Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди, стр. 71

Он пригубил вино.

И распухший синеватый язык скользнул по губе.

— Пожалуй, мне даже стоит поблагодарить тебя, Зигфрид. Они стали совершенно неуправляемы. Одна пила и плакала… другая все мнила себя колдовкой, третья и вовсе только и знала, что ныть… голодна она… а кто здесь не голоден?

Взгляд Гарольда был устремлен не на лицо — на шею. И Зигфрид явно ощутил, что шея эта беззащитна и что клыки не-живого прорвут ее с легкостью.

— С каждым годом выживать все тяжелей, — со вздохом продолжил Гарольд. — Еды не хватает… люди осторожны… и улан нагнали столько, что в Приграничье и не вздохнешь привольно. То ли дело минулые годы… никакого тебе учету. Кому вообще в голову пришла такая дурь, население учитывать? И ладно бы благородное, но мужичье… оно ж плодится немерено!

Возмущение было наигранным.

Он давно не способен был испытывать ни возмущения, ни сожаления, ни страха. Он помнил, какими должны быть эти эмоции, но порой и память подводила.

— Прежде как было? Легко! Находишь какого барона захудалого… или помещика поплоше… договариваешься с ним. Он тебе или своих людишек продает, или чужих перекупает. Главное, что все честь по чести, по головам счет, золотом расчет… — Он захихикал, и этак мерзенько. — А ныне… чуть что, так в полицию… заявления о пропаже… расследования… а нравы? Вот скажи, мальчик мой, что за нравы ныне?

— Не знаю. — Зигфрид отступил от порога, и дверь за спиной захлопнулась, на сей раз не удержавшись от театральщины, — громко. И засов заскрежетал.

Значит, нет обратного ходу.

И не надобен. Зигфрид и без двери разумеет, что его выпускать не собираются. Мертвяк и вправду голоден.

— А я тебе скажу! Пали нравы… пали, ниже некуда… в прежние-то времена девственницу достать было беспроблемно. Чуть больше стоили, оно конечно, но зато с гарантией. Блюли себя девки. И родня их тоже блюла, позору страшилась… а ныне в том, чтоб потемнел алтарный камень, позору нет. Брак всякий грех прикроет. Вот и развелось греха… не поверишь, привезут порой девок с дюжину, и все порченые!

— Сочувствую, — произнес Зигфрид, от души надеясь, что Гарольд размеры бедствия несколько преувеличивает, поелику в ином случае и у самого Зигфрида в ближайшей перспективе возникнут кое-какие проблемы. В доме, конечно, оставались кровь и волосы девственниц, необходимые для некоторых ритуалов, но вряд ли старых запасов хватит надолго…

Тьма фыркнула. И напомнила, что тема нехватки девственниц пусть и близка Зигфриду с профессиональной точки зрения, но на то и расчет.

Вон мертвяк из кресла выбрался.

Встал у стола… стоит, смотрит искоса, вроде бы с ленцой, с равнодушием, а губа-то верхняя подергивается… невтерпеж ему.

— Хоть ты сам проверяй… а она злится… ей-то всенепременно невинные девки для обряду нужны. А у них же ж на лбу не написано, винная она аль нет.

Он приближался медленно, семенящими маленькими шажочками, то и дело останавливаясь, качая головой. И жест этот, не то сожаления, не то укоризны, был преувеличенный, гротескный.

Зигфрид наблюдал, более не думая о девственницах — на его век как-нибудь да хватит, — но подмечая некоторые несуразности в обличье старого знакомого.

Костюм аккуратен. Да только манжеты изодраны, будто когтями. Цепь баронская на плечах лежит, но перевернута, чего прежде истинный барон не дозволил бы. На пальцах каменьями перстни поблескивают, только много их чересчур уж. И через один — женские.

— Если бы ты знал, мальчик мой, как скучаю я по прежним временам… ах, какие были весны… помнишь, когда ты Элечкиной руки просил? Соловьи пели, розы пахли… Элечка млела… дурочка моя несчастная… она и вправду хотела за тебя замуж.

Тьма шипела.

