Ассасин, стр. 75

— А что сказали на суде? Как объяснили?

Свой суд я помнила настолько ясно, как будто все случилось вчера: жесткие равнодушные лица представителей Комиссии, небольшую комнату, пустой стол, страшные слова.

— Сказали, что я что-то нарушил, а что, я так и не понял. Витиевато прозвучало, слова слились в одно, да и страх не помог — я тогда все ждал оглашения приговора, в стрессе находился.

Понимаю его.

— Дождался. А на следующий день уехал в Корпус. Принудительно-добровольно, так сказать.

И снова над полянкой воцарилась тишина. Только Лайза изредка скребла ложкой по дну тарелки — доедала салат.

— Значит, ты так и не знаешь точно — из-за друга такое произошло или из-за флажков?

— Не знаю. — Эд, совсем как когда-то, вновь стал серьезным, угрюмым. — Но флажки я больше не ставил, к границе не ездил. К «другу» тоже — ну его! Мы с Ниссой просто взяли кредит и купили ранчо. Вот расстроимся вширь, разрастемся, лошадей начнем разводить, тогда и отдадим все. Наладится оно потихоньку, уже наладилось.

— А про Ниссу расскажете?

Ну Лайза, ну чертовка!

Думала, Эд нахмурится еще больше, но тот наоборот просветлел лицом.

— Расскажу, чего нет-то? Ты про Корпус говоришь?

Подруга пристыженно кивнула. «Ага, — возликовала я внутри, — значит, совесть все-таки есть!» Но любопытство меня терзало тоже, а значит, не такими уж разными мы были.

— Да двойную бухгалтерию она когда-то вела. Не хотела, но согласилась — ей за это процент шел. Жила бедно в то время, перебивалась, чем могла, — понять можно.

«Можно, — мысленно согласилась я, — когда ты бедный, оступиться легко».

Вот так все оказалось просто — вроде бы и за дело оба попали в Корпус, а вроде бы и нет. Не поймешь. Можно ли судить человека за мошенничество? Конечно. А за бедность? Сложный вопрос. А флажки Эда… Тут вообще непросто, чужая душа — потемки. А душа представителей Комиссии — это не просто потемки, это дыра космического масштаба. Кто там разберет, что внутри? Для себя я сделала простой вывод: они — Нисса и Эд — прекрасные люди. Какими были, такими для меня и остались — радушными, честными, всегда готовыми помочь, — настоящими друзьями.

— Ну как, утолил я ваше любопытство?

Я улыбнулась стыдливо и с признательностью, Лайза потупилась:

— А ничего, что я так прямо спросила? А то я чего-то переживаю теперь…

— Переживаешь? Да брось! Не вопросы ставят людей в тупик, запомни, девочка, а их собственные ответы. Человека нельзя смутить — он сам себя смутить может, а мне скрывать нечего. И Нисса бы вам спокойно ответила, она себя не стесняется. Признает, что в чем-то хорошая, в чем-то плохая, за то и люблю.

А ведь он прав, подумала я, все мы в чем-то хорошие, в чем-то плохие. Нет злых и добрых, нет стопроцентного разделения — все это крайности. Люди — всегда смесь оттенков, вариации, все вместе и сразу. Вот и Рен — плохой он или хороший, если наемник? А я, если художник, то сразу хорошая? А если злая внутри или жадная? Эд прав — не вопросы смущают людей, а собственные на них ответы. Почему-то за этот вечер я была ему особенно признательна.

А Лайзу все равно собиралась пнуть.

Но это позже, когда вернемся на ранчо. Или домой. Или когда-нибудь.

Прогорел и погас наш костерок, закончился салат, миски отправились в привязанную к седлу сумку. Недовольно фыркнула, когда ее начали отвязывать от дерева, Волнушка, радостно заржала Комета.

Мы тронулись в путь.

Эпилог

Она подарила нам с собой по две баночки черничного джема, а еще по вышивке — две квадратные рамочки с натянутыми внутри лоскутами белой ткани. А на лоскутах вышиты загорающие на берегу пруда подружки — мы: одна в розовом купальнике, вторая в белом в синюю полоску. А рядом уточки. Мне достался лоскут, где уточки справа, а Лайзе — слева.

Мы долго держали подарки в руках, рассматривали, все никак не могли убрать в сумку, любовались. А потом обнимали хозяев.

— Вы ведь еще приедете?

