Капитан Поль, стр. 6

Я даже не ответил на это письмо.

Бог мой! Какое значение имел для меня этот «Капитан Поль», какое мне было дело до всей этой театральной иерархии — Пантеон или Комеди Франсез!

Все сложилось так, что представления «Капитана Поля» шли своим чередом, никому на свете не мешая, а хор моих безутешных друзей, воздевая руки горе, стенал:

— Бедняга Дюма! Он дошел до того, что вынужден ставить свои пьесы в Пантеоне.

Я могу сказать, что если есть на свете человек, которого жалели столь горестно, то это я.

Я не просто исписался — я вышел из моды.

Я не просто вышел из моды — я умер!

Никто даже не думал пожалеть меня потому, что я понес невосполнимую потерю.

Я потерял мать.

Но все жалели меня потому, что мою пьесу поставили в Пантеоне.

О Боже! Какой же великолепный характер ты мне дал, что я не стал бо?льшим мизантропом, чем мизантроп Мольера, бо?льшим Альцестом, чем Альцест, бо?льшим Тимоном, чем Тимон!

Я вернулся в Париж.

«Капитан Поль» сошел со сцены. Было дано всего каких-нибудь шестьдесят представлений.

Но о моей пьесе все еще говорили.

Никогда раньше у современной литературы не было столь жалостливого сердца.

Порше думал, что я бешено на него зол.

Наконец он решился меня проведать.

Как обычно, я его принял с открытыми объятиями, с открытым сердцем и с открытым лицом.

— Значит, вы на меня не сердитесь? — спросил он.

— Почему я должен на вас сердиться, Порше?

— Из-за «Капитана Поля».

Я недоуменно пожал плечами.

— Сейчас я вам все объясню, — сказал Порше.

— Что именно?

— Почему вашу пьесу поставили в Пантеоне.

— Ни к чему.

— Нет, я объясню.

— Вы настаиваете на этом?

— Да, дорогой мой. Вы сделали доброе дело, сами того не подозревая.

— Тем лучше, Порше! Быть может, Бог зачтет мне это.

— Вам известно, что директор Пантеона — Теодор Незель?

— Ваш зять?

— Да.

— Этого я не знал.

— Так вот, театр не приносил дохода; мой зять не знал, куда деваться; я ему и сказал: «Черт возьми, Незель, послушай меня! У меня есть пьеса Дюма, попробуйте ее поставить». — «Но как на это посмотрит Дюма?» — «Когда Дюма узнает, что его пьеса спасла, быть может, целую семью, он первый скажет мне, что я поступил правильно». — «Но разве мы не должны ему написать?» — «На это уйдет время, а ты сам говоришь, что оно не терпит; кстати, я не знаю, где он». — «И вы отвечаете за все?» — «Отвечаю». После этого Незель взял пьесу; она была очень хорошо поставлена и отлично сыграна; пьеса имела большой успех; наконец, она принесла двадцать тысяч франков дохода Пантеону, а это огромные деньги.

— И моя пьеса «вытянула» вашего зятя, дорогой мой Порше?

— Да, мгновенно.

— Да будь благословен «Капитан Поль»!

И я протянул Порше руку.

— Эх, что говорить, я-то все прекрасно понимал, — сказал он, совсем повеселев.

— Так что же вы так прекрасно понимали, мой дорогой Порше?

— То, что вы не будете на меня сердиться.

Я обнял Порше, чтобы окончательно убедить его в этом.

Спустя три года, в сентябре 1841, когда я вернулся в очередной раз из Флоренции в Париж, мой слуга принес чью-то визитную карточку. Я взглянул на нее и прочел: «Шарле, драматический актер».

— Пригласите, — велел я слуге.

Через пять секунд дверь снова открылась и вошел красивый молодой человек лет двадцати трех-двадцати четырех. Я пишу «красивый» потому, что он был действительно

красив

в полном смысле этого слова.

Он был среднего роста, но прекрасно сложен; у него были изумительные черные волосы, белые, как эмаль, зубы, какие-то женские глаза и такой нежный голос, что, казалось, он сейчас запоет.

— Господин Дюма, — обратился он ко мне, — я пришел просить вас о двух одолжениях.

— Каких именно, сударь?

— Первое: вы должны обещать мне, что я буду дебютировать в Порт-Сен-Мартене в вашей пьесе «Капитан Поль».