И щетинилась мягкими иглами, которые не мешали заменышу. Он не видел их, как не видел и сложенной горстью Зигфридовой руки.

— А ты ее убил… какое, должно быть, разочарование.

— Сначала она убила меня, — возразил Зигфрид, сплетая пальцы левой руки знаком отпущения.

— Молодые ссорятся, только любятся… кажется, так говорят? А теперь вот… девочку мою… — Заменыш, обживший Гарольдово тело, громко всхлипнул. — Всех моих девочек… кто теперь о старике заботиться станет?

— Не беспокойтесь, я позабочусь. — Зигфрид шагнул навстречу, выплескивая в лицо мертвяку жидкий лунный свет.

И тьма зашипела, отпрянула.

Но не посмела бросить того, кого полагала потерянным.

Скучала, быть может?

Тьма тоже способна испытывать тоску.

— Exorcizo te, immundissime spiritus, omnis incursio… [2]

Голос Зигфрида перекрыл визг.

Мертвяк кружился, путаясь в ногах, но не падал, а когда упал, то покатился по дрянному истлевшему ковру. Горло его вздулось пузырем, хрустнула нижняя челюсть, щеки растянулись.

Зигфрид не слышал себя.

Но читал.

Заученные некогда слова слетали с языка легко.

Одно за другим. И тьма завороженно внимала каждому. Когда же переломанное, изуродованное тело на полу изогнулось последней судорогой, тьма отступила.

Зигфрид подошел к мертвяку, присел и заглянул в лицо.

Странно. Он полагал, что все будет много сложнее… заменыш ведь не только тело забрал, но и силу… за столько-то лет научился бы управляться. А он… будто бы и вправду жить не хотел.

Тьма заурчала, напоминая о себе. Она тоже была голодна, прирученная Стриковскими, сохранившая верность им, невзирая на то что надежды на возвращение проклятого рода почти не осталось. Впрочем, вряд ли тьма знала, что такое надежда.

Ее счастье.

— Сейчас, — сказал Зигфрид, переворачивая покойника.

Когти ожившего мертвеца — слишком ценная вещь, чтобы разбрасываться такою оказией… да и зубы пригодятся… и волосы… и, конечно, несколько неудобно оттого, что покойник некогда был знаком, но с чувством этим, не подобающим профессиональному некроманту, Зигфрид справился быстро.

А тьма ждала.

Она так долго ждала, что ожидание стало привычным…

ГЛАВА 21,

в которой становится ясно, что порой живые куда опасней мертвых

Близость рассвета Евдокия ощутила задолго до того, как серая муть за окном поблекла. Стало легче дышать. И плечи сами собой распрямились. Захотелось есть, и так сильно, что в животе забурчало.

— Возьми, — Себастьян вытащил из кармана полоску вяленого мяса.

— А ты?

— А я как-нибудь переживу…

— Ты больше не… будешь превращаться?

Себастьян дернул плечом, но ответил:

— Не знаю пока… смысла, похоже, в этом маскараде немного. А если так, то к чему тратиться попусту?

Евдокия кивнула. Она забралась в кресло с ногами, отнюдь не потому, что так удобней было, но ковер выглядел грязным, если не сказать — заплесневелым.

Еще и тело.

За ночь верлиока никуда не исчезла. Напротив, теперь, появись у Евдокии безумное желание разглядеть нежить, она бы сумела полностью удовлетворить свое любопытство. Желания не было.

Никаких почти желаний не было.

Разве что убраться поскорей из этого дома. И уже сами болота не казались чем-то жутким…

— Скоро уйдем, — пообещал Себастьян.

Яська проснулась, когда за окном окончательно посветлело. Она долго терла глаза, моргала, не понимая, где находится и что случилось с нею. Стонала, разминая затекшую шею.

И нисколько не удивилась, увидев верлиоку.

Вздрогнула. Стиснула в ручке талисман, верно решив, что именно он и сберег. Евдокия не стала разубеждать… в конце концов, какая разница.

— Ну что? — Яська живо стала прежней, уверенной, пожалуй, чересчур уж уверенной, чтобы было сие правдой. — Идем, что ли? Ты… как тебя там, окошко открыть сдюжишь?

— Сдюжу.