Тайна древнего саркофага, стр. 6

За крайним столиком, ближе к лесной полоске, отделяющей пляж от Большой дороги, удобно устроились мужчина и женщина в огромной, похожей на слоеный пирог, шляпе из тюля и газа. Пара сидела спиной к доктору, но короткие пряди пышных белых волос, тоненький, чуть вздернутый носик, мелькнувший из-под широкополой шляпы, когда дама повернулась к своему собеседнику, подсказали Климу Кирилловичу, что судьба дарит ему возможность непринужденно продолжить вчерашнее знакомство. Однако доктор почему-то испугался и отвел глаза в сторону. Рядом с красавицей певицей сидел, без сомнения, граф Сантамери. Так-то он решает свои торговые проблемы! Сидит с девицей весьма сомнительного толка в пляжном ресторане, потягивает с утра вино... Впрочем, дачи для того и существуют, чтобы забыть о работе. Вот и приличного вида господин в сером чесучовом костюме и соломенной шляпе, стоящий чуть в стороне от террасы, вряд ли думает о службе. Руки завел за спину вместе с тростью, голову запрокинул – любуется полетом чаек, невыносимо крикливых. Приличный господин – только его облик немного портят огромные рыжие усы, обегающие рот и свисающие ниже подбородка. Теперь таких и не носят нормальные люди. Только на сцене и можно увидеть подобное. Но там они накладные, наклеенные.

Доктор Коровкин обрадовался, когда его беспорядочные размышления прервало появление официанта. В легкой белой косоворотке, в белой атласной жилетке, в длинном белом фартуке, официант стоял, ожидая заказа и загораживая стол, за которым расположились граф и его спутница. Доктор поймал себя на мысли, что ему, пожалуй, не хочется общаться с новыми знакомцами, и постарался как можно дольше задержать расспросами официанта.

Из его ответов он узнал, что многие дачники приходят на пляж на целый день, особенно семьи, где есть дети. Для детей здесь рай: серсо, крокет, кораблики, плоты из высохшего тростника, родители охотно присоединяются к их играм. Отдыхающие часто приносят с собой провизию на весь день, закапывают бутылки с молоком в холодный песок. Утром и вечером совершают обязательные променады по берегу, но не в жару. По солнцепеку мало кто решается просто погулять, предпочитают купания. Заходят и к ним в ресторан – он работает с самого утра до позднего времени: редко кто откажет себе в удовольствии съесть в жаркий день мороженое, выпить прохладительной ягодной воды, пива или легкого столового вина.

Доктор заказал ягодной воды, и официант ушел, явно недовольный скромным заказом. Клим Кириллович долго провожал его глазами, опасаясь случайно встретиться взглядом с графом или его спутницей. Когда официант скрылся из виду, доктор отвел глаза к заливу, как бы любуясь серовато-голубой бесконечной рябью, сверкающей на солнце и простирающейся до самого горизонта. На горизонте ясно виднелся темный контур форта «Тотлебен», похожий на плоскую низкую сковороду. Мимо него проходили буксиры, тянущие за собой на канатах белые щиты – мишени для артиллерийских учебных стрельб. Залпы выстрелов напоминали глухой стук открывающейся бутылки шампанского.

В конце концов Климу Кирилловичу пришлось отвести взор от залива, чтобы принять свой заказ, – при этом он с облегчением, боковым зрением, заметил, что, так и не увидав его, вчерашние знакомцы поднимаются из-за стола и уходят. По счастью, они направлялись в противоположную от доктора сторону. Граф Сантамери придерживал под локоть Зинаиду Львовну, но как-то подчеркнуто отстраненно. Выражения их лиц Клим Кириллович видеть не мог, ибо головы уходящих скрывал широкий светлый зонт.

Граф Сантамери и Зинаида Львовна удалялись но направлению к дороге, ведущей в дачный поселок.

Доктор вздохнул и перевел взгляд правее. Странный серый господин с театральными усами вдруг прекратил комичное созерцание летающих в небе чаек и покосился на уходящих. Потом опустил голову. Быстро посмотрел налево, направо – и док-гор едва успел отвернуться, чувствуя, что взор незнакомца должен сейчас скользнуть по террасе ресторана.

