Меня не сломить (ЛП), стр. 9

Человек, который стоял со мной на парковке был мрачным, ожесточенным и потрепанным временем.

Он смотрел на меня с мрачной решимостью и получал извращенное удовольствие от моего унижения. Эмерсон из моего прошлого никогда таким не был.

Что произошло, почему он превратился в этого человека?

Беспокойство поднимается наружу, шепча, то, что я не могу сдержать.

Что, если эти перемены — моя вина?

Глава 3

Я так и не смогла уснуть.

Пролежала всю ночь без сна в одной из гостевых спален, прижимая одеяло к груди и раз за разом прокручивая в памяти ту унизительную сцену на стоянке. Передо мной снова и снова всплывало лицо Эмерсона с застывшим в глазах насмешливым выражением. Я будто наяву чувствовала его грубую щетину...

Я ощущала, как болит мое тело, взывая к нему.

Нет!

Я спрыгиваю с кровати, натягиваю свитер и начинаю щелкать по всем выключателям, как будто яркий свет сможет прогнать тени, притаившиеся в моей душе. И снова с удвоенной силой приступаю к упаковке вещей.

«Не думай о нем, Джульет, — говорю я себе сурово. — Не думай о том человеке, которым он стал.»

Я нахожу старое FM-радио на одной из полок в гостиной и включаю музыку как можно громче, стараясь заглушить свои своенравные мысли. Сначала я настраиваю его на мою любимую дачную станцию, но каждая песня, кажется, повествует о потерянной любви и сожалении, так что я переключаюсь на поп-канал. Бодрые, взрывные песни звучат из колонок настолько громко, что я уверена — меня могут слышать даже соседи, живущие в полумиле отсюда.

Я пакую ленты и заворачиваю мусор до тех пор, пока не перестаю думать вообще ни о чем. Я не могу заставить себя пересмотреть все фотоальбомы и сувениры. Последнее, что мне сейчас нужно, это вытащить на свет еще больше воспоминаний, поэтому я просто складываю их в коробку и двигаюсь дальше. У меня уже болят мышцы, но я не позволю себе остановиться ни на минуту. Даже на секунду, опасаясь, что мой и так уже затуманенный разум вновь заполонят предательские мысли о глазах Эмерсона.

В прошлом я даже представить себе не могла, что наступит время, когда он будет смотреть на меня с такой горечью. Четыре года назад мы проводили лето на одном дыхании, целуясь, лежа на пляже под жарким пламенеющим солнцем, разговаривая и смеясь. Прижимаясь к друг другу до тех пор, пока мне не становилось слишком мало одних прикосновений его мягких пальцев к моей ладони, и тогда мы отправлялись на поиски местечка поукромней.

Сейчас, оглядываясь назад, я не могу поверить в собственное бесстыдство. Чтобы уединиться, нам подходило что угодно: заросшие кустарниками дюны, кузов его грузовика, пустынные леса на окраине города... Мы везде могли украсть пару счастливых моментов наедине, сопровождающихся головокружительной страстью и нежными касаниями, которые доводили нас до грани. Наши тела плавно скользили в сладком поту...

Я закрываю глаза, ощущая его вкус. Я до сих пор его помню.

Но я с этим давно покончила.

«Что ты делаешь? — ругаю я себя. — Что должно произойти, чтобы ты перестала о нем думать?»

Все мои счастливые воспоминания о нас — это всего лишь прошлое. Я была молода. И глупа. Я думала, что наша любовь будет длиться вечно.

Как же я ошибалась!

Наконец за окном ночь плавно перешла в рассвет. Оглядываю комнату. Я практически закончила с книжными полками. Остальные вещи разложены по ящикам для пожертвований, а несколько семейных реликвий, аккуратно завернутых, лежат отдельно.

Прохаживаясь с чашкой кофе по кухне, я с тоской думаю о новой кофейне в городе. Но если я не хочу еще раз столкнуться с Эмерсоном, мне не стоит покидать домик. Поэтому мне приходится смириться с горьким быстрорастворимым кофе, который я завариваю в кружке с отбитыми краями. Затем отправляюсь на заднее крыльцо со своим варевом и учебниками, чтобы полюбоваться восходом. Я сижу на старом крыльце, расчищенном от хлама, и вдыхаю соленый утренний воздух.

