Хозяйка большого дома, стр. 22
Не держится – задерживается. Но Ийлэ согласилась: не понятно.
И в чем.
И зачем.
И будь она посмелей, умерла бы. У нее было столько возможностей умереть, а она живет. И наверное, в этом есть какой-то смысл, отец вот утверждал, что высший смысл есть во всем, но Ийлэ он не доступен.
– Я не хочу, чтобы ты умерла…
– П-почему?
Ответ очевиден. Потому что тогда умрет и он, но пес промолчал, поднялся и велел:
– Пойдем. Время обеда. А обедать лучше в столовой…
Изменилась.
Прежняя форма. Прежние обои – темно-винные, расписанные ветвями папоротника. Панели дубовые. Камин, в котором горел огонь, и вид его заворожил Ийлэ настолько, что она замерла, уставившись на пламя. И стояла долго, пока пес не закашлялся.
– Вот же… – Райдо мазнул по рту ладонью, которую торопливо вытер о штаны. Но запах крови не спрятать, и ноздри молодого пса дрогнули, он повернулся к Ийлэ, уставился тяжелым, настороженным взглядом.
Ждет? Чего?
Разрыв-цветок пока дремлет, и пусть сон его истончился, но псу не грозит смерть, а остальное – пусть терпит. Пусть ему тоже будет больно. Ийлэ ведь хотела, чтобы кто-то из них испытывал боль, бесконечную, без надежды на спасение.
Это справедливо.
– Садись куда-нибудь, – велел Райдо, указав на стол, которого прежде в столовой не было.
Огромный. Массивный. Уродливый. Он занимает едва ли не половину комнаты, и свет газовых ламп отражается на черной лакированной его поверхности.
– Нат, помоги даме…
– Обойдется, – огрызнулся младший, но встал.
А Ийлэ и вправду обошлась бы, она отступила, прижимая к себе отродье, которое пришлось вытащить из корзины, и теперь оно елозило, терлось носом о шею Ийлэ, хныкало тихонько…
Нат отодвинул стул медленно, и тяжелые ножки, скользя по полу, издали протяжный скрип.
– Садись… дама, – бросил пес насмешливо.
Отец всегда помогал маме.
Стулья были другими, легкими, из светлого дерева… в год, когда началась война, мама сменила обивку на модную папильоновую, и папа шутил, что в доме прибыло бабочек…
Нынешние стулья массивны. Полированное старое дерево. Темный лак. Запах старого дома, в котором они хранились. Ийлэ провела мизинцем по краю…
Маме бы не понравились. Она не любила тяжелые вещи.
– Погоди. – Райдо все-таки поднялся. Он шел, скособочившись, опираясь ладонью на столешницу. – Дай ее… тебе надо нормально поесть.
Отродье больше не умещалось в широкой ладони пса. Он прижал ее рукой к плечу, и меж растопыренных пальцев выглядывала посветлевшая макушка, волосы на которой стали завиваться. Свисали пятки, виднелись ручонки, тоже розовые, с крохотными пальчиками. И эти пальчики шевелились, словно отродье пыталось зацепиться за пса.
Не доверяло?
Правильно. Псам нельзя верить.
– А тебе мы тоже стул купим, – пообещал Райдо, к своему месту он возвращался очень медленно, ступая столь осторожно, что Ийлэ занервничала. – Но позже… сейчас тебе сидеть нельзя… у моих племянников был красивый стул. Такой высокий, на резных ножках. И колыбелька была, с балдахином. И еще погремушки… соска серебряная. Тебе бы понравилась серебряная соска? Им – не очень. И я понимаю. Я как-то попробовал ее… ну интересно же, так вот, не понимаю, как существо в здравом уме может металл сосать. Он же мерзкий. Но купим, просто для порядка. У каждого ребенка должна быть своя серебряная соска. А будешь ты ее сосать, мы потом решим… вот Нат съездит в город, привезет каталоги…
– Сегодня? – Нат явно не был настроен на поездку.
– В принципе, – разрешил Райдо, которого, кажется, больше интересовало отродье, чем обед. – Выпишем всего… если, конечно, у мамаши твоей хватит ума переселиться, а если не хватит, то пускай она себе остается на чердаке, может, для альвы это вообще нормально?
Ийлэ ничего не ответила.
Она уставилась в тарелку, пустую, белую… старый сервиз, который мама отправила на чердак. В нем не хватало пары соусников и большое блюдо для торта дало трещину.
