Капитан Поль, стр. 19

— Да, да, и, по счастью, тайна хорошо сохранена, — сказала маркиза, положив руку на плечо старого Ашара. — Поэтому сейчас я еще больше боюсь в один день лишиться всех плодов двадцати лет жизни, которая была еще более мрачна, одинока и ужасна, чем твоя!

— Да, я понимаю: не раз вас охватывал трепет при внезапной мысли, что есть на свете человек, который может однажды прийти и потребовать от меня раскрыть тайну, а я не имею права ничего от него утаить. Вот и сейчас вы трепещете от одной этой мысли, правда? Успокойтесь. Лет десять назад он убежал из шотландского колледжа, куда мы его отдали, и с тех пор о нем ничего не было слышно. Этот несчастный ребенок обречен был на безвестность и сам поспешил навстречу своей судьбе. Я думаю, он затерялся где-нибудь в беспредельном мире и никто не знает, где он — безымянная единица среди миллионов существ, что родятся, страдают и умирают на земном шаре. Он, наверное, потерял письмо своего отца и знак, по какому я мог бы его узнать, или, что еще лучше, — может быть, его уже нет на свете.

— Жестоко, Ашар, говорить такие вещи матери! Разве ты не знаешь, сколько причудливых тайн и странных противоречий заключено в сердце женщины? Неужели же я не могу быть спокойна, пока мой ребенок не умрет?! Послушай, старый друг мой: неужели тайна рождения, которой он двадцать пять лет не знал, сейчас, в двадцатипятилетнем возрасте, становится ему так необходима, что он не сможет жить, не раскрыв ее? Поверь мне, Ашар, для него самого будет лучше, если он по-прежнему не будет ее знать. Я уверена, что до сих пор он был счастлив. Не меняй его существования, старик, не вкладывай ему в душу мысли, которые могут повлечь за собой дурные поступки. Вместо того что ты хочешь открыть ему, скажи лучше, что его мать соединилась с отцом на небе (дай Бог, чтобы это было так!), но, умирая (пойми, я хочу его видеть, что бы ты ни говорил; хочу хоть раз прижать его к сердцу), поручила его своей близкой подруге маркизе д’Оре, и та будет ему второй матерью.

— Понимаю, сударыня, — ответил Ашар, улыбаясь. — Вы не первый раз пытаетесь увлечь меня на этот путь, но сегодня вы впервые высказались совершенно определенно. Признайтесь, если б вы посмели, если б вы меня не так хорошо знали, вы бы предложили мне какую-нибудь награду за то, чтобы я не исполнил священной воли человека, который покоится так близко от нас?

Маркиза хотела что-то сказать, но Ашар остановил ее, протянув руку.

— Выслушайте меня, и пусть то, что я скажу, останется в вашей памяти свято и нерушимо. Я верен обещанию, данному маркизе д’Оре, и верен буду также обещанию, данному графу де Морле. Если его сын — ваш сын! — принесет мне знак, по которому я смогу отличить его, и потребует от меня свою тайну — я ее открою, сударыня. Бумаги, доказывающие его происхождение, могут быть отданы ему, как вы знаете, только тогда, когда маркиза д’Оре не будет на свете. Эта тайна хранится здесь, — прибавил он, указав на сердце, — и никакая сила человеческая не заставит меня выдать ее до срока, но и не помешает мне открыть ее, когда наступит время. Бумаги лежат здесь в ящике, ключ у меня, и они никуда не исчезнут оттуда, если только меня не убьют, чтобы их похитить.

— Но, — сказала маркиза, опершись на ручки кресла и чуть приподнявшись, — но ты, старик, можешь умереть раньше моего мужа; он не так здоров, как ты, но зато ты старше его. Что тогда будет с этими бумагами?

— Я вверю их священнику, который будет исповедовать меня перед смертью.

— Отлично! — воскликнула маркиза, вставая. — А цепь моих страхов протянется до самой моей смерти, и последнее звено ее будет навечно приковано к моему гробу! О, я давно поняла, что на свете есть единственный человек, непоколебимый, как скала. И надо же случиться, чтобы Бог поставил его на моем пути не для раскаяния, а как воплощение мести. И надо же, чтобы буря несла меня на эту скалу до тех пор, пока я не разобьюсь!.. Тайна моя в твоих руках, старик… Пусть так… делай с ней что хочешь! Ты властелин мой, а я твоя раба. Прощай!