— Согласен.

(Арель уже не был директором этого театра.)

— А второе?

— Второе заключается в том, что вы должны соблаговолить быть моим крестным отцом.

— Ну и ну! Вы еще некрещеный?

— Драматически говоря, нет. Под именем Шарле я играл в пригородах. Но это имя настолько прославлено в живописи, что в театре мне было просто невозможно его носить. Благодаря вам, у меня уже есть дебютная пьеса. И опять-таки благодаря вам, у меня будет дебютное имя.

У меня перед глазами был раскрытый Шекспир; я читал, вернее перечитывал «Ричарда III». Мой взгляд упал на имя Кларенс.

— Сударь, — сказал я, — вы должны носить имя столь же изысканное, как и весь ваш облик, имя столь же нежное и благозвучное, как и ваш голос; именем Шекспира, я нарекаю вас Кларенсом.

«Капитана Поля» под названием «Корсар Поль» возобновили в театре Порт-Сен-Мартен и с огромным успехом сыграли сорок раз.

Кларенс дебютировал в ней и благодаря этой роли установилась его репутация.

«Капитан Поль» вышел из Порт-Сен-Мартена и в него же вернулся.

Вернулся, как заяц, поднятый с места.

Такова, дорогие читатели, подлинная история и пьесы и романа «Капитан Поль». Теперь вы понимаете, что я был прав, когда написал:

А. Д.

I

В прекрасный октябрьский вечер 1777 года любопытные жители небольшого городка Пор-Луи собрались на косе напротив того мыса по другую сторону залива, где стоит Лорьян. Предметом всеобщего интереса и толков был красивый и величественный тридцатидвухпушечный фрегат, уже с неделю стоявший здесь на якоре, но не в гавани, а в небольшой бухте рейда. Он появился тут однажды утром, точно цветок океана, распустившийся за ночь. Казалось, этот фрегат впервые плавал по морю — такой он был кокетливый и изящный. Он вошел в залив под французским флагом: ветер развернул полотнище, и на нем в последних закатных лучах блестели три лилии.

Жители Пор-Луи, смотревшие сейчас на это зрелище, столь обычное и между тем всегда новое в морском порту, досадовали, что они никак не могут угадать, в какой стране построен этот замечательный корабль, силуэт которого с убранными парусами и элегантной оснасткой так красиво рисовался на фоне вечерней зари. Одни считали, что они узнают смело поднятый рангоут, присущий американскому флоту; но совершенство деталей, которым отличался весь корабль, явно противоречило варварской грубости этих мятежных детей Англии. Другие, введенные в заблуждение его флагом, пытались определить, в каком порту Франции он был спущен на воду; но вскоре национальное самолюбие должно было уступить очевидности, ибо глаз тщетно искал на его корме ту тяжелую галерею со скульптурами и орнаментами, какою обязательно украшают любое дитя океана или Средиземного моря, рожденное на верфях Бреста или Тулона. Третьи, зная, что флаг часто бывает лишь маской, скрывающей истинное лицо, считали, что испанские башни и львы были бы здесь более уместными, чем три французские лилии; однако им отвечали вопросом: разве тонкий и стройный корпус фрегата похож на округленные борта испанских галионов? Нашлись, наконец, и такие, кто готов был поклясться, что эта очаровательная фея вод родилась в голландских туманах; однако опасная смелость высоких и тонких малых мачт фрегата явно отличала его от осторожных конструкций этих прежних подметальщиков моря. Как бы то ни было, с того самого утра (а прошла, как мы говорили, уже неделя), когда это грациозное видение возникло у берегов Бретани, ни один признак не помог решить загадку. В таких сомнениях мы и застаем собравшихся, открывая первую страницу нашей истории; сомнения тем сильнее, что ни один человек из экипажа корабля не сошел на берег под каким бы то ни было предлогом. Можно было даже подумать, что на нем совсем никого нет, если бы по временам из-за борта не появлялась голова матроса, стоявшего на часах, или вахтенного офицера. Между тем этот столь загадочный корабль не имел, кажется, никаких враждебных намерений, потому что его прибытие нисколько не встревожило лорьянского начальства, да притом он стал прямо под пушками небольшого форта, который после объявления войны между Англией и Францией был приведен в боевую готовность и высовывал из-за стен, прямо над головами любопытных, длинные шеи орудий крупного калибра.