Прямо передо мной расстилается пляж. Его тихие золотые пески, лежащие под бледным небом, омываются мягко бьющимися о берег волнами. Невозможно определить, где кончается наш участок и начинается пляж: дикие травы подбираются к самому краю деревянного крыльца, а затем плавно переходят в дюны.

Помню, когда мы приносили песок в дом, папа всегда на нас орал. Он мог влиять на нас, но точно не на песок. Крупинки оказывались повсюду: на подошвах обуви, между страницами книг, даже на ступеньках лестницы...

Я медленно смакую кофе, ощущая навалившуюся на меня тяжесть ностальгии по тем прежним, простым временам. Мы были здесь счастливы. Тогда мы были детьми, а брак моих родителей еще не распался.

Хотя нет, это неправда — тогда я просто не понимала некоторых вещей. Когда я была младше, я не замечала, как мама тянулась к отцу за лаской, как цветок — к солнцу. Я не видела презрения, появлявшегося в его глазах, стоило ему кинуть взгляд на свою семью. И не слышала жестокости в его голосе, когда он напивался каждый вечер.

Я часто задаюсь вопросом, чего ей стоило скрыть это от нас. Если бы мама прекратила тратить свое время на него и перестала притворяться, будто ничего не нормального не происходит, возможно, она бы прожила дольше...

Я стряхнула с себя воспоминания и начала дрейфовать взглядом по небольшому саду на дальней стороне участка. Там стоит небольшая постройка, сколоченная из деревянных досок и покрытая брезентом. Я откладываю учебники в сторону и иду по лужайке, утопая голыми ступнями в зеленой, еще влажной от росы, траве.

Дохожу до сарая, поднимаю одну руку и медленно толкаю дверь. Давно несмазанные петли издают противный визг, и наконец она открывается. Я делаю шаг вперед.

Вокруг темно. Окна закрыты плотными черными шторами, блокирующими малейший проблеск света. Я распахиваю дверь шире и несколько раз моргаю, чтобы привыкнуть к полумраку. Постепенно я начинаю различать силуэты предметов, стоящих в маленькой комнатке. Раковина, длинная рабочая скамья, пластиковые ведра, полка, заставленная химикатами. Все именно так, как я и оставляла.

Это моя фотолаборатория.

Мой дедушка построил ее, когда женился на моей бабушке. Он был нашим семейным фотографом, но просто любителем. Однако он любил бабушку и сколотил эту маленькую подсобку, чтобы она не жаловалась на запах химикатов и постоянный беспорядок. Именно здесь он показал мне, как правильно извлечь мою первую пленку перед тем, как запечатлеть изображение на специальной бумаге. Затем, погрузив ее в химические составы, следует дождаться, пока картинка постепенно не проявится.

Тем летом я практически здесь поселилась. Если я не была с Эмерсоном, то предпочитала находиться в лаборатории, работая со своими фотографиями. А иногда он приходил сюда, и пока я работала над негативами, стоял позади меня, покрывая мою шею дорожкой горячих поцелуев и плавно скользя руками по моему телу...

«Нет! — сурово одергиваю я себя снова. — Ты не должна об этом думать.»

Я иду к полкам и вытаскиваю одну из коробок, внутри которой нахожу кучу потертых пленок и мой старый фотоаппарат, завернутый в клеенку. Аккуратно его вынимаю. Он пыльный, но, тем не менее, не поврежденный. Рассматриваю большой объектив, стекло видоискателя — все идеально ложится в мою ладонь. Так как фотоаппарат мой собственный, то он специально подстроен под мою руку — еще одно напоминание обо всем, что я оставила в этом городе после того рокового лета.

Чувствовать его привычный вес кажется таким спокойным и правильным. Я не ощущала себя такой умиротворенной ни разу с тех пор, как пересекла черту этого города.

Я хватаю сумку с объективами, свисающую с двери, резко разворачиваюсь и направляюсь обратно в дом. Останавливаюсь только для того, чтобы натянуть на свой бикини и парео джинсовую жилетку. Потом быстро запираю дом и сажусь в «камаро», временно оставляя фотоаппарат отдыхать на пассажирском сидении.

Учеба и дальнейшая упаковка могут подождать. Мне необходимо сделать перерыв, и я как раз знаю одно место, куда можно поехать.