Розанна, стр. 35
Вечером Бенгтссон отправился в кино. На пять рядов позади него тихо страдал Колльберг, а в это время на экране светловолосый полуобнаженный Мистер Америка голыми руками расправлялся с допотопными чудищами кинематографических размеров.
Следующие два дня прошли как близнецы. Стенстрём и Колльберг поочередно сменяли друг друга и изучали скучную и тщательно организованную жизнь этого человека. Колльберг еще раз посетил кегельбан и убедился в том, что Бенгтссон хорошо играет, а также узнал, что ходит он туда с незапамятных времен каждый вторник со своими коллегами.
На седьмой день было воскресенье, и, по мнению Стенстрёма, за все это время произошло лишь одно достойное внимания событие: состоялся хоккейный матч Швеция-Чехословакия, на котором присутствовали он, Бенгтссон и еще десять тысяч зрителей. В ночь с воскресенья на понедельник Колльберг нашел на Беркгатан другой дом, в парадном которого ему удалось спрятаться.
Когда в следующую субботу он увидел, как Бенгтссон входит и закрывает дверь в две минуты первого и идет в направлении Регерингсгатан, то подумал: «Ага, значит, мы идем выпить пивка». Когда же Бенгтссон открывал дверь немецкой пивной «Левёнброй», Колльберг стоял на углу Дроттнинггатан и тихо ненавидел его.
Вечером он сидел в своем кабинете в Кристинеберге и разглядывал фотографии, отпечатанные с кинопленки. Он уже сбился со счета, сколько раз это делал.
Каждую фотографию он изучал долго и тщательно, и хотя ему не хотелось в это поверить, видел перед собой все время одного и того же человека, за чьей размеренной жизнью следил вот уже четырнадцать дней.
XXIII
— Конечно, мы на ложном пути. Это не он, — сказал Колльберг.
— Тебя это начинает утомлять?
— Ты неправильно меня понял. Я ничего не имею против того, чтобы дежурить по ночам на Беркгатан, но…
— Но..?
Десять дней из четырнадцати это выглядело следующим образом: в семь часов он поднимает штору. В одну минуту восьмого открывает окно. Без двадцати пяти восемь прикрывает окно на крючок, чтобы оно оставалось полуоткрытым. Без двадцати восемь выходит из дома, отправляется на Санкт-Эриксплан и автобусом номер пятьдесят шесть едет до перекрестка Регерингсгатан и Рёрстрандгатан, там сходит и идет в контору; дверь открывает за тридцать секунд до восьми. В десять часов идет в кондитерскую-автомат «Сити», где пьет кофе и завтракает бутербродом с сыром. В одну минуту первого отправляется в один из двух ресторанов самообслуживания, находящихся неподалеку. Ест он…
— Вот-вот, что, собственно, он ест? — спросил Мартин Бек.
— Рыбу или жареное мясо. В двадцать минут первого заканчивает обед и совершает короткую быструю прогулку до Королевского сада или до Нормальмсторг, после чего возвращается на работу. В пять минут шестого закрывает контору и идет домой. Если погода плохая, едет на пятьдесят шестом. В противном случае идет домой пешком по Регерингсгатан, Кунгсгатан, Дроттнинггатан, Уппландгатан, проходит через Ваза-парк, пересекает Санкт-Эриксплан и выходит на Беркгатан. По пути делает покупки в каком-нибудь универсаме, где меньше народа. Ежедневно покупает молоко и бисквиты, хлеб покупает регулярно, масло, сыр и консервы тоже.
Восемь вечеров из четырнадцати торчал дома и смотрел телевизор. В первую и вторую среду ходил вечером в кинотеатр «Лорри». Один фильм был хуже другого, и мне, естественно, пришлось их смотреть. По дороге домой покупает в киоске и съедает сосиску с горчицей. В первое и второе воскресенье ездил трамваем на зимний стадион и смотрел хоккей. Эти матчи, естественно, видел Стенстрём. В первый и второй вторник ходил в кегельбан на Кунгсхольмсгатан и два часа играл в кегли с тремя коллегами. В субботу работает до двенадцати. Потом идет в пивную «Левёнброй», где выпивает один бокал пива и съедает порцию рыбного салата. Потом бредет домой. На улице на девушек не обращает внимания, но иногда рассматривает киноафиши и витрины, главным образом, скобяных товаров и спортивных принадлежностей.