— Обязательно приедем!

— И комната вас будет ждать, все в ней оставим как было.

Ага, все, только картины мои добавятся, но об этом я при Ниссе молчала.

Рен приехал раньше — не вечером, как говорил накануне по телефону, а еще до обеда — соскучился, я по нему видела. И я сама, несмотря на ежедневные звонки, соскучилась и теперь смотрела на любимого мужчину как в первый раз. Любовалась каждой черточкой на лице, глазами, губами, подбородком — всем-всем-всем. Млела, глядя на широкий разворот плеч, мечтала забраться на колени. На шею не кинулась только из-за посторонних, постеснялась, но он все понял, прочитал по моему взгляду — всегда это умел.

И снова дорога.

Гул машины, спокойные руки водителя на руле, плывущие за окнами пейзажи. Все так же и не так. Туда мы ехали белые, обратно возвращались коричневые, печеные. Тогда не знали, чего ожидать, лишь надеялись, что отдых пройдет хорошо, теперь вовсю скучали по плато, долинам, ранчо и лошадям. Тогда мы были полны предвкушения — фантазировали, придумывали, — теперь были полны эмоций и воспоминаний. Умиротворенные, отдохнувшие, как будто бы даже повзрослевшие.

Когда машина остановилась у ближайшей заправки и Рен вышел — «Нужно заправить, посидите?» — Лайза какое-то время смотрела в окно, потом повернулась ко мне и требовательно, с ноткой мольбы попросила:

— Ты ведь позвонишь мне в следующий раз? Не возьмешь с собой кого-то другого, не уедешь одна… не бросишь?

— Глупая! — Глядя на нее, я улыбалась. Она правда могла подумать, что в следующий раз я укачу на ранчо без нее? Да как же! Ведь мы — команда, мы всегда вместе, мы обе — часть счастливых воспоминаний.

А ведь она волновалась, переживала, я видела. И хотела ее пнуть. Да я любила ее больше жизни, эту синеглазую дурочку.

— Ну конечно я позвоню! И поедем обязательно вместе. Не я одна, а мы. Мы, слышишь?

— Обещаешь?

Лайза больше не волновалась, но все еще смотрела серьезно, чуть-чуть нервничала.

— Обещаю. Честно.

— Хорошо.

Подруга уперлась взглядом в заправку — туда, где за стеклом у кассы виднелся Рен, — и кусала губы.

— Эй, ты чего? Что-то не так?

— Да все так… — Руки Лайзы нервно скользнули по ткани шорт, сжали край, отпустили. — Слушай, я хотела тебя кое о чем попросить.

— О чем?

— Ты возьмешь меня к ювелиру?

— Что? К какому?

— Ну, к тому самому. Можно я куплю камень, закажу на нем гравировку и оплачу ее? А ты незаметно положишь этот камень к Рену в корзинку.

Я на какой-то момент опешила, даже рот приоткрыла и не сразу нашлась с ответом.

— Ты серьезно?

— Да.

— Но зачем тебе это?

— Я так хочу.

— И что ты хочешь на нем выгравировать?

— «Заботливость». У него ведь еще такого нет?

— Нет.

— Так ты положишь? Только не говори, что это от меня.

— А как я буду этот камень объяснять?

— Ну, найдешь как. Всегда находишь.

Я долго смотрела на нее — взволнованную, чуть нервную и… такую настоящую. Только такой человек мог стать мне другом, только к такому бы потянулась душа — искреннему, честному, душевному. Наверное, чем-то похожему на меня.

— Хорошо, я положу.

— Правда? Спасибо!

И она обняла меня за шею.

А с улицы, держа в руках шланг и ожидая, пока бак наполнится бензином, на нас, улыбаясь, смотрел через стекло Рен.

«Мы так здорово отдохнули!» — светились от счастья мои глаза. Лайза на него не смотрела, только я.

«Я вижу».

«Но я по тебе очень соскучилась. Очень-очень».

«Знаю. Чувствую. Буду ехать домой быстрее».

«Быстрее не надо, не торопись. У нас впереди много времени. Много-много, вечность».

И счастье, словно лучик, отразилось в серо-голубых глазах, наполнило их теплотой, светом.

Хлопнула дверца.

Зашуршал ремень безопасности, Лайза вернулась на свое место, гордо шепнула: «А у меня есть джем!» — как будто у меня его не было! — завелся мотор.