Серебряное слово. Тарасик, стр. 15
— Да ведь он мне оставил чемодан!.. Куда же я с чужим чемоданом? — скороговоркой ответила Лера.
— Иди, иди, я посмотрю за чемоданом, — ответил из окна голос Шарапенко. — Дыши. Валяй.
…Вот деревья у края дороги. Тьма. Тишь. Не колышутся на ветру ветки. Ветра нет.
Среди других — мелких — деревьев высится один-единственный кедр. По растрескавшейся коре, похожей на длинную морщинистую шею, течет смола.
Лера подошла к кедру, уперлась лбом в его ствол, зажмурилась. Слово — серебро, молчание — золото. И все-таки Лера сказала не то себе, не то кедру одно короткое слово.
Она бросила свое серебряное слово в тишину, в пахучую путаницу прозрачных кедровых веток. И слово покатилось куда-то в ночь, слившись с шумом Енисея, с памятью Леры о первых горах Саянского хребта, с дальними кызылскими огнями и чувством огромной протяженности мира.
— Па-а-аромщик!.. Па-а-аромщик! Оглох, что ли?! — закричали из окошка автобуса.
— Лера!.. Ты где?! Давай возвращайся, — позвала Шарапенко.
Оправив волосы, Лера побежала к брошенным чемоданам.
И вдруг она услышала его смех, его пронзительный в ночной тишине голос.
— Сейчас придет чертов паромщик, — весело объявил пассажирам лейтенант милиции. — Дозвонились-таки до Кызыла.
— Что вы тут делаете, Лера? — спросил Шумбасов.
— Ничего особенного. Дышу воздухом.
— Ага… Ну что ж…
— Вадим!
— Да. Я вас слушаю.
Чуть дрогнув, ее руки быстро и смело ложатся ему на плечи.
Он наклоняется к ней, и она тянется к нему. Тянется, сама не зная зачем.
И тут, как будто опомнившись или желая доставить себе эту жестокую радость, он говорит:
— Ни к чему это, Лера. Право же, ни к чему.
— Что — ни к чему? — ужаснувшись, спрашивает она.
— Бросьте дурить! — отвечает он шепотом.
Они стоят в темноте, один против другого, прислушиваясь к дыханию друг друга. Кругом так тихо, что кажется — из ночи выкачали все звуки.
И вдруг в глухой тишине, в которой слышны удары ее сердца, раздается легкий и мягкий стук. Это, сорвавшись с дерева, упала в траву кедровая шишка. Она упала при полном безветрии, и стук ее — единственный в этой тяжелой тишине — поразил Леру и запомнился ей.
— Ну что ж, пожалуй, будем садиться, — ликуя, сказал Шумбасов и очень вежливо помог ей сесть в автобус.
Автобус мягко вкатился на доски парома. В тишине раздался пронзительный крик паромщика:
— Левонус! (Это означало: «Лево нос».)
С двух сторон плота, в темноте, забился Енисей. Заплакал грудной ребенок.
замурлыкала Шарапенко.
В открытые окошки ударило свежестью. Показалась луна. От парома стала откатываться лунная дорога. Паром бежал за нею, а она откатывалась.
Опустив голову, Лера тихо сидела на задней скамейке.
— Лера! — раздалось чуть слышно в темноте автобуса.
Она не ответила.
— Лера, вы спите?
— Нет. Я проснулась, — тихо и гордо ответила она….. Перед ней был Кызыл. Падали звезды его огней в протянутую ладонь Леры. Первый раз отсвечивали ей в глаза скупо и щедро воды темного Енисея.
— Здравствуй, Тува!.. Здравствуй, здравствуй, Тува, земля моя молодая!
4
…Бредут лошади. Тихо бредут. Гуськом. Молчат всадники. Темные очертания коней и людей, кажущихся отчего-то сутулыми, четко рисуются в белом свете неба и покрытых снегом гор.
А позади бежит собака.
Оттуда, из-за гор, тянет холодом — предчувствием великого холода, как будто здесь еще только осень, а там, подальше, уже зима. Там наберет она всю силу белого накала и, студеная и вместе влажная, будет стоять, грозясь…
Там, за белой цепью, притаилась она и ждет своей поры. Голь. Даль. Все беспросветно, угрюмо… И такое звонкое эхо вторит всякому звуку, будто первый холод взялся его закалить, как сосульку, как этот камень, на который ступит сейчас нога лошади.
