Рискнуть и победить (Убить демократа), стр. 55

Я запрятал запись среди других кассет вполне намеренно. И, как выяснилось, не напрасно. Если бы ее обнаружил шнурок Кэпа — это бы еще ничего, Кэп просто не понял бы, о чем речь, а вот если бы запись нашли при негласном обыске люди Егорова, — объяснить появление у меня этой записи было бы трудновато.

Я уже прослушал ее раза три. Бесполезно. У меня было слишком мало информации, чтобы понять, о чем идет разговор. Сейчас, когда информации у меня прибавилось, можно было сделать еще одну попытку. Я и сделал.

"Егоров. Лихо, Профессор. Я бы на такой блеф не решился. «Проводите нашего гостя». А если бы он ушел?

Профессор. Вы считаете, что я блефовал?

Егоров. А нет?

Профессор. Вы циник, Егоров.

Егоров. Я практик.

Профессор. Ошибаетесь. Мы сегодня уже говорили об этом, но вы, вероятно, не поняли. Вы облечены высшим доверием. А значит, вы политик. Хотите того или нет.

А политик должен верить в то, что делает. Иначе грош ему цена. И ни на какую серьезную карьеру он не может рассчитывать. Ваши впечатления?

Егоров. Крутой паренек. Пятьдесят штук снял — и глазом не моргнул. Если у него такие гонорары, чьи же конфиденциальные поручения он выполнял? И какие?

Профессор. Незачем гадать. Важно другое. Это ложится в легенду. Наемник. А кто его нанимал и для чего — второй вопрос…"

Я выключил плеер.

Легенда. Какая легенда? Та, что разработана для меня, но мне не сообщена.

Вероятно, та, что будет использована тогда, когда я сам буду задействован в главной своей роли.

Что это за роль?

Знать бы. Тогда и все другие вопросы исчезли бы сами собой.

Наемник. Почему это кажется им важней того, кто именно меня нанимал и какие поручения я выполнял? А вдруг я работал на криминал или даже на иностранные разведслужбы? Неважно им это? Выходит, так. Им важно, что я наемник. А чей — они об этом даже говорить не стали. Какая-то здесь фигня. Так не бывает. Профессор, конечно, — человек с нестандартным мышлением. Да и Егоров тоже, хотя и в гораздо меньшей степени. Но они же живут на нашей грешной земле, не в облаках витают. А не задались элементарными вопросами, которыми задастся любой лейтенант контрразведки. Почему? Случайность? Не многовато ли случайностей набирается?

Я снова пустил запись.

"Профессор. Когда он был в Японии?

Егоров. С седьмого по шестнадцатое октября. Вылетел в Токио прямым рейсом из Шереметьево-2. Вернулся через Осаку автомобильным паромом до Владивостока. Там погрузил купленную машину на платформу и сопровождал ее в рефрижераторе до Москвы. Договорился с водителями рефрижератора, «рефами». За бабки, конечно.

Боялся, как бы тачку по пути не раздели. Так что все складывается как надо..

Профессор. Эти «рефы» смогут его опознать?

Егоров. Смогут, конечно. Но кто их будет искать и допрашивать?.."

Я снова остановил запись.

Япония. При чем тут Япония?

Я немного прокрутил текст вперед и нашел еще одно важное место.

"Профессор. Заменяем?

Егоров. Очень сложно. До выборов меньше месяца. И главное — Япония. Где мы найдем такое благоприятное сочетание обстоятельств?.."

«Стоп».

Далась им эта Япония! Почему, черт возьми, моя невинная поездка в Японию — это благоприятное стечение обстоятельств? Причем редкое. Для них, понятно. При чем тут «рефы», в вагоне которых я действительно сопровождал «ниссан-террано», чтобы по дороге местные умельцы не сдрючили с него все, что можно сдрючить? Почему этих «рефов», как называют себя механики и экспедиторы рефрижераторных секций, нужно или не нужно искать и допрашивать?

Из этой своей поездки я не делал никакого секрета. Да и не было в ней никакого секрета. Поэтому их информационная служба без труда выяснила, когда я вылетел в Токио, когда вернулся во Владивосток и как добрался до Москвы.

Почему же вдруг эта поездка становится делом первостепенной важности? Такой важности, что мельчайшими деталями ее интересуется не кто-нибудь, а сам Профессор?

