Убить Ланселота, стр. 50
А. Инициация полиатического неофита.
Б. Уравновешивание фемининного и маскулинного начала в подсознании субъекта.
В. Обретение самости через конфликт с установленными общественными догмами.
Г…
Перед глазами Хоакина поплыли круги. В носу засвербело. Усилием воли стрелок взял себя в руки. Принялся выдыхать воздух короткими толчками – как учила Маггара.
– Проанализируйте и обобщите моральный облик Моора в драме Шиллера «Разбойники»… – глухо донеслось до него.
Белое лицо Эрастофена приблизилось, разрослось. Красные глаза смотрели скучающе.
Скоро разбойников в Терекоке не останется – говорил взгляд альбиноса. Не сыщется разницы между разбойником лесным и разбойником в кресле -у камина, с кружкой в руках. А коль так – кто согласится мокнуть под дождем, ожидая заблудших путников? Кто променяет уютную перину на охапку сухих листьев? Доброе пиво «Бородароссы» на родниковую воду?
Розенмуллен и его преосвященство достойно ответили на удар. Давненько Хоакин не терпел такого поражения.
Крик расплескался под потолком «Бородароссы».
«Он не разбойник! Не разбойник! Не разбойник!…»
«Но мы видели, – гремело в ушах. – Кто бежал из Камелии? Мы видели!»
«Он не разбойник! Не разбойник! Не разбойник!»
«Кто же он?»
«Кто я?»
– Экзамен провален, – объявил Кельке Плун. – Что же фуксия. Приходите завтра.
'Гильберт схватил стрелка за плечо и силой выволок из таверны.
В себя Истессо пришел лишь на улице. Прохладный ветерок овевал лицо; сидеть на булыжнике было жестко, но подниматься не хотелось. Ойлен удивленно покрутил головой:
– Ну уморили, мерзавцы. Как-то я близко к сердцу все воспринял… Эй, не горюй, парень! Зато выбрались, знаем, что происходит. Вот фукси… тьфу ты, привязалось! Пора нам обратно.
Истессо молчал. Пальцы его мяли бумагу с печатью и гербом города.
– Думал – я шут, – продолжал Ойлен. – А в Доннельфаме – полны улицы шутов. Этак я совсем без работы останусь. Придется в огородники идти.
Хоакин криво усмехнулся и еще раз осмотрел печати на документе. Подлинные, вот в чем фокус-то. Все подлинное.
– Вон Грета, – сказал он. – Шпионка. За нами пришли.
– Где?…
Из-за домов показались стражники – здоровяки в полосатых ландскнехтских штанах и алых камзолах. Человек семь, и у каждого алебарда на плече. Рядом со стражниками семенила белобрысая девица, похожая на белочку. Яркое платье, шлюший фонарик на рукаве.
Грета. Грета-шпионка.
– Вот они, господа гвардейцы. Видите, в бороды вырядились?
– А то, – пробасил старший из стражников. – Думали, спрячутся!
Он наставил на Хоакина алебарду и грозно рявкнул:
– Эй, бродяги! Именем господина герцога. Кто из вас есть Хоакин Истессо? Беззаконный капитан разбойников?
Ойлен обрадовался. Вскочил на ноги, зазвенел шпагой:
– А вот подходи, баран, живо узнаешь кто! Кишки на клинок намотаю, тогда поймешь!
– Оставь их, друг. – Истессо положил Тальберту на плечо руку. – Пусть идут своей дорогой.
– Что значит оставь? Они нас арестовывать пришли.
– Вот именно, господин хороший!
Истессо вздохнул. Все-таки Тальберт чересчур любит драки и возню со шпагами… Хорошего бунтаря из него никогда не получится.
– Вот, пожалуйста. – Он протянул листок стражнику. – Ознакомьтесь и не говорите, что не видели.
– Это еще что за шутки? – нахмурил брови гвардеец, но пергамент взял. Принялся читать, с трудом разбирая буквы: – Выдра… водно… Выдана. Ох-ах… ист, Хаха… а? Хоакину Из тоста.
– Дай сюда, – потянулся к грамоте его товарищ. – Меня хоть мама не по вывескам читать учила. Ну-ка, ну-ка… «Выдана Хоакину Истессо. В том, что он не является разбойником, равно как хищником, громилой, бандитом, пиратом, флибустьером, вольным корсаром. Также не позволено ему именоваться: татем, воришкой, похитителем, мошенником, карманником (карманщиком), мазуриком, жуликом. Прозвища домашний вир, волочильных дел мастер, серебряных и золотых дел волочильщик – недопустимы никоим образом. От эпитетов лиходей, преступник, законопреступник, злоумышленник, беззаконник, убийца, грабитель, головорез, насильник, висельник, мародер – следует воздержаться тем паче. Настоящим удостоверяю: Кельке Плун, старшина огородников»
– Да он честный человек, – презрительно скривился начальник патруля. – Ну и мразь. Идемте отсюда, господа!
