Один день солнца (сборник), стр. 81
— Ой, что вы, тетя Сим…
— Дак я сдала на три с полтиной, а куда мне деньги?.. А там цыганка с рук ими торгует. Народ берет, и я…
Люда развернула яркий квадратик.
— На шею, как шарф, — показала жестом Егоровна. — Я видела, как примеряли такие, как ты…
Люда на груди погладила платочек ладонью.
— Смотри какой! — весело сказала Егоровна.
— Ой, тетя Сим, — вдруг встрепенулась и быстро сунула руку глубоко за лифчик, — вот же главное!..
На гибком браслете маслянисто сверкнули золотые часы. Ничего не говоря, Егоровна приняла их в подставленную пригоршню. Часы были тяжелые — Людины не шли с ними ни в какое сравнение. Было ощущение, что они могут выскользнуть из пальцев.
— Представляете, в мусорном ящике, в коробке из-под тульского пряника! А он нам, паразит, все нервы измотал! Вот пьянь несчастная!..
Люда ругала северянина, но смотрела на Егоровну весело и открыто. Она словно забыла, что всего какую-то минуту назад, прибежав от Бегунова в свой вагон, решила на первое время отдать эти часы — или хотя бы показать — Валерию. Она забыла и про бригадира, и, кажется, даже про Валерия, про все… Главное — она нашла единственное решение… Как это просто и правильно, как ей теперь легко и хорошо!..
— Ну вот, — произнесла как-то спокойно Егоровна, — а шумел-то, правда что, лаялся-то как, губошлеп.
— Вот именно.
— Надо в резерв отнесть. Пусть разыскивают дурака, прости, господи, душу грешную…
Егоровна прошла в служебку и положила находку на столик.
— Да, дорогие небось. А я подумала, правда что, подобрал все же кто-нибудь ночью, а я продремала.
— А я и не знала, что думать…
— Да что ж тут выдумаешь? Слава богу, что все так…
Егоровна обернулась к Люде, улыбнулась:
— А ты иди, я же вижу — собралась…
— Отпускаете? Правда, тетя Сим?
— Ну а куда же с тобой деться… Заждался небось?
Люда весело зажмурилась и пожала плечами.
— Хоть бы привела разок, поглядеть-то! — Егоровна даже подалась к окошку, показывая, как бы она поглядела на Валерия.
— Приведу, тетя Сим…
— Встречал бы, что ли, когда? Или не может?
— Работает. Мы прибываем неудачно.
— Ну да, ну да… — Егоровна пригляделась: — А что это у тебя с губой?
— А-а, — Люда дотронулась до губы. — В туалете поскользнулась… Там воды налилось!..
— А тут свиданье!
Люда развела руками.
…Когда она, прыгая по шпалам, обернулась и подняла прощально руку, Егоровна сквозь окошко подмигнула ей и, тоже помахав рукой, вслух проговорила:
— Ну, ну, иди, милая, иди!..
РАССКАЗЫ
Один день солнца
Он подошел и положил на крышку парты сложенную вчетверо бумажку.
— Это тебе, — произнес он не очень твердым голосом, — только тебе.
— Письмо? — улыбнулась Золотова, не прикасаясь, однако, к записке.
— Да, — сказал он, — можно считать так. — И направился к выходу.
Золотова развернула листок и сразу поняла, что это стихи, — восемь ровных коротких строчек…
«3. С.»— это, конечно, Золотовой Светлане, или Свете — все равно, то есть ей… Неужели это он сам? Бурцев? Такие стихи?.. Мамочки!..
Она торопливо выбралась из-за парты и побежала к десятому «Б», к Зое Бузуковой, своей самой близкой подруге. Нашла ее быстро — Бузукова сидела на месте, и, как всегда, срочно доучивала что-то на перемене.
— Зойка, погляди!.. — протянула ей Золотова записку. От быстрого бега наверх она дышала часто; высунув кончик языка, водила им по верхней губе. Ей было весело.
Бузукова прочитала стихи и недоуменно посмотрела на подругу.
— Что это? Кто это?
— Бурцев. Он мне только что передал…
— Ваш Бурцев? Это его собственные?!
— Я думаю. Мы с ним вчера были в лесу…
— Гос-споди! Вдвоем?
— Случайно. Я собиралась с Гошкой, но он срочно ушел переписывать какие-то новые вещи. А тут он… Представляешь?..
— А Гошка?
— А что Гошка?
— Ой, падаю! — Бузукова вновь заглянула в стихи. — А что это за «ты так близко»? Ой, Светка!..
Золотова наклонилась и сказала ей что-то на ухо, — и обе они засмеялись и оглянулись по сторонам: не слышал ли кто, что их рассмешило.
Тут в коридоре зазвенел звонок, Бузукова заохала и, не выпуская из рук листочка со стихами, схватилась за какую-то книгу; но Золотова все-таки взяла у нее этот листок и заспешила к себе на этаж — оба десятых располагались в углу здания один над другим.
Вовремя попасть в класс она не успела — вошла уже следом за учительницей истории, их классным руководителем.
— Ты никак не успеваешь сделать свои дела за перемену, — как всегда сухо и жестко заметила Маргарита Павловна, разглядывая опоздавшую.
Золотова обиделась и молча пожала плечами. Маргарита Павловна обратила внимание на аккуратно сложенный листок бумаги в ее руках, некоторое время смотрела на него. Потом вздохнула и сказала:
— Иди садись.
Золотова прошла к своему ряду. По дороге скользнула взглядом по парте Бурцева — он в ее сторону не смотрел.
Она села на место, спрятала записку в портфель, но тут же снова извлекла ее оттуда и вложила между страницами учебника, чтобы иметь возможность заглянуть в нее снова. Вспомнив фразу, тихо сказанную минуту назад Зое Бузуковой, опять чуть не прыснула, даже прикрыла рот пальцами, но тут же взяла себя в руки и с серьезным видом обратила лицо к учительскому столу.
Бурцев сидел впереди. Его большая голова почти закрывала историчку, и Золотова могла рассматривать ее без помех…
Он появился в их классе осенью, уже после начала учебного года, и когда узнали о его успеваемости, об оценках за предыдущие годы, развели руками: ни единой четверки. «Хоть одна медаль будет в школе», — не стыдясь, изрекла тогда классная руководительница и посадила его с одним из ненадежных — Юркой Козиным, в середине ряда, — как бы в качестве буксира.
На любые контрольные Бурцев тратил пол-урока, то есть столько, сколько требовалось, чтобы успеть все переписать, вроде бы и понятия не имея о том, что такое черновики. Вторую половину трудился за Козина, а иногда и за весь другой ряд. Все дело, как решили самые умные в классе, было даже не в его особенных умственных способностях, а в памяти. Он запоминал все, что слушал, как машина, словно записывал на ленту, вроде магнитофона, а потом, когда ни включи, — воспроизводил. Досужий народ стал выяснять генеалогию. Родословная его мало что объясняла: отец оказался военным строителем, мать медсестрой. Они долго жили на Севере, откуда и перевели отца по окончании положенного срока службы.
Бурцев был не из тех, на кого поглядывают девчонки, — это было ясно с самого начала. У него было правильное, но какое-то статичное, без движения, какое-то неживое лицо. Или же чересчур спокойное. Сначала вообще всем показалось, что он, как говорится, тюха-матюха, ни рыба ни мясо, но на первом же уроке физкультуры в зале все глаза выкатили, даже учитель взялся за голову: Бурцев в конце занятия между делом несколько раз крутанул такое сальто, что парни даже струхнули — не разбил бы голову на деревянном полу и без страховки. Такого в школе на их памяти не делал никто.