Все, что вы хотели знать о королях, но не решались спросить, стр. 17

В подарок султану мы привезли маленькую фарфоровую табакерку производства Королевской фарфоровой мануфактуры в Берлине, так как из всех материалов, о которых нам удалось выяснить, что они нравятся султану, только фарфор оказался нам по карману. Султан небрежно принял наш подарок и поболтал с нами четверть часа — ни о чем. Но очень оживленно. У меня создалось впечатление, что для него беседа с двумя цивилизованными европейцами — настоящее удовольствие. Остальные окружавшие его люди прямо-таки ползали перед ним на коленях. Казалось, он рад возможности видеть перед собой людей, способных вести с ним обычную беседу. Я, естественно, приготовил несколько вопросов, но все они вылетели у меня из головы.

Наша непринужденная беседа для меня была в первую очередь возможностью как следует его рассмотреть. Султан невысокого роста, производит впечатление спортивного человека. Атлетически сложенный, красивый, со светлой, немного пористой кожей, правильными чертами лица, светло-карими шоколадными глазами и ослепительно белыми зубами. Его борода так аккуратно подстрижена, словно придворный парикмахер стриг каждый волосок в отдельности под лупой. Вполне вероятно, что я прямо-таки уставился на его бороду, она из-за своей аккуратности казалась ненастоящей. Все, о чем мы говорили в эти полчаса, полностью исчезло из моей памяти. Твердо запомнился мне только цветовой фон этой встречи: золотой. И, как ни странно, легкий аромат жасмина.

В 2000 году Ирина и я посетили султана Брунея То, что выглядит, как букет цветов, — на самом деле букет из драгоценных камней. Слева — королева Хаджа Салеха беседует с Ириной, справа — султан и я

Когда все закончилось и мы снова оказались в нашем гостевом доме и переодевались к тронной речи султана (я — во фрак, Ирина — в вечернее платье), я начал обдумывать этот «близкий контакт третьей степени». Я частенько подшучивал над Ириной по поводу особ королевских кровей из числа ее дальних родственников, которые разъезжают на велосипедах и жуют на пляжах гамбургеры. Но разве то, что мы увидели здесь, — это проявление настоящей королевской власти? Вот это — король, какого я себе представлял по сказкам моего детства? Или все-таки султан со всей его чрезмерной роскошью напоминает скорее доктора Но, а его государство — своего рода королевство Джеймса Бонда в стиле хайтек? Только что передо мной стоял владыка, обладающий настоящей властью. И тем не менее при всем его неоспоримом авторитете этот человек не вызывал во мне ничего, хотя бы приблизительно похожего на трепет, какой я почувствовал, когда впервые оказался перед испанским королем (хотя на нем тогда была футболка, а сам он засмотрелся на какую-то пышногрудую блондинку). И ощущения, что я стою на Страшном суде, какое у меня всегда появлялось при двух или трех встречах с королевой Англии, здесь, в Брунее, я, как ни странно, не испытал. И это несмотря на то, что королева — любезная пожилая дама с чувством юмора, власти которой не хватило бы даже для того, чтобы приказать эвакуировать мой автомобиль, а султан Брунея, наоборот, мог приказать обезглавить меня на месте, без указания причин.

В пятидесятые годы английский дипломат и писатель Гарольд Николсон написал книгу «От мандарина до джентльмена» — о нравах и манерах, принятых в этих странах, которые он хорошо узнал, вначале как сын дипломата, потом и на самостоятельной дипломатической работе. В ней он утверждает, что уровень цивилизованности общества можно понять по степени унижения, которому подвергает людей придворный церемониал. Он рассказывает, как его в молодости однажды неприятно задело, когда он вместе с отцом был свидетелем государственного праздника при османском дворе. Министры, большинство из них уже в возрасте, были вынуждены почти бежать рядом с каретой калифа. С тех пор, как он пишет, он страдает определенной чувствительностью к церемониям, «требующим от человека отрицания своего личного достоинства».

