многие годы жизни? – Закончив свою речь, Чжуанцзы лег спать, положив под голову череп.