Тень Аламута, стр. 38
– Брат мой! Соломон сказал: «Вино развращает мудрых». Тебе пить нельзя.
Он чокнулся с Мелисандой, и вино плеснуло через край кубка.
– Ваше здоровье, сударыня!
– За процветание ордена!
Они выплеснули несколько капель в море и выпили. Годфруа смотрел голодными глазами:
– Воистину «Болтаю, как дурак, а потом хожу трезвым».
Мелисанда рассмеялась. Годфруа повертел в пальцах пустую посудину и заявил:
– Мессир! А я ведь знаю, как возвеличить орден.
– Опять чушь какая-нибудь? – с подозрением спросил Гуго. – Все знают, ты на любое мошенство готов, лишь бы выпить.
– Да нет, мессир. Воистину беспроигрышная игра. Но я не смогу объяснить свою мысль на примере пустого сосуда.
– Пройдоха! Роланд, налей ему. – Вино забулькало, наполняя кубок. – И смотри, каналья, если ты глупость придумал, мы тебя искупаем, как Жоффруа.
– И умоляю, мессир! Нечего меня равнять с этим олухом. – Он сделал глоток и вытянул руку, наблюдая, как солнечные блики играют на темной поверхности вина. – Нет, сударь. Нам нужна святыня. Библейская реликвия, вроде Антиохийского камня или Гроба Господня.
– Реликвия? – Магистр стянул с плеч белый шиш и поддернул прилипшую к телу полотняную рубашку. – А где ты ее возьмешь? Да и какую именно?
– Какую? Да хотя бы чашу. Чашу, в которую Мария Магдалина собрала кровь Христа. Едва она попадет к нам в руки… О-о-о!
– Прекрасно! – принцесса захлопала в ладоши – Здорово! И вы будете ее искать, эту чашу?
– Осмелюсь доложить, братья… – Роланд густо покраснел, – это не очень хорошо. Даже греховно как-то.
Смех принцессы оборвался.
– Отчего же нехорошо? Чаша нехорошо?.. Почему?
– Дело в том, сударыня, что я несколько лет отдал схоластическим наукам.
– И? – магистр грозно нахмурил брови.
– Эх, мессир! Не при дамах будь сказано – они там символы толкуют. Увидят одно – придумают. И всё охально, конфузно так. Герменевтика одним словом. Не при дамах…
– Ну-ка, ну-ка, поподробнее.
Толстый храмовник вконец смутился. Он мелкими шажками просеменил к Годфруа, и что-то зашептал ему на ухо. С каждым словом на лице де Сент-Омера проступало изумление.
– Да иди ты! – наконец воскликнул он. – Святая пятница, вот старые перечницы… Нет, ну вы подумайте! Воистину хорошее дело схоластикой не назовут.
Гуго напрягся:
– Что там, Годфруа? Не томи.
– Воистину, мессир, язык не поворачивается повторить. Сравнить копье Лонгиново с детородным членом, а чашу Христову… помилуйте! с женским лоном! Это только брат Роланд придумать мог.
Мелисанда возмущенно зашипела:
– Да что вы говорите такое! Сударь!
Звук пощечины – и на скуле крестоносца проступила алая пятерня.
– Вон! И ты, Роланд, тоже! Убирайтесь немедленно!
– Сударыня, – залебезил тот. – Молю, не лишайте счастья…
– Немедленно!
Годфруа унижаться не стал. Он поклонился и ушел с издевательской улыбкой на устах. Гуго задумчиво смотрел вслед:
– Может, ну его, этот целибат? А то ударятся в эту… схоластику. Позора не оберешься.
Когда крестоносцы убрались, он вздохнул:
– Прошу простить их, сударыня. Сами понимаете: солдафоны. Молодежь. На язык несдержанны, о женском лоне лишь думают… Умоляю, не судите строго.
– Да бог с ним, с лоном, – отмахнулась Мелисанда. – Я же не первый день живу. У матушки моей, де Пейн, наоборот: на словах всё чинно-прилично. А как сумерки – глядишь, в каждом углу по парочке.
– Однако, сударыня! Я был при дворе, но, уверяю вас, ни разу…
– Мессир, – перебила принцесса. – Я отослала этих шутов, чтобы серьезно поговорить. Комплименты комплиментами, всё это очень приятно, но я не сама еду в Антиохию. Мне предстоит не увеселительная прогулка, а дело. Опасное и жестокое.
– Не продолжайте. Я кое о чем догадываюсь. Евстахий – молчун; он так и не сказал, что ждет вас в Антиохииии. Мы договорились, что я довезу вас туда в целости и сохранности. И всё.
