Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака, стр. 79

— А точно ведьмак?

— Тебя проклясть?

Паренек скрутил кукиш.

— Не, дяденька. Не проклясть. С вас два медня.

— Это за что?

— А она сказала, что дадитя…

Аврелий Яковлевич кинул сребень, который паренек подхватил на лету, куснул и торопливо сунул за щеку. Так оно верней.

— Спасибо, дяденька. Вот. Вам передать велено.

Он сунул букетик потрепанных маргариток, взглядом мазнул куда-то влево — Аврелий Яковлевич тоже глянул, но ничегошеньки не заприметил — и зашептал:

— А ежели вам в охотку дознаться, кто старуху заприбивши, то сыщите Васятку кривоглазого… он тою ночью туточки был.

Мальчишка отпрянул, попытался дать деру, однако Аврелий Яковлевич был быстрей.

— Цветы откуда?

— Дамочка дала.

— Какая?

— Красивая, страсть. — Паренек обвис и захныкал: — Дядечка ведьмак, отпуститя… вот вам крест, ничегошеньки не ведаю…

— Опиши.

— Не ученый я писать… мамка померла, папка пьеть… сестрички малые на руках… плачут, хлебушка просют…

— Не лги. — Аврелий Яковлевич сунул маргаритки в карман и отвесил пареньку затрещину. — Живы у тебя и отец, и мать. А сестер и вовсе нет. Брат старший.

Парень насупился.

— Рассказывай.

— Так а чего сказывать? Сижу я, значитца… с ящиком своим спозаранку так и вышел, а Микифка, который сапожник, нажрался. Скот скотом. И начал орать, что я де своею рожею клиента пугаю. Я-то не пугаю. Я-то сапоги чищу! И любые так отчистить могу, что солнышко в них, як в луже, будеть… ну я и пошел, с Микифкой-то чего лаяться? Он же ж здоровый, подлюка. Такой дасть разок, так весь дух и вышибеть. Присел у ворот, а люди ходют-ходют, спешают все. И никому-то сапогов чистить не надобно. Обидно.

От обиды и жизненной несправедливости он и носом шмыгнул прежалостливо. Но Аврелий Яковлевич, будучи человеком не столько черствым, сколько имевшим немалый опыт общения с дворовым пацаньем, не расчувствовался. И вновь тряхнул.

— А вы, дядечка ведьмак, и вправду зачаровать любого-любого способный? А дайте мне амулету, чтоб из Микифки жабу сотворить? Ото потеха будет!

— Я из тебя сейчас жабу сотворю.

— А у вас на то ордеру нету. Без ордеру людей в жабов превращать неможно!

— Экий ты у нас правосознательный, — восхитился Аврелий Яковлевич. — А сам-то что?

— Так Микифка — он же ж не человек. Гном. А папка кажеть, что от гномов все беды. Понаехали тут…

Вторая затрещина, отвешенная вразумления ради, вернула паренька к исходной теме:

— Сижу… горюю… а тут панночка одна подплывает… из чистеньких, небось благороженная…

— Благородная.

— Агась, я так и кажу! У нее на роже написано, что из этих, которые там живуть… И говорит, мол, хочешь деньгу заработать? А я что? Кто ж не хочет? Я ведь не запросто так… я учиться пойду в университету. И законы все выучу.

— Похвально.

— А то… выучу и найду такой, чтоб всю нелюдь из городу выслать. — С немалой гордостью в голосе паренек завершил рассказ о нехитрой своей мечте. — Она мне злотень кинула. Сказала, купишь, мол, маргаритков белых… пойдешь от сюда и отдашь ведьмаку, который с бородою…

Паренек засопел.

— И испросишь с него за то деньгу, — добавил он решительно.

— Врешь. — Аврелий Яковлевич жертву отпускать не велел.

— Вот те крест, дяденька ведьмак! — Паренек широко, истово перекрестился, сразу стало понятно, что этак клясться ему не впервой.

— Какая она была?

— Красивая.

— Высокая? Низкая? Волос светлый или темный? Лицо округлое? Квадратное? Глаза?

— Да не глядел я! Нормальная была! Ежели б кривая или косая, я б запомнил. А туточки… Волос вроде темный… а может, и нет… и не знаю! — Он завыл, задергался.

— Тихо, — прикрикнул Аврелий Яковлевич, уже понимая, что большего не добьется. — Теперь про приятеля своего рассказывай.