Допив маленькими глотками уже теряющую прохладу ягодную воду, Клим Кириллович вновь посмотрел в ту сторону, где еще различались фигуры графа и певицы, неуклонно уменьшающиеся в размере.

В некотором отдалении от них шел человек в сером костюме, помахивая легкой тростью.

Доктор усмехнулся. «Вероятно, один из ревнивых воздыхателей певички, – подумал он, – следит за ней, подойти боится. Неужели она не чувствует?» Доктор Коровкин вспомнил свои неприятные зимние ощущения, когда вокруг его дома крутились филеры.

"А может быть, полицейский? – неожиданно подумал он. – Может быть, она замешана в каком-то преступлении? Нет. Вряд ли. Зачем ей преступления, если она и так купается в мужском обожании? Действительно интересная женщина, необыкновенная. Немного декадентская конечно, но все-таки обворожительная ".

Доктор вздохнул и неожиданно для себя задал мысленно вопрос: ну почему все прекрасные внешне женщины не могут быть такими изысканными и благородными, как Брунгильда? Почему все, что сочетается с хорошим вкусом и безупречной духовной организацией, кажется немного старомодным, а все то, что содержит в себе изъян в нравственных сферах, – очень современным и прогрессивным?

Доктор Коровкин встал из-за стола и застыл на месте. Конечно же! Как он раньше об этом не подумал? Если серый человек – филер, то следит он за графом Сантамери! Он же иностранец! А любой иностранец может оказаться шпионом!

Глава 3

После обеда на даче Муромцевых царила необычная суета. Приехавший днем из Петербурга профессор наблюдал за ней с тщательно скрываемым раздражением. Он даже вышел из дома и устроился с доктором Коровкиным в беседке, за вынесенным туда шахматным столиком.

В доме находиться было решительно невозможно. Потому что на веранде шипел ужасный граммофон, его еще днем принесли Муромцевым соседи – Зинаида Львовна и сопровождающий ее француз. По-русски француз говорил почти безупречно, объясняя свои знания русского языка давними связями с российскими торговцами. Экзотическая парочка мотивировала вторжение граммофона в дом Муромцевых надеждой доставить удовольствие будущей замечательной пианистке, а может быть, и виртуозке, – Брунгильде Николаевне. На крышке граммофона красовалась металлическая бабочка с гравировкой: «Обворожительной Зизи Алмазовой».

Пластинки парочка принесла действительно замечательные – собиновские диски, записанные всего месяца три назад в Петербурге в обстановке, близкой к концертной. На дисках удалось запечатлеть даже аплодисменты и одобрительные восклицания присутствовавших на записи друзей и знакомых певца. И вот уже несколько часов на веранде звучали отрывки из русских опер – «Евгения Онегина», «Русалки», «Князя Игоря», «Снегурочки», «Майской ночи». Тонкая музыкальная натура Врунгильды противилась бездушной технике, и, хотя голос Собинова она находила замечательным, к граммофону отнеслась настороженно недоброжелательно. Мура колебалась между привычкой соглашаться с сестрой и восторгом, а потому вела себя сдержанно. Сенсационную новинку последних лет больше всех оценили Петя и Глаша: Петя долго сопел, осваивая премудрость обращения с граммофоном, а Глаша млела у «говорящей машины» и плакала всякий раз, как начинали звучать первые слова арии «Паду ли я стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она?» Елизавета Викенгьевна тоже сбежала в беседку, где ранее скрылись Клим Кириллович и Николай Николаевич, истерзанные шипением и скрипом, исторгаемыми граммофоном. Тем более предстояло решить важный вопрос – стоит ли отпускать Брунгильду и Муру на концерт Зизи в Сестрорецк? Сантамери ждал окончательный ответ у себя на даче, с ним заранее договорились, что после решающего слова профессора пошлют с запиской Глашу.

Клим Кириллович думал про себя, что лично ему не понять неожиданной любви барышень Муромцевых – особенно Брунгильды, еще вчера критически отозвавшейся о шумах и запахах самодвижущейся машины, – к мотору. Откуда у утонченной Брунгильды страсть к технике? Поклонение автомобилю, постепенно распространявшееся в обществе, доктор оценивал как некий необъяснимый феномен, как коллективное безумие людей, способных увлечься созданной ими же самими массой мертвого металла. Или Брунгильда увлечена не мотором?