Я еще немного покрутил пленку в разных концах беседы и выключил плеер. Нет, не понимал я сути разговора. Видно, еще слишком мало получил информации. Пойму, конечно. Со временем. Когда знать буду больше. Вопрос тут, как всегда, был только один: не будет ли это слишком поздно?

Был второй час ночи. Гостиница притихла. Даже ресторанный оркестр умерил свой пыл и был практически не слышен. Я осторожно выглянул в коридор: никого. Если за моей дверью и следили, то не из коридора, а со стороны лифтов. Да и вряд ли, пожалуй, следили. У Егорова и его ребят и без меня было сегодня довольно забот.

От меня он уже никаких выкрутасов не ждал. Но осторожность никогда не бывает лишней. Поэтому я зашел в ванную, сбросил всю свою обычную одежду, в любой шов которой мог быть вшит чип (а они сейчас бывают какой-угодно формы, даже ниткообразные), переоделся в шмотки, купленные вчера на одной из городских ярмарок, натянул до ушей черную вязаную шапочку, стараясь по мере возможности скрыть синяк, расползшийся на всю левую щеку, напялил светозащитные «хамелеоны» и выскользнул из номера. Но спустился вниз не лифтом и не по лестнице, а пешком по служебному ходу, которым в этот ночной час никто не пользовался.

У парадного входа отеля «Висла» стояли две-три машины такси, да пара частников, но я не рискнул привлекать к себе их внимание. Поэтому почти полчаса я перся пешком в тумане до железнодорожного вокзала, а там уж поймал случайную тачку.

Услышав, что нужно ехать за город, водитель сначала закапризничал. Но я положил на приборный щиток две сотенные (очень неплохие бабки даже для портового города), и он сдался.

Через сорок минут он высадил меня на окраине пригородного поселка Зеленодольский, а дальше я уж знал дорогу сам. Еще через четверть часа я стоял возле дачи, казавшейся сейчас, в ночи, совершенно необитаемой. Но после пары мелких камешков, брошенных в одно из стекол второго этажа, окно осветилось изнутри, а еще через несколько минут на крыльце появилась высокая, хорошо знакомая мне фигура.

Еще бы не знакомая — почти три года вместе пробыли в Чечне, да и после Чечни нечасто надолго расставались.

На крыльце стоял бывший старший лейтенант спецназа Семен Злотников по кличке Артист.

Не задавая мне никаких вопросов, он ввел меня в комнату на втором этаже, коротко пояснил, что старики, хозяева дачи, беспробудно спят внизу после снотворного, а звукоизоляция в этих старых немецких домах такая, что лучше не бывает. После этого сел против меня за квадратный обеденный стол и спросил:

— А теперь объясни: зачем ты убил Комарова?

Глава шестая. Промежуточное убийство

I

Я вызвал в город К. Артиста раньше, чем Муху с Боцманом, — через три дня после своего приезда, когда убедился, что меня плотно, круглые сутки, пасут подполковник Егоров (или кавторанг, хрен его разберет) и смуглый малый с приплюснутым носом. И если кавторанг позволял себе некоторые вольности вроде получасовых отлучек по неотложным делам (а ему же нужно было и командой своей управлять, куда от этих неотложных дел денешься), то смуглый, которого, как выяснилось позже при весьма нерядовых обстоятельствах, звали Матвеем Салаховым, никаких вольностей себе не позволял. Он прекрасно знал город, все проходные дворы и проезды, я чувствовал в нем природное волчье чутье, какое никакой практикой не внедришь в психику человека. Матвей Салахов был очень опасным человеком, ему бы еще чуть выучки — цены бы не было такому контрразведчику. Но с выучкой у Матвея было неважно — общепехотное училище, не более того, а до всего остального он добирался сам. Наблюдая, как он работает, я иногда лишь головой качал: в мою бы команду такого. Впрочем, так я думал только в первые дни. А потом понял, что не взял бы Матвея к себе, кто бы мне это ни приказывал. Это был по сути своей волк, ненавидящий жертву и вызывающий ответную ненависть, почти всегда даже неосознанную. А это не боец в команде. Убийца — да. Умелый и дерзкий диверсант-одиночка — да. Но в команду он не вписывался. Ни в какую.