Хозяйка большого дома, стр. 44
А чай сам разлил, едва дождавшись, когда Дайна выйдет.
– Вот, – Нат протянул невесомую чашечку Нире, – горячий.
Нира чашечку приняла и вдруг сделалась серьезной.
– Я ведь не договорила. Они хотят, чтобы Мирра вышла замуж за Райдо… и быстро… папа… ты только не нервничай, ладно? Папа думает, что весной Райдо умрет. Но к этому времени он должен жениться на Мирре. И написать завещание, чтобы дом достался ей. Поэтому Мирру сюда отпускают. В городе уверены, что ей сделали предложение… и пусть в газетах о помолвке не объявляли, но это вопрос времени, и вообще у вас другие обычаи.
Она вновь ходила по комнате, уже с чаем в руках, от полки к полке, не останавливаясь, глядя под ноги, точно опасаясь, что на ковре останутся следы.
Останутся.
И на ковре, и на дереве, которого она коснулась невзначай. На диванчике. На Натовой одежде.
Он понюхал собственную руку, приятно пахнущую Нирой. И чай пригубил. Горький сегодня. Но варенье эту горечь компенсирует.
– Но вообще это жуть до чего неприлично: ездить к незамужнему… ой, к неженатому мужчине… и без компаньонки… и с компаньонкой тоже неприлично, но без нее – особенно. А я не в счет, хотя и сестра… и мы тут с тобой, если кто узнает… прости, я снова не о том. Мирра надеялась, что Райдо сам захочет на ней жениться и быстро, ну, пока жив… то есть она же не знает, что он не собирается умирать… мама уверена, что он будет рад найти кого-то, кто скрасит его последние дни. Она так сказала.
– Дура.
– Кто? – Нира остановилась. – А… ты про маму? Она не дура, она… такая, как есть. Людей нельзя изменить, если они сами не захотят измениться. Это моя тетушка сказала. Ты бы ей понравился. Она любит все необычное, и… все время сбиваюсь. Прости. Сегодня Мирра останется на ночь… то есть мы должны задержаться до ужина… и потом она подольет Райдо в чай снотворное… то есть настойку, которую папа делает… он сказал, что на вас тоже должна подействовать, что там концентрация такая… сильная концентрация… Райдо выпьет и уснет… не сразу… а Мирра с ним останется до утра… и утром он должен будет на ней жениться, как благородный человек… то есть нечеловек. Благородный нечеловек. Понимаешь?
Нат кивнул.
– А… а меня отправили, чтобы помогла… я тебе должна дать… ты бы мешал… и вот… – Она вытащила из ридикюля аптекарский флакончик. – Но я не хочу тебя поить. Ты же меня потом ненавидеть станешь…
Нат вытащил пробку.
От флакона едва уловимо пахло ладанником и еще чем-то, сладковатый слабый запах, заставляющий непроизвольно скалиться.
Сон? Если да, то сон опасный…
– Четыре капли, – тихо произнесла Нира. – Отец сказал, что тебе хватит четыре капли… пять – уже опасно…
…семь – смертельная доза.
Нет, о смертельной дозе он не говорил и не сказал бы, не желая Ниру пугать, но она слишком много времени провела рядом с ним. Она ведь и записи вела, и помогала собирать мясистые корневища сонника лилового. Сушила их, а высушив – взвешивала на аптекарских весах… растирала… заливала спиртом…
А потом еще читала о свойствах…
Для людей он безопасен.
…для людей…
В книге пометка такая была, и эта пометка, которую она вполне могла пропустить – от этого Нире становилось по-настоящему страшно, – теперь гвоздем сидела в ее голове.
– Я… – Почему Нат молчит? Нюхает флакон. И выражение лица такое… сосредоточенное… раздраженное. Но он все еще человек и обличья человеческого держится, и если так, то… то, быть может, все не настолько и плохо, как ей представлялось? – Я… скажу, что потеряла его… или что ты пить не стал.
– Не стал, – согласился Нат, флакон закрывая. – Скажи, что почуял. У меня нюх.
Он нос потрогал, словно проверяя, на месте ли этот нюх.
– Вот и… хорошо… и ладно… мне поверят… я всегда все делаю неправильно… то есть наоборот. – Нира улыбнулась, подозревая, что эта ее улыбка вышла донельзя жалкой. – Я никогда и ничего не делаю правильно.