Вероятно, именно это и отличает западные и восточные формы правления. Возможно, особое достоинство, которое присуще европейским королям, основано как раз на том, что подданные не ползают перед ними в пыли. Даже при британском дворе придворный церемониал ограничен минимумом необходимого декора. При испанском дворе или в северноевропейских монархиях — тем паче. Как-то меня представили нидерландскому престолонаследнику — перед этим его адъютант строго меня предупредил, что я имею право сказать «ваше высочество» самое большее один раз, а затем должен избегать подобного обращения. В Испании ли, в Англии, Нидерландах, Дании или в Швеции — везде приветствие придворными своего суверена выглядит как короткий, очень быстрый наклон головы. Ни в коем случае никаких глубоких поклонов!

Может быть, как раз это подсознательное равноправие подданных, которые в древние времена по собственному выбору поднимали своего «вождя» на щит, и делает возвышенного таким образом человека еще возвышеннее. Клятва верности знати Арагона испанскому королю прекрасно передает этот дух раннего Средневековья: «Мы, причем каждый из нас столь же достоин, как и ты, а все вместе мы сильнее тебя, по доброй воле клянемся тебе в вечной верности».

Дело в том, что подданные, исполненные достоинства, придают своему королю куда больше величия, нежели самые верноподданные пресмыкающиеся.

Глава восьмая. КОРОЛИ ОБЯЗАТЕЛЬНО ДОЛЖНЫ ЖИТЬ ВО ДВОРЦЕ?

Во-первых, нет. Например, испанская королевская семья живет на очень большой вилле. А во-вторых, обязательно! Потому что трехэтажный дворец Зарзуэла на северо-западной окраине Мадрида, отремонтированный в шестидесятые годы, это — высеченное в камне признание: современная испанская монархия примирилась с тем, что Испания — гражданское государство, глава которого занимает что-то вроде поста наследственного президента. Испанский король — король милостью народа. И поэтому некоторые из его якобы подданных живут роскошнее, чем он. Но в монархии, заслуживающей своего названия, жилище короля должно быть самым роскошным в стране и демонстрировать все величие его положения.

Когда Фердинанд Болгарский в феврале 1909 года вернулся после похорон русского великого князя Владимира из роскошного санкт-петербургского дворца в свою скорее скромную резиденцию в Софии, то весь день было слышно, как он, бормоча: «Дерьмо, дерьмо, дерьмо», с топотом ходил по анфиладам комнат. Будем точными, ругался он по-французски, то есть «merde, merde, merde», это конечно же звучало несколько изысканнее, но сводилось к тому же: чтобы придать своему вновь созданному царству вес в компании европейских государств, чтобы показать собственному народу, что наступили новые, блестящие времена, необходим дворец, который сможет выразить эти амбиции. Благодаря наследству своей бабушки, принцессы Антуанетты Кохари, одной из богатейших землевладелиц Венгрии, Фердинанд смог сделать из своей тесной и сырой городской резиденции в Софии красивый, покрашенный в желтый цвет, как замок Шёнбрунн, городской дворец, в котором французская элегантность сочеталась с немецкой солидностью. Он наполнил его камергерами, адъютантами, лейб-медиками, церемониймейстерами и прочей обслугой, без которой не обходится ни один уважающий себя двор. Несметные суммы Фердинанд потратил и на загородную резиденцию Врана (включая маленький личный зоопарк с вольером для трех слонов), и на летнюю резиденцию Евксиноград на Черном море, напоминавшую знаменитый замок Сен-Клу.

По типично идеальной схеме монархии столица должна быть центром королевства, ее центром должен быть дворец, а центром дворца — трон. Центр с давних пор считается местом высокой символичности, местом притяжения. Центр означает примирение всех противоречий, всех споров, всех парадоксов. Центр означает равновесие, единодушие и истину, в центре находятся сила и утешение. Может быть, обществу, чтобы стать настоящим сообществом, необходимо особое место внутри себя самого, которое служило бы ему ориентиром? Может быть, именно центр и является предпосылкой существования общества?