Столовое серебро чужое.
А скатерти нет.
– Ты ешь, – сказал Райдо, баюкая отродье. – Кстати, как тебе Ингерхильд?
– Ужасно. – Нат подвинул к себе пустую тарелку и, взяв нож, принялся чертить узоры. Звук выходил мерзким, нервирующим.
– Я не тебя спрашивал. И веди себя прилично.
– Или что?
Вести себя прилично в присутствии альвы Нат явно не собирался. Ийлэ его раздражала. Даже не так, он ее ненавидел, наверное, почти так же, как сама она ненавидела псов. И эта взаимная ненависть странным образом сближала.
Взяв нож, столовый, из мягкого металла и с лезвием закругленным, Ийлэ провела им по белоснежной фарфоровой поверхности.
– О нет! Еще и ты! Как дети малые. Кстати, Ингерхильд звали мою прабабку. Очень достойной женщиной была… говорят, матушка на нее похожа… хотя, пожалуй, действительно неудачный выбор, да…
Он погладил отродье пальцем по макушке.
В его руках она молчала. И щурилась. Улыбалась беззубою широкой улыбкой.
– Дайна! – От крика пса Ийлэ вжалась в спинку стула. – Дайна, хрысь тебя задери! Долго ждать?
Она вплыла с серебряным подносом из тех, что остались от бабушки… мама никогда их не использовала, хранила как память и…
Дайна остановилась:
– А… она что здесь делает?
– Обедает, – ответил Райдо. – Собирается отобедать, если, конечно, нас сегодня вообще обедом порадуют… так как, Дайна? Порадуют?
– Она… за столом…
Райдо обернулся, убедившись, что Ийлэ именно за столом, а не под ним, и пожал плечами.
– Но… – Дайна осеклась.
И губы поджала, проглатывая недовольство этим своим по-жабьи широким ртом. Только взгляд полыхнул.
Ненавидит.
Не она одна.
Глава 8
Альва ела очень медленно и аккуратно, изо всех сил делая вид, что не голодна, но ей и Нат-то не верил. Хмыкнул, отвернулся… недоволен.
Ничего, проглотит. Сам вон в тарелке ковыряется, перебирает. Местная кухня Нату не по вкусу. Впрочем, здесь ему все не по вкусу, начиная с альвы.
Она зачерпывала ложкой суп, подносила к губам, едва заметно наклоняла голову, проверяя, на месте ли Нат, точно подозревала его в желании эту самую ложку отнять, и после этого глотала. Зачерпывала другую… и в этом ритуале виделось многое.
Спросить?
Не расскажет. Ни про комнату, ни про остальное. Замкнется, вернется на чердак и спрячется под треклятое одеяло, под которым и будет лежать, пока голод не выгонит.
Или малышка.
Та выросла, ненамного, но все же, и заметно потяжелела. Под подбородком наметилась характерная складочка и на руках тоже, и сами эти руки более не походили на высохшие ветки. Конечно, ей было далеко до племянников и племянниц, розовых и пухлых, напоминавших Райдо фарфоровых кукол.
И пахло все еще болезнью, но…
Малышка будет жить. И альва тоже. А на остальное у него есть время. Главное, чтобы тварь внутри Райдо с ним согласилась. Она ведь долго ждала, обождет еще пару месяцев…
Он страсть до чего хочет поглазеть на цветущие яблони…
Обед, сколь долго бы он ни тянулся, подошел к концу, и альва, выбравшись из-за стола, уставилась на Райдо… глаза какие зеленющие, раскосые, к вискам приподнятые. Скулы острые. И подбородок острый. Щеки все еще запавшие, но уже не настолько, чтобы к зубам прилипнуть.
– Хочешь уйти?
Она нерешительно кивнула.
– Иди. Я тебя не держу, а ее оставь, ей на чердаке делать нечего. Там сквозняки и вообще место для ребенка неподходяще…
Альва нахмурилась. И в этот момент сделалась невероятно похожа на Ната.
– Предлагаю перейти в гостиную. Слушай, чем обычно по вечерам тут заниматься принято было?
Он не думал, что альва ответит, но губы ее дрогнули, не то в улыбке, не то в болезненной гримасе:
– Мама… вышивала.
– А моя вышивать не любит. Умеет, конечно. Она у меня все умеет, что положено уметь леди, но не любит. Букеты из перьев – дело другое. Ты бы видела, какие картины она составляет… а отец?