Юные садисты, стр. 38

– Пойди соску пососи, салага! – презрительно сказал школьный товарищ и отшвырнул Каролино, как тряпку.

– Не горюй, и тебе достанется, – утешила его Маризелла. – На вот пока, выпей.

Каролино выпил. И даже не закашлялся.

– А ты чего нахохлился? – обратилась она к другому парню, который скромно сидел за своим столом и тоже смотрел, но иначе, не так, как другие.

– Да с ним каши не сваришь, – объяснил матери Этторино, только теперь постигая весь размах мести и после трех-четырех глотков анисового ликера, сдобренного анфетамином, оценив ее по достоинству. – Он у нас голубенький, как незабудка! – Этторино тихо засмеялся, не глядя ни на Фьорелло Грасси, ни на мать, потому что даже он, первый ее помощник, мог смотреть только на молодую преподавательницу и на очередного ее мучителя – Бенито Росси, юного, но жестокого подростка, наконец нашедшего применение своей жестокости.

– Ну и что, голубому тоже не грех выпить, – возразила мать и протянула Фьорелло бутылку.

Фьорелло не имел ничего общего с другими, даже отдаленно: у него не было родителей воров и проституток, и сам он был не вор, не пьяница, не сифилитик и в колонии ни разу не сидел. Единственный (и безвинный) его порок состоял в том, что он был женщиной в мужском обличье. Это доставляло ему кое-какие неприятности с полицией, но преступником он не был.

– Синьора тебя угощает, неприлично отказываться. – Назвав свою мать «синьорой», Этторино ухмыльнулся от явного несоответствия этого термина, затем схватил Фьорелло за ухо и насильно заставил подняться. – Ну давай, голубок, пей!

Всем известно, что педерасты дико боятся физического насилия, боялся его и Фьорелло. Он послушно взял бутылку и отпил, судорожно закашлялся, но, несмотря на это, Этторино заставил его еще глотнуть.

– Пейте, ребятишки, не тушуйтесь!

Страшный призрак в черных очках и темно-синем пальто кружил с бутылкой посреди этой отвратительной оргии, превращая человеческие существа, и без того близкие к животным, в еще больших зверей. Женщина угостила и Федерико Делль'Анджелетто, хотя тот сам уже прилично поддал перед школой, и тринадцатилетнего звереныша Карлетто Аттозо, видя, что ему просто необходимо еще выпить, чтобы подзарядиться ненавистью для дальнейшего истязания учительницы, которую он люто ненавидел, как ненавидел всякую власть, всякий закон, всякий порядок, и молодых львят Паолино Бовато, рано пристрастившегося к наркотикам, и Сильвано Марчелли, давно с вожделением глядевшего на молодую учительницу и наконец получившего возможность удовлетворить свои гнусные вожделения; с усмешкой ожидая своей очереди, он взял бутылку, хлебнул и стал смотреть сквозь прозрачное стекло, как его учительница отбивается от очередного палача (впрочем, отбивалась она теперь без всякой надежды, чисто механически и почти без сил); затем он вернул бутылку матери Этторе и продолжал смотреть с открытым ртом, так что ликер вместе со слюной тек у него изо рта.

А призрак все разгуливал по классу с бутылкой, совращая парней словами и спиртным, науськивая, подстрекая самого робкого, самого трезвого, улыбаясь тому, кого называли «незабудкой», снова и снова заставляя его пить. Это она первой нарисовала похабные картинки на доске, это она натянула чулок учительницы между столами и предложила благородным юношам попрыгать через него; кому удавалось перепрыгнуть – получал в награду глоток анисового ликера. Это она остановила семнадцатилетнего Микеле Кастелло, также сына честных родителей, когда он хотел отлучиться наверх по малой нужде.

– Ты что, рехнулся? А если увидит кто? Нет уж, делай тут свои дела.

Это она время от времени предостерегала их, чтоб не слишком шумели, тогда как сама вытащила пропитанный слюной и кровью шарф изо рта учительницы, понимая, что та уже не сможет кричать и стонать чересчур громко, и засунула его в карман, чтобы в классе не оставалось ее следов.

Это ока, когда в бутылке ничего не осталось и последний из насильников отполз от тела учительницы, сел на пол и начал озираться вокруг, как дебил, дала команду расходиться по домам и объяснила, что в полиции каждый должен валить все на остальных, таким образом, никто ничего не докажет. А Этторино прибавил, грозно потрясая пустой бутылкой, что посмей только кто упомянуть имя его матери, он того собственноручно по частям разберет. Собственно говоря, угрозы его были излишни: никто из класса не питал особого расположения к властям, каждый готов был покрыть свое чудовищное преступление, лишь бы досадить полиции и правосудию.

