Энциклопедический словарь (С), стр. 140

Б. И.

Станкевич Николай Владимирович

Станкевич (Николай Владимирович) — глава знаменитого в истории новейшей русской литературы «кружка Станкевича». Род. в 1813 г. в с. Удеревке, Острогожского у., Воронеж. губ., в богатой помещичьей семье. Окончил курс на словесном факультете москов. унив. Время его студенчества (1831-34) совпадает с переворотом во внутренней жизни московского университета, когда с профессорской кафедры, вместо прежнего монотонного чтения старых тетрадок, послышалось живое слово, стремившееся удовлетворить нарождающимся потребностям жизни. Большая перемена происходила и в московском студенчестве: студент из бурша превращался в молодого человека, поглощенного высшими стремлениями. Прежние патриархальные нравы, когда московские студенты более всего занимались пьянством, буйством, задиранием прохожих, отходят в область преданий. Начинается образование среди московских студентов тесно сплоченных кружков, желающих выяснить себе вопросы нравственные, философские, политические. Студенчество нового типа сгруппировалась по преимуществу в двух кружках — Станкевича и Герцена. Оба кружка, хотя и одушевленные одним и тем же жаром высоких и чистых стремлений, почти не имели между собой общения и отчасти даже враждебно относились друг к другу. Они были представителями двух направлений. Кружок Станкевича интересовался по преимуществу вопросами отвлеченными — философией, эстетикой, литературой — и был равнодушен к вопросам политическим и социальным. Кружок Герцена, тоже много занимавшийся философией, отдавал свое внимание не столько литературе, сколько вопросам социального устройства. В состав кружка С., первоначально чисто студенческого, но продолжавшего жить в теснейшем духовном общении и после того, как члены его в 1834-1835 гг. оставили университет, входили: талантливый историк Сергей Строев, поэты Красов и Ключников, известный впоследствии попечитель кавказ. округа Неверов; цвет сообщали кружку прежде всего сам С., затем Константин Аксаков и Белинский. Из не студентов весьма близок был к С. его земляк Кольцов, талант которого С. первый оценил; он же издал первый сборник стихотворений Кольцова. Несколько позже к кружку теснейшим образом примыкают Михаил Бакунин, Катков, Василий Боткин и Грановский. Это были люди различных темпераментов и душевных организаций, но всех их соединяло обаяние необыкновенно светлой, истинно идеальной личности главы кружка. С. представляет собою чрезвычайно редкий пример литературного деятеля, не имеющего никакого значения в качестве писателя и тем не менее наложившего свою печать на целый период русской литературы. С. — автор очень плохой quasi-исторической драмы («Скопин-Шуйский»), слабой повести, двух-трех десятков стихотворений второстепенного значения и нескольких отрывков философского характера, довольно интересных, но найденных только после смерти С. в бумагах его и напечатанных целых 20 лет спустя. Очень замечательна его переписка с друзьями, полная блестящих мыслей, метких определений и представляющая собой летопись его глубоко искреннего стремления познать истину; но и эта переписка была собрана в одно целое только 20 лет после его смерти. Весь этот литературный багаж С., вместе с переводами и перепиской, занял небольшой томик (М.. 1857; 2е изд.. без переписки, М., 1890), и не в нем источник первостепенного значения С. Не обладая крупным литературным дарованием, он был очень талантливой личностью просто как человек. Одаренный тонким эстетическим чутьем, горячей любовью к искусству, большим и ясным умом, способным разбираться в самых отвлеченных вопросах и глубоко вникать в их сущность, С. давал окружающим могущественные духовные импульсы и будил лучшие силы ума и чувства. Его живая, часто остроумная беседа была необыкновенно плодотворна. Всякому спору он умел сообщать высокое направление; все мелкое и недостойное как-то само собой отпадало в его присутствии С. представлял собой удивительно гармоническое сочетание нравственных и умственных достоинств. В идеализме С. не было ничего напускного или искусственно приподнятого; идеализм органически проникал все его существо, он мог легко и свободно дышать только на горных высотах духа. Этот высокий душевный строй С. и его кружка раньше всего сказался в восторженном понимании шеллингианства, принявшего в кружке С. окраску скорее религиозного воззрения, чем сухой схемы, тем более, что шеллинговский пантеизм и сам по себе больше заключал элементов поэтических, чем чисто философских. В вопросах искусства настроение С. и его кружка сказалось в необыкновенно высоких требованиях, предъявленных к современной литературе и современному театру, и в вытекавшей отсюда ненависти ко всему фальшивому и пошлому. При нелюбви самого С. к журнальной, да и вообще литературной деятельности, в текущей литературе выразителем духовной жизни кружка явился не он, а Белинский. Параллельное изучение переписки С. и первых томов соч. Белинского, обнимающих 1834 — 37 гг., показывает, что великому искателю истины принадлежит несравненный блеск его вдохновенных статей, но самое содержало новых идей, во имя которых он выступил, раньше было формулировано С. в письмах к друзьям и кружковых беседах. В 1837 г. начинающаяся чахотка и жажда приложиться к самому источнику философского знания вызвали отъезд С. за границу. Он подолгу живал в Берлине, где вступил в тесное общение с душевно полюбившим его профессором философии, гегельянцем Вердером. В это время в сферу его обаяния попал Тургенев. В 1840 г. 27-летний С. умер в итальянском городке Нови. Ранняя смерть его произвела потрясающее впечатленье на друзей его, но вместе с тем она необыкновенно гармонично завершила красоту его образа. Et rose, elle a vecu се que vit une rose — l'espace d'un matin, сказал французский поэт про умершую в цвете дет девушку. Душевная красота С. была тоже своего рода благоуханным цветком, который мог бы и выдохнуться при более прозаических условиях, как выдохся позднее идеализм иных членов его кружка. Теперь же, благодаря трагизму судьбы С. и цельности оставленного им впечатления, имя его стало талисманом для всего поколения 40-х годов и создало желание приблизиться к нему по нравственной красоте. Ср. Герцен, «Былое и Думы»; Анненков, «Николай Владимирович С. и его переписка» (М., 1857); Добролюбов, «Соч.» (т. 2); А. Станкевич, «Т. Н. Грановский»; К. Аксаков, «Воспоминания студентства», в «Дне» 1862 г., №№ 39 и 40; Тургенев, «Первое собрание писем»; Барсуков, «Жизнь и труды Погодина»; Пыпин, «Белинский»; «Полное Собр. Соч. Белинского» под ред. С. А. Венгерова, примечания к I и III тт.