— Так… побьет же…

— Ничего. Тебе не впервой. Откуда ты знаешь, что он чего-то там видел?

Паренек всхлипнул и, завидев кого-то, завертелся, норовя выскользнуть из пиджака.

— Дяденька! Дяденька! Пожалейтя! Не допуститя полицейского произволу… схватили на улице… без ордеру… держать, допросу ведуть… а я, за между прочим, дите горькое… от мамки с папкой в первый раз ушел…

Голос его, громкий, визгливый, разносился по улице.

— Цыц, — прикрикнул Аврелий Яковлевич. — Вот, Евстафий Елисеевич, свидетеля вам нашел. Утверждает, что будто бы видел, что ночью творилось…

— Так не я! — взвыл паренек. — Не я видел! Васятка… его черед был!

— Для чего?

Свидетель Евстафию Елисеевичу доверия не внушал, ибо был тощ и плутоват, что кот бродячий. И актерствовать пытался, а значится, соврет — недорого возьмет.

— Тут же ж колдовка жила… всамделишняя! Мы и ходили… кто не ссыт, тот ходил в окна заглядывать… ночью-то… я вот глядел, но давно ужо… а Васятке третьего дня приспичило… ну как приспичило, проигрался он на желание. А все знали, что Васятка только на словах храбрый, а сам — ссыкло знатное. Вот ему и поставили, чтоб он, значитца, сюда пошел и всю ночь колдовку сторожил.

Паренек успокоился.

— А Миха с Шустрым ужо за Васяткой глядели, чтоб он не мухлевал. Будет знать, как языком чесать… думает, что ежель у него тятька лавочник, то и гоголем ходить можно… тьфу…

— Стоп. — Евстафий Елисеевич подал знак, и Старик свидетеля отпустил. — Значит, твой Васятка следил за домом?

— Пацаны казали, что шел, трясся, что хвост заячий… к окнам самым и забрался… после, значитца, в окно заглянул и брыкнулся, как девка… — Паренек мазнул ладонью по носу и с сожалением добавил: — От я бы все увидел… а это… они казали, что, как Васька брыкнулся, так из дома волкодлак вышел. Здоровущий! Косматый весь… в кровище… и с хвостом… ну, потянул носом, но, видать, решил, что Васятка дохлый, потому и жрать не стал. А тот обмочился! Ну, пацаны сказали, что обмочился.

Паренек сплюнул через дыру в зубах.

— Они и сами попряталися небось…

— Что дальше было? — Почему-то Аврелий Яковлевич был уверен, что на этом история ночного похождения не завершена.

— Ну… они забоялися выходить, а то вдруг тварюка туточки где схоронилась? А после-то к дому дамочка пришла.

— Какая?

— А я почем ведаю? Васятка божится, что красивая… он ее через окошко углядел… ну, как очухался. Ну, значитца, она приехала… а после мужик на коне прискакал. Злой, как… ну и в дом… И Васятка говорил, будто бы он на эту дамочку кричал, она ж смеялася только… потом с шеи чегой-то сдернула, и мужик в волка обратился. Здоровущего такого… вот.

Паренек вздохнул и с немалым сожалением добавил:

— Меня тятька запер… я б вам все красивей рассказал, когда б сам… а он… эх…

Аврелий Яковлевич только хмыкнул.

Вот оно как складывается…

Удачно.

Подозрительно удачно.

ГЛАВА 23

О тайнах монастырских

Кому и когда впервые пришла мысль о том, что служение богам требует отказа от мира, Евдокия не знала. Ей самой сия мысль казалась донельзя нелепою, и в том же виделась крамола, пусть людям неявная, однако тем, кто стоит выше людей, незримым и вездесущим, очевидная. И Евдокии было стыдно и за мысли, и за неумение переменить их, а значится, и за себя, и, стыдом движимая, она опустила в жертвенную чашу пару злотней. Пускай. Глядишь, и вправду на доброе дело пойдут.

Молчаливая монахиня в белой схиме одобрительно качнула головой и, осенив себя крестом, поклонилась Иржене Милосердной.

Икона была старой, потускневшей от возраста. Лак пошел трещинами, и казалось, что сам пресветлый Ирженин лик прорезали морщины.

— Меня ждут. — Евдокия отвела взгляд, уж больно яркими были глаза рисованной богини. Виделся в них упрек.