И это она, прежде чем выйти из аудитории А, окинула взглядом жалкие останки, еще трепетавшие на полу, руку, шарившую вокруг в тщетной попытке найти опору; эти стонущие без голоса останки были ее триумфом, и в качестве завершающего аккорда своей триумфальной симфонии она нанесла точно рассчитанный удар учительнице Матильде Крешензаги ногой в пах, что и вызвало кровотечение, ставшее, как установил врач во время вскрытия, причиной смерти.

Каролино не отличался особым красноречием, однако рассказал обо всем с дотошностью ребенка, никогда не пренебрегающего подробностями.

Дука молча поднялся. Ливия тоже поднялась, ощущая в желудке рвотный спазм, а в мозгу леденящий ужас. Маскаранти захлопнул блокнот со стенограммой; он также не испытывал внутри большого комфорта.

– Спасибо. – Дука положил руку на лоб Каролино.

– Я не хочу в Беккарию, – произнес тот. Именно потому и рассказал все этому доброму полицейскому, что не хотел обратно в колонию и рассчитывал на его помощь.

– Ты туда больше не вернешься. – Дука снова провел рукой по взмокшему лбу парня. – Клянусь тебе.

Он никогда не употреблял выражений типа «клянусь тебе», «слово чести» или даже просто «обещаю» и сам удивился, как у него вдруг вырвалось это «клянусь тебе».

– Надо немедленно ее найти, – сказал Карруа.

Его тоже мутило. Стенографический отчет, представленный Маскаранти, потряс шефа миланской квестуры до глубины души. Убийство убийству рознь; он побывал в России и видел массовую бойню – не в пример убийству одной-единствениой учительницы. Однако в убийстве важно не число убитых, а способ его и дух. Таких кровожадных тварей, как эта Маризелла Доменичи, он еще не встречал. Может, только Эльза Кох, бухенвальдская гиена, заказывавшая себе абажуры из кожи еврейских узниц, может быть, только она превзошла Маризеллу.

– Я дам тебе людей и средства, сколько понадобится, только найди мне ее как можно скорее.

За окном помпезного кабинета стояла тихая, благостная ночь. Дука, развалясь в кресле против письменного стола Карруа, почти засыпал, чувствуя себя разбитым, не физически, а морально.

– Я с тобой говорю, Дука, – терпеливо и устало произнес Карруа.

– Да, я слышу.

– Ну так отвечай.

Дука потянулся и сел попрямее.

– А зачем ее искать. По-моему, не надо.

– То есть как?! – вскричал Карруа, не столько раздраженный, сколько обескураженный. – А что же прикажешь делать? Пусть себе разгуливает на свободе?

Дука утвердительно кивнул, и Карруа с трудом удержался, чтоб не заорать во всю глотку. Даже если б они были здесь одни, и такую необычайно тихую миланскую ночь на перепутье зимы и весны просто грешно орать; в такую ночь самое разумное – открыть окно и включить электрокамин, потому что центральное отопление опять испортилось. Возможно, поэтому Карруа не заорал, а произнес искаженным, но тихим голосом:

– Дука, что за шутки?! Эта женщина – чудовище, дракон, и мы должны поймать ее как можно скорее.

– Ты собираешься ее ловить? – спросил Дука, вставая. – Я – нет. – Карруа все-таки заорал бы, если б у него не отнялся язык. – Я не хочу ее ловить. Я хочу, чтобы она умерла. – Он в упор посмотрел на шефа. – Ну, поймаем мы ее, и что дальше? Явится следователь из прокуратуры, понаедут адвокаты. Знаешь, что они сделают? Объявят ее психически ненормальной. И это им будет нетрудно, потому что разве психически нормальный человек учинит такое зверство в школе? К тому же она наркоманка и сифилитичка. Словом, поместят ее в сумасшедший дом – и вся недолга. А сумасшедшие дома переполнены, там нет мест для настоящих, буйных психов, поэтому социально неопасных, как правило, выписывают. Через семь, максимум восемь лет эта липовая психопатка будет опять разгуливать на свободе. – Дука снова плюхнулся в кресло. – Несчастная, замученная учительница будет гнить в земле, а девять юных садистов, хотя и были уже испорчены донельзя, вырастут настоящими преступниками после того садистского урока, какой преподала им Маризелла Доменичи. А ты хочешь ее просто поймать. Ну давай, лови. Только меня от этого уволь.