– Постойте. – Шпионка чуть не плакала. – Да что же это… да как же? Сама видела: бежали из Камении. Он и долговязый этот. Ведь двести талеров герцогом обещаны!
– Закрой пасть, шлюха, – озлился молодой. – Как смеешь ты равнять благородных доннельфамских висельников и беззаконников с какими-то побродяжками? Идем, Моор. Я хочу попасть в притон до богослужения.
Стражники ушли, посмеиваясь и перемигиваясь. За ними, словно побитая собачонка, плелась Грета. Вот она оглянулась, злобно зыркнула на стрелков и, подобрав юбки, помчалась вслед за алебардистами.
Все стихло. Далеко-далеко гремел гонг – монашеская процессия двигалась по улицам Доннельфама.
– Пора возвращаться. Зверь побери! – Ойлен с силой швырнул шпагу в ножны. – Герцог объявил нас честными людьми. Глазам своим не верю!
– Среди того ворья, что засело в городе, – отчего нет? В Доннельфаме стало модно быть мерзавцем. Не удивлюсь, если они придумали особые названия для наемного убийцы и вымогателя.
– С них станется. Пойдем выпьем, Хок. Только подальше от «Бородароссы».
Хоакин помотал головой:
– Нет. Отправляемся обратно. Все, что нужно, мы узнали. Да и солнце к закату клонится.
– Как знаешь, а я останусь в городе до утра. Интересно посмотреть, чем карнавал закончится.
– Это приказ, Таль.
– Не дури. Герцог объявил тебя честным человеком. А я же вольный стрелок. До встречи, Ланселот.
Полоса отчуждения пролегла меж стрелками. Тальберт перестал быть шутом – тем самым, из разбойничьего септета. Истессо впервые увидел своего спутника вблизи. Так близко, словно рассматривал в увеличительное стекло.
Бездельник. Бродяга. Баламут. Временами – поэт, если нужно – маринист, портретист, пейзажист… но главным образом – маляр. Так проще. Удильщик – коль дублоны текут рекою. Охотник – когда охота набить брюхо. Жестокий шутник и острослов – но не это главное в его душе. Когда удастся шутка, когда нет – тут не угадаешь.
И всем не угодишь.
Ланселот и перводракон полностью изменили Террокс. А будь этот мир иным, исчезни из него звери великие – кем бы стал Ойлен?
Странные картины промелькнули перед стрелком.
Костры – на которых сжигают людей.
Корабли, корабли, корабли… Не варвары их ведут, а бунтовщики. Те, что желают лучшей доли. Всем – скопом, щедро, без разбора!
Они ввергают мир в пучины ужаса и беззакония.
Но – они же меняют мир.
– Я – единственный в мире бунтарь, – прошептал Хоакин. – Ланселот. Что же я вытеснил из этого мира? Что мы потеряли?
Глава 12
НИЧЕВОЕННОЕ ГОТТЕННЕТОТСКОЕ ПЕРЕДМОЛЧАНИЕ
Лес. Тени. Закатные полосы во мху. Птичий щебет нал головой.
Последнюю милю до лагеря Хоакин бежал. Бежал, понимая, что уже опаздывает. Интуиция подсказывала, что стрелки в нешуточной опасности. Ох, как бы сейчас не помешала горсточка времени из коробки в мастерской творца!
Белая звезда вспыхнула меж сосновых ветвей, жаля глаза.
Сигнальная система Глинни Уса. Зеркала, флажки, веревки… Значит, она работает, и боевой голем стоит на страже. Уже хорошо. Вряд ли стрелков захватили врасплох.
С каждым шагом надежды Истессо таяли. Долго искать Глйнниуса не пришлось. Не успел Хоакин сделать и десятка шагов по лесной тропинке, как наткнулся на голема. Вернее, на то, что от него осталось.
– Ка… апита… могучий. Вер… нулся наконец. Рад слу… жить… – прохрипел тот.
– Глинниус?
– Рад слу… жить. Ско… рее вперед!
Глиняная голова торчала из кустов, насаженная на трухлявую корягу – жестокая пародия на королевские казни и мост Отрубленных Голов. Черепки усеивали поляну. Победитель Глинниуса, кем бы он ни был, постарался на славу. Каждый кусок был раздроблен молотом, чтобы никто не пытался восстановить голема.