С. Венгеров.

Стапель

Стапель — наклонная плоскость, на которой строят суда; С. блоки — деревянные брусья, набранные в форме трапеции известной величины и скрепленные между собою; служат на С. подставками для судна, которое лежит на них килем.

Старов Иван Егорович

Старов (Иван Егорович, 1743 — 1808) — архитектор, в 1755 г. был принят в воспитанники московск. университета, через год переведен из него в гимназию при спб. академии наук и в 1758 г. поступил в ученики академии худ. Окончив в ней курс, с 1762 по 1768 г. путешествовал за границей в качестве пенсионера академии и долее всего оставался в Риме. По возвращении своем в СПб., за проект здания для кадетского шляхетского корпуса, был признан в 1769 г. академиком, в следовавшем затем году занял в академии должность адъюнкт-профессора, из которой в 1770 г. повышен в профессоры и в 1794 г. в адъюнкт-ректоры. Служил, кроме того, при Кабинете Ее Величества и комиссии строения императ. дворцов и садов. Важнейшие из произведенных им сооружений — собор в Александро-Невской лавре (1779 — 91), Таврический дворец в СПб. (оконч. в 1782), собор в Софии близ Царского Села, и дачные дворцы в имениях Демидова, Сиворицы и Пелла, СПб. губ.

А. С-в.

Старообрядство

Старообрядство — есть последование церковной старине в той области, которая касается не существа веры, а внешней церковной жизни, т. е. всего того, что относится до церковного чина и благоукрашения, а равно и до церковных обычаев. С. весьма часто отожествляется с понятием раскола, между тем как это понятия существенно различные. Хотя старые обряды церкви, как двуперстное сложение для крестного знамения, сугубая аллилуия, посолонное хождение, седмипросфорие, чтение «обрадованная» вместо «благодатная», употребление лестовок и подручников и т. д., и являются достоянием раскола, но существенным признаком его служит противление, нарушение церковного мира и единения из-за вопросов, не входящих в область веры. С церковной точки зрения, С. само по себе не есть раскол: церковный взгляд на обряд таков, что последний, как вещь средняя, до существа веры не относящаяся, сам по себе ни свят, ни не свят, не ведет ни к спасению, ни к гибели; в этой области церковь допускает разнообразие, возможность и законность изменений или исправлений при отсутствии «всякого зазора» и при взаимном согласии. Некоторые видят в С. верность русской старине и протест против увлечения новшествами; утверждают, что старые обряды суть обряды народные, что народ является их исконным охранителем и что они должны быть неприкосновенны, как народная святыня; вытекающая отсюда неприкосновенность обрядов как бы отодвигает церковную власть, с присущими ей правами, на второй план. Другие, исходя из той же ней о народности обрядов, видят в этом недостаток и считают обязанностью церковной власти устранение С. и замену его обрядами вселенской церкви. Оба взгляда эти не соответствуют учению церкви. Тем не менее приверженность к старым церковным обрядам сама по себе не есть раскол: так наприм., единоверие «составляет единую с православною святую соборную апостольскую церковь», как это установлено на съезде архипастырей в Казани в 1885 г. и подтверждено св. синодом. Ср. проф. Н. Ивановский, «С. и раскол» («Странник», 1892, № 5).