И вдруг — дождь. Окладной, осенний. Но в каждой его холодной капле — предвестие зимы. И так тяжела капля, словно собиралась она застыть по дороге, превратившись в ледяное зернышко града.
Дождь хлещет по плечам и голове, скатывается вниз по щекам, по носу, и нет сил, переложив из руки в руку поводья, смахнуть мокрядь с глаз и лица.
И еще не дошумел дождь, а уже с почвы поднимается туман. Стелется тучами — не прозрачным паром, нет, густой пеленой.
Холодно… холодно…
Лерин плащ давно сгинул (провалился в пропасть в самом начале пути), щелкают зубы, а руки такие синие, что своих ногтей не узнать.
Цок… цок… цок…
— Ничего! Доберемся, Валерия Александровна. Отдохнете. Тары у оленеводов попробуете. Не слыхали, нет? Мука не мука, а вроде мелкой крупы получается. В ступе толкут. Ступа по-ихнему «балой» зовется. А «тара» — она поджаренное просо. Не пробовали? Напекут из нее всяких лепешек, коржиков… И с молочком оно ничего, пойдет. Кушать можно.
— Ага.
— Видать, уже близко летовка-то, Валерия Александровна. Совсем недалече.
— Ага.
Утих дождь. Выглянуло солнце — холодное, как бывает на Крайнем Севере.
Цок… цок…
Молчание. Бредут лошади. Притихли всадники, и, высунув язык, бежит собака.
А вот гора… Это гора необыкновенная: камень здесь словно расколот и разбит. Кажется, что его долго дробили тяжелым молотом и нарочно укладывали вверх остриями, чтобы не шагнуть по нему ни ноге лошади, ни ноге человека. Мелкие острые зубцы камней устлали гору от подножия до самой вершины. Между ними тут и там виднеется ягель.
— Валерия Александровна! — говорит Сафьянов. — Слезайте наземь, голубушка. Пойдем пешками. Лошади с кладью здесь никак не пройти. Все ноги обобьет… Слезайте, Валерия Александровна.
— Ладно… Идите вперед. Я последняя. А то я буду задерживать…
И она зашагала последняя.
Да какое там «зашагала»!
Натруженные ноги подломились будто сами собой. Упав на колени, она поползла по камням, в кровь царапая ладони. Ползла и держала в руке поводья спотыкавшейся лошади.
И все успели уйти далеко вперед. А она ползла.
Их не стало видно, она осталась одна среди этого безмолвия, неба и гор.
Одна со своим конем.
И тут, сдаваясь, она легла на землю, прижавшись животом к острому камню. Остановился Гнус, и застыли поводья в Лериной руке.
И вдруг откуда-то из-за камней раздалось:
— Иго-го!
— Ау! Ау!.. — слабо ответила Лера.
— Иго-го! Кой-кой!
…Они медленно приближались друг к другу: он, повернутый спиной к солнцу, она — лицом к солнцу.
Шли осторожно, как бы опознавая друг друга, как бы прислушиваясь друг к другу среди этого тумана, белой мглы, тишины и равномерного цоканья копыт.
— Валериа!
— Чонак!
— Пошли! Пошли! За плечи держись! За плечи!.. Крэпче, крэпче дэржись…
Они идут. Впереди — Чонак, позади — Лера. Лерины руки лежат на плечах Чонака.
Все глаже путь. Все чище дорога.
— Чонак!
— Сэстренка!..
А гора между тем стала круто спускаться вниз — вся застланная мягким сухим ковром ягеля. И вдруг, расколовшись, она открыла равнину.
Первыми у подножия горы их встретили олени. В этот полуденный, жаркий для них час они стояли, сгрудившись, опустив головы, переплетясь рогами причудливо и неподвижно. Плели свой морозный узор рога в сияющем небе.
Впереди был стан.
Добрели.
С комсомольским приветом, оленеводческая бригада!
Часть третья
Авиапочтой.
Москва
Государственный библиотечный институт.
Заведующему кафедрой фондов и каталогов преподавателю Алябьеву Николаю Николаевичу
Обратный адрес: Тувинская автономная область, Тоджа. Тора-хем. До востребования. Соколовой В. А.