…мама наверняка разозлится. Но к этому Нира привыкла.
Глава 15
Сознание возвращалось рывками.
Свет.
Яркий. Слепящий почти.
Щека нагрелась, но левая. А правой было мокро. И не только щеке. В принципе было мокро. Вода текла по шее, за шиворот… по груди еще.
Райдо потрогал воду.
Пальцы еще вялые, соломенные. Ах да, тогда ему казалось, что его набили соломой… странное ощущение. Кислота во рту, но тошнить не тошнит, что само по себе достижение.
А свет проникает сквозь сомкнутые веки.
И голос:
– Девочка моя! – Кто-то очень близко кричит, надрывно, надсадно. И голос, без того мерзкий, ввинчивается в голову. Голова эта того и гляди треснет.
Что с ним было?
Райдо помнил разговор с Миррой.
Кабинет.
Чай, не то горький, не то сладкий. Королевский ювелир… печальная история? Слабость… а дальше что? Ничего… пустота в голове, которая неприятна… в пустоте бьется женский крик.
И рыдания.
Райдо рыдания на дух не переносит.
– Вы очнулись? – Холодный раздраженный голос. – Понюхайте.
И суют под самый нос нюхательную соль. До чего же мерзко! Райдо отшатнулся и упал.
Нет, сел.
– Вы в состоянии соображать?
Соображать? Нет. Наверное, нет. Райдо не в состоянии и в состояние это придет нескоро. Он сидит, смотрит на черные ботинки, начищенные до блеска, силясь вспомнить, где видел их. И штаны эти из гладкой ткани… над штанами – пиджак… жилет… лицо белым пятном.
Запах.
Запах определенно знакомый, горько-аптечный, выраженный, с нотами канифоли.
– Доктор, – это Райдо произнес уверенно, и язык ему подчинялся, хотя и царапал по нёбу. Во рту было сухо. – Это вы, добрый доктор?
– Я.
– А… а что вы тут делаете? – Райдо потрогал голову, убеждаясь, что она на месте.
Сидит на шее вроде бы крепко и влево наклоняется и вправо. От движений этих шея неприятно похрустывает, но и только.
– Нат!
Голос сел. Горло саднило. И вокруг явно творилось что-то непонятное. Райдо потер глаза, надеясь, что зрение его, и без того не слишком хорошее, все же придет в норму.
Приходило. Медленно, но все же. И Райдо, проморгавшись, разглядел-таки лицо доктора, бледное, недовольное. Ему недовольство не идет, неестественным выглядит.
– Нат! Где тебя носит… – Райдо поднялся.
Получилось. Хотя и тяжело, ощущение, что сквозь вату продирается… или кисель… овсяный кисель Райдо от души ненавидел.
– Что вообще тут происходит? – Он стоял, глядя на человека с высоты собственного роста, и взгляд отчего-то сосредотачивался на лысине.
Смешная. Розовая такая… яркая.
– Происходит? Пожалуй, можно сказать и так. – Доктор снял очочки. – Видите ли… вы изнасиловали мою дочь.
– Охренеть, – только и сумел выдавить Райдо.
Он огляделся.
Кабинет.
Точно, отключился он именно в кабинете.
Ярко горят газовые рожки, а вот за окном темно. И темень такая непроглядная, что становится очевидно: за окном глубокая ночь. И на стекло ложатся тени людей.
Стол. Кресло.
В кресле сидит шериф, и вольно так, ногу на ногу закинув. У двери – двое с арбалетами в руках, серьезные машинки, военного образца. Болт и чешую средней толщины пробить способен.
Доктор.
В костюмчике своем парадном, с платком в одной руке, с флаконом в другой. Флакон узорчатый, явно одолжен у супруги. А супруга оная тут же сидит, на диванчике, причитает громко, надрывно, то и дело прижимая белый платочек к объемной груди.
Платочек этот бесил неимоверно.
В висках бухало. Кажется, сердце, это треклятое сердце готово было вот-вот разорваться от перенапряжения. Ничего, как-нибудь выдержит.
Райдо сделал глубокий вдох.
Воздух тягучий, кисельный, и запахи в нем яркие.
Духи миссис Арманди… и ее дочери. Духи одни и те же, цветочные, но запах их меняется, соприкасаясь с кожей. У матери он более тяжелый, душный. От Мирры же едва уловимо тянет цитрусом и кофе… случайность? Или кто-то посоветовал?