Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944, стр. 55

Еще одной выдающейся личностью был Нейрат, отвечавший на мою доверительность своим покровительством. Он взял меня с собой на Лондонскую экономическую конференцию летом 1933 года и помогал мне с валютой через МИД еще несколько раз, когда я ездил в Англию. Надо сказать, что поездки осуществлялись целиком за мой счет. Я хотел дать Гитлеру истинную картину бытовавшего там мнения и представить аргументы, которые, по крайней мере, могли бы пробудить осторожность во внешней политике. Я даже пробовал убедить его организовать обмен визитами между главами государств. Все, что угодно, думал я, чтобы вытащить его и попробовать нормализовать его точку зрения. Единственным непосредственным результатом оказалось то, что Геринг стал претендовать на роль первого приглашенного. Он полагал, что, если бы его принял король, он мог бы получить британскую награду, чтобы прибавить ее к своей коллекции.

Нет необходимости подчеркивать, что значительные группы за рубежом, а также и внутри Германии, смотрели в то время на Гитлера с определенной благожелательностью. Даже Ллойд Джордж, у которого я бывал, не стал исключением. Он дал мне свою фотографию с личной подписью на обратной стороне: «Канцлеру Гитлеру в знак восхищения его мужеством, целеустремленностью и руководством». Было полно людей, готовых признать новую власть, которая возникла в Германии. Во время одной из поездок в Берхтесгаден в конце лета мне было поручено развлечь сэра Джона Сиддли, промышленника, и его жену. До сего дня храню воспоминания о том, как он и Геринг сидели на балконе, рассматривая большие фотографии и чертежи британских военных самолетов, которые, как предполагалось, Германия купит. И все, должен сказать, в прямом противоречии с условиями Версальского договора.

Во время того же самого визита – я думаю, это было, когда я намеревался получить у Гитлера добро на мою книгу карикатур, – я увидел еще один пример удовольствия, с которым партийные лидеры, похоже, воспринимали жестокость, с которой они отправляли властные полномочия. Я захватил с собой Эгона, к тому времени воспитанного мальчика двенадцати лет, и, играя в кустах, он оказался позади и вблизи разговаривавших Гитлера и Геринга. «Мой фюрер, – говорил Геринг, – мне только что пришлось подписать двадцать два смертных приговора для вашего утверждения». Они были очень довольны собой, потирая руки, как рассказал мне Эгон. Очевидно, это все стало обыденным делом, и никакой пощады не давалось.

Если бы я нуждался в каких-то дальнейших свидетельствах того, куда были направлены их мысли, то разговора между Гитлером и Геббельсом, который я услышал через открытую дверь гостиной в канцелярии, было вполне достаточно. «Пока старик [Гинденбург] жив, – донесся голос Гитлера, – существуют две вещи, которых я не могу касаться: армия и министерство иностранных дел». Геббельс не преминул подлить масла в огонь: «А что касается этой потсдамской своры, мой фюрер, для них существует только один способ – выстроить их вдоль стенки и скосить из пулеметов». И тут, естественно, я направился прямо к Рейхенау и рассказал ему эту историю.

Именно ощущение власти превратило Гитлера в непримиримого фанатика. Мне понадобилось прожить большую часть 1933 года, чтобы понять, что в него вселился демон. И даже тогда многие из нас не верили, что уже пройдена точка возврата. Мы думали, что силу движения можно затормозить, направление изменить. Когда бы я ни встречал Нейрата, Шахта, Гюртнера или генерала фон Рейхенау, что бывало часто, мы вели разговор в одном и том же ключе. Никто из них не имел такого доступа к Гитлеру, который я все еще сохранял, и, несмотря на мое растущее отвращение, они упрашивали меня оставаться там, где я был. Гитлер пока еще не достиг точки, где он уже больше не обсуждал вопросы с теми, кто пользовался его доверием. Окончательные решения, принимаемые человеком в таком положении, часто, в крайнем случае, занимают минуты, и, если мне случалось находиться там в этот решающий момент, всегда была возможность, чтобы взгляды, которых я придерживался, взяли бы верх. Проблема была в том, что этот голос разума стал находить все меньше и меньше отклика в его разуме.