– Да. Он побоялся открыть правду. И я, мессир, тоже боюсь. Люди, с которыми мне предстоит встречаться, опасны и жестоки. Вы что-то говорили о магометанской мудрости, о тайном замке и спрятанных сокровищах? Всё это пустяки. Если вас заподозрят в связях с этими людьми, орден проклянут. Честные христиане отвернутся от вас.
– Бог мой! Так вы говорите…
– Об ассасинах. Сир де Пейн, я не могу принуждать вас к выбору. Еще не поздно отступить. Вы скажете: «Нет, сударыня, за моей спиной орден, которым я не вправе рисковать», – и я пойму вас. Ведь ваше предназначение свято. Вы охраняете паломников, направляющихся к Богу. А там, впереди – другое. Там ад. И сражаться придется, и вообще… Понимаете? Я… я не вправе…
– Сударыня, – перебил де Пейн. – Вы только что сказали прекрасные слова. Мы защищаем людей идущих к Богу. Но разве менее нуждается в защите тот, кому предстоит встреча с дьяволом?
Рыцарь опустился на одно колено и склонил голову:
– Примите мое бескорыстное служение, Ваше Высочество. Клянусь, я отправлюсь и в ад, и в рай чтобы оберегать вас от опасностей.
По щекам Мелисанды текли слезы.
– Встаньте, сударь! – Она схватила крестоносца за руку. – Я… я… спасибо вам большое!.. Я принимаю ваше служение, мессир.
Тяжело это – быть взрослой.
ЖОСЛЕН НА МАРШЕ, ИЛИ КАК РЫЦАРЬ ДЕРЖАЛ СТРОЙ
Манбидж можно было узнать издали – по аромату цветущих яблонь и вони костров. Разведчики докладывали, что город под осадой и что осаждают его просто смехотворные войска: человек триста степняков. Без машин и пехоты, одни только конные стрелки. Конечно же, с такими силами Тимурташ мог торчать под стенами хоть до второго пришествия. Колодцев в Манбидже хватало, да и запасами пищи город обделен не был.
Графа Жослена это всё изумляло до крайности. Он-то считал, что встретит по меньшей мере Балака с тремя тысячами озверелых курдов. А тут такой подарок судьбы!
Для пессимистических мыслей были все основания. С самого начала похода крестоносцев преследовал дурной рок. На недельный путь они потратили чуть ли не месяц, потом Жослену пришлось разбираться с мятежом в Самосате, а это крюк немаленький. Кроме того, он искал союза с Аланом де Мешиком, рыцарем-разбойником. Искал, искал, да не вышло. Видимо, когда вспыхнула походная церковь, Господь отвернулся от крестоносцев.
Манбидж придется отвоевывать самим. Но это неважно, ведь триста степняков – не три тысячи.
– Эй, Анри, – позвал Жослен оруженосца. – Сгоняй еще раз за Селью. Скажи, оченна графу загорелось его повидать. Просто до невозможности. Да и совет ждет. Бароны там всякие, рыцари… Ему, конечно, наплевать, да всё же пусть заглянет к нам.
– Слушаюсь, мой господин! – Носач, до того уныло вычесывавший своего мула, воодушевился. Степь, раскинувшаяся от горизонта до горизонта, нагоняла тоску. Даже пустячное приказание графа его радовало: какое-никакое, а разнообразие.
Оруженосцу приходилось отдуваться за двоих – Анри Дылда два дня назад подвернул ногу. Можно было ставить золотой безант против фиша, что произошло это не случайно. В обозе за Дылдой ухаживали шлюхи, а о пристрастии юного крестоносца к женщинам ходили легенды.
Ну ничего, Носач еще себя покажет. Не на любовном фронте, так на боевом. А пока надо исполнить приказание обожаемого графа.
А вот с этим возникли проблемы. Каталонца пришлось искать долго, очень долго. Дело в том, что несколько дней назад крестоносцы захватили сарацин: старика и девушку. Носач в женских возрастах позорно путался. Он мог дать тридцатилетней кокетке сорок три (ужасное преступление). Шлюшку Антуанетту как-то счел невинной девочкой и битых полдня разговаривал с ней о котятах. Куртизанка долго ходила под впечатлением. С тех пор Анри она величала не иначе как «наш малохольный». Но то Антуанетта… А сарацинке вряд ли исполнилось больше шестнадцати.
И Носач влюбился в нее с первого взгляда.
Хосе – тоже.
О погибель! Когда выяснилось, что старик нес послание из Манбиджа, Кутерьма воспрянул духом. Получалось, что город, на котором он уже поставил крест, еще держится. Следовало прийти и захватить его как можно быстрее – пока Балак не опомнился.