Газет не покупает и не выписывает. Впрочем, покупает два еженедельника — «Рекорд» и какой-то журнал для рыболовов, забыл его название. С моей стороны преступная небрежность. В подвале дома, где он живет, нет синего мопеда марки «Монарк», зато есть красный мопед марки «Свален». Принадлежит ему. Почту получает редко. С соседями отношений не поддерживает, но вежливо здоровается при встрече.
— Какой он?
— Откуда, черт возьми, мне это знать? Стенстрём утверждает, что он болеет за «Юргорден».
— Нет, я серьезно.
— Производит впечатление здорового, энергичного, спокойного, сильного и скучного человека. Спит с открытым окном. Ходит легко, одевается нормально, не нервничает. Никогда не спешит, но и не лодырничает. Ему бы следовало курить трубку, но он не курит.
— Он знает о вас?
— Думаю, нет. По крайней мере, обо мне нет.
Они несколько секунд сидели и молча наблюдали, как кружатся большие влажные снежинки.
— Понимаешь, — снова начал Колльберг, — у меня такое предчувствие, что в подобном духе мы будем продолжать до лета, когда он пойдет в отпуск. Это весьма занимательный театр, но его жертвой могут стать две работоспособных единицы… — Он замолчал. — Да, между прочим, работоспособных, а сегодня ночью на меня разорался какой-то пьяница, когда я там спал стоя. Со мной чуть инфаркт не случился.
— Так это он?
— На того, из кинофильма, он похож как две капли воды.
Мартин Бек покачался на стуле.
— Ладно, доставим его сюда.
— Сейчас?
— Да.
— Кто?
— Ты. Когда он закончит работу. Чтобы у него не получился прогул. Возьми его к себе наверх и запиши личные данные. Когда закончишь, позови меня.
— Так, чтобы его не спугнуть?
— Естественно.
Уже четырнадцатое декабря. Вчера был день Святой Люции, и Мартину Беку пришлось вынести полицейский вариант традиционного праздника: девушки из управления в белых одеждах, жирные пончики и два стаканчика абсолютно безалкогольного грога.
Он позвонил окружному начальнику в Линчёпинг, Ольбергу в Муталу и был немного удивлен, когда оба тут же заявили, что приедут.
Прибыли они около трех. Окружной начальник ехал через Муталу и захватил Ольберга с собой; он обменялся парой фраз с Мартином Беком и отправился к Хаммару.
Ольберг сидел в кресле для посетителей два часа, но за это время они обменялись лишь несколькими замечаниями. Ольберг сказал:
— Думаешь, это он?
— Не знаю.
— Это должен быть он.
— Гм.
Через пять минут кто-то постучал в дверь. Это были окружной начальник и Хаммар.
— Я убежден, что ты прав, — сказал начальник. — Можешь сам решить, как тебе действовать.
Мартин Бек кивнул.
Без двадцати шесть зазвонил телефон.
— Послушай, — сказал Колльберг, — ты не мог бы зайти на минутку ко мне? У меня тут господин Фольке Бенгтссон.
Мартин Бек положил трубку и встал. В дверях он обернулся и посмотрел на Ольберга. Они ничего не сказали друг другу.
Он медленно поднимался по лестнице. У него было какое-то необычное чувство пустоты в животе и левой стороне груди, хотя допросы он проводил уже тысячу раз.
Колльберг, без пиджака, облокотился на стол, он казался спокойным и доброжелательным. Меландер сидел к нему спиной и невозмутимо рылся в своих бумагах.
— Это тот самый господин Фольке Бенгтссон, — сказал Колльберг и встал.
— Бек.
— Бенгтссон.
Обычное рукопожатие. Колльберг надел пиджак.
— Ну, так я пойду. Пока.
— Пока.
Мартин Бек сел. В пишущую машинку Колльберга был вставлен лист бумаги. Он повернул валик и прочел: Фольке Леннарт Бенгтссон, служащий, родился 6.8.1926 в Стокгольме. Холост.
Он посмотрел на сидящего перед ним мужчину. Голубые глаза, обычное лицо. Кое-где седые пряди в волосах. Ни малейших следов нервозности. На первый взгляд все нормально.
— Вы знаете, почему мы попросили вас прийти к нам?