Окончательное понимание, что Гитлер и его движение обманули не только меня, но и всех нас, пришло на нюрнбергском партийном съезде в год власти. Вводную часть оживляло присутствие впервые в Германии сестер Митфорд – Юнити и Дайяны, бывшей замужем за сэром Освальдом Мосли. До этого в том же году я встречал их в Лондоне, и они прибыли в Нюрнберг с рекомендательными письмами от, я полагаю, молодого Отто фон Бисмарка. Это были привлекательные дамы, но до кончиков ногтей являли собой образ, напрямую противоречащий недавно провозглашенным нацистским идеалам германской женственности. Их цель – встретить Гитлера, и на нашем пути в отель «Дойчер-Хоф», где он остановился, было так много откровенных комментариев со стороны прохожих, что мне пришлось добираться с ними через задний двор. Я вытащил свой большой чистый носовой платок и заявил: «Мои дорогие, хоть это и неудобно, но, чтобы сохранить хоть какую-то надежду на встречу с ним, вам надо стереть с лиц немного этой штуковины», что они и сделали.

Я был очень рад оказать им содействие, как это мне казалось, чтобы их английское происхождение и связи помогли снабдить Гитлера знакомством с миром, отличным от оранжереи самоанализа, в которую он, похоже, уединялся. Гитлер находился в личном кабинете, и я послал сообщить о нас, и некоторые участники его компании пошли прогуляться с внешним безразличием мимо нашего стола, чтобы вернуться к нему с докладом. Сестры явно не смогли достаточно эффективно воспользоваться моим носовым платком, потому что в конце нас одурачил Гесс, выдавший несколько непоследовательных замечаний о том, как занят фюрер, и на этом наша попытка закончилась. Потом Геринг и Геббельс изобразили деланый ужас при мысли о том, что я пытался представить двух таких размалеванных шлюшек Гитлеру, хотя втайне их беспокоило то, что я был персоной, которую попросили представить девушек. Когда эти девушки опять приехали в Германию позднее и отдали надлежащую дань уважения клике Гесса и Розенберга, их, естественно, приветствовали как выдающихся нордических красавиц. Боюсь, что они прислушивались к моим оппонентам по партии куда больше, чем ко мне, хотя впоследствии я довольно часто виделся с Юнити в Мюнхене и даже помог ей найти небольшую виллу возле Английского сада, где она снимала квартиру.

Тем не менее я привел их с собой на съезд. На них он произвел впечатление, и, несомненно, я был доволен, что многочисленные оркестры во время церемонии в честь жертв соратников по партии исполняли «Похоронный марш», который я сочинил по случаю смерти нашей маленькой дочери Герты. Он действительно звучал очень впечатляюще, и Гитлер впоследствии поздравил меня. Я бы предпочел поздравить его с тем, что многие из нас поверили, что это будет последний партийный съезд. Так называемые непреложные «Двадцать пять пунктов НСДАП» уже десяток лет провозглашали, что, как только будет завоевана и укреплена власть, партия может быть распущена. Гитлер явно их давно не читал. И наоборот, тема его речи была «Государство – это партия, а партия – это государство». Нам дали знать, чего ожидать от будущего.

Глава 12

Цирк в рейхсканцелярии

Когда Гитлер поселился в рейхсканцелярии, он устроил с собой как приятных приживальщиков эту ужасную братию, которая превратила мою жизнь в такой кошмар во время предвыборных поездок, приведших его к власти, – Брюкнера, Шауба, Шрека, Гофмана и Зеппа Дитриха. Слишком тупые, чтобы знать иные чувства, кроме верности, и слишком нечестолюбивые, чтобы представлять собой опасность, они и сформировали его самое близкое окружение. Они всегда мне напоминали одну старую комедию Герхарда Гауптмана под названием «Глоток и дерьмо» – пьеса в стиле Хогарта, [6] которую ставили в Саксонии где-то в XVII веке. Смысл ее в том, что электор или герцог отправился на охоту, и его компания встречает двух спящих мертвецки пьяных бродяг. Ради потехи этих бродяг привозят в Шлосс, укладывают в постель герцога, а когда те просыпаются, дурачат их и дальше, уверяя, что они – это великий герцог и его управляющий двором. Комедия состоит в том, что бродяги начинают верить сказанному. Для меня это была картина ведомства рейхскацлера, не только шоферни, как я звал их, но всех их вообще. Никто из этих примитивов не разыгрывал из себя Меттерниха.