С этими словами маркиза вышла из сторожки и направилась в замок.

VIII

— Да, — сказал старик, глядя ей вслед, — да, я знаю, что у вас, сударыня, сердце бронзовое, недоступное никакому страху, кроме того, который Создатель вложил в человека, чтобы заменять раскаяние. Но и этого довольно, не правда ли? Вы дорого платите за свое доброе имя: покупаете его ценой вечного страха. Правда, репутация маркизы д’Оре до того незыблема, что, если бы истина явилась вдруг из-под земли или спустилась с неба, ее сочли бы за клевету. Но Господь знает, чего он хочет, и все, что он делает, заранее написано в книге его мудрости.

— Хорошо сказано! — прозвучал чей-то голос, свежий и звучный, в ответ на религиозную максиму, рожденную смирением старика. — Честное слово, отец мой, вы говорите, как Екклесиаст!

Ашар оглянулся: перед ним стоял молодой человек. Он подошел, видно, когда маркиза уходила, но беседа со стариком так на нее подействовала, что она не заметила гостя. Увидев, что хозяин домика остался один, Поль — а это был он — приблизился и, как обычно, весело откликнулся на последние слова Ашара. Старик, удивленный этим неожиданным явлением, смотрел на пришедшего с таким видом, как будто хотел, чтобы тот повторил свои слова.

— Я говорю, — продолжал Поль, — что в смирении, которое покоряется, гораздо больше величия, чем в философии, которая сомневается. Это правило наших квакеров, и для моего вечного блаженства я хотел бы, чтобы оно пореже было у меня на устах и почаще в сердце.

— Извините, сударь, — сказал старик, с удивлением поглядывая на молодого моряка, спокойно стоявшего на пороге хижины. — Позвольте узнать, кто вы?

— Пока я дитя республики Платона, — по обыкновению давая волю своей поэтичной и беззаботной веселости, ответил Поль. — Род человеческий мне брат, белый свет — отчизна, а свое у меня на земле только то место, что я занимаю.

— Кого же вы ищете здесь? — спросил старик, невольно улыбаясь при виде веселого добродушия, написанного на лице молодого человека.

— Мне необходимо найти, — ответил Поль, — в трех льё от Лорьяна, в пятистах шагах от замка Оре, домик, который дьявольски похож на этот, и в доме должен быть старик… чуть ли не такой, как вы.

— А как зовут этого старика?

— Луи Ашар.

— Да, это я.

— О, пусть благословит Небо ваши седые волосы! — сказал Поль, в чьем голосе, мгновенно изменившем интонацию, звучали нежность и уважение. — Вот письмо, написанное моим отцом, и в нем сказано, что вы честный и благородный человек.

— Нет ли чего-нибудь еще в этом конверте? — вскричал старик и с сияющими от радости глазами сделал шаг, собираясь подойти к капитану.

— Есть, — ответил Поль, раскрывая конверт и вынимая оттуда венецианский цехин, переломленный пополам. — Половинка золотой монеты. Один кусок ее у меня, а другой должен быть у вас.

Ашар, не отрывая глаз от Поля, протянул руку.

— Да, да, — произнес он, и с каждым словом глаза его все больше наполнялись слезами. — Да, это точно та самая монета!.. И притом такое удивительное сходство! — Он протянул руки к Полю. — Сын… О Боже мой, Боже мой!

— Что с вами? — спросил Поль, поддерживая старика, ослабевшего от волнения.

— О, разве вы не понимаете, — ответил тот, — что вы живой портрет своего отца? А я любил его так, что отдал бы за него и свою кровь, и свою жизнь, а теперь отдам за вас, если потребуешь, мой мальчик!

— Обними меня, мой старый друг, — ласково сказал Поль. — Можешь мне верить, цепь чувств не оборвалась между могилой отца и колыбелью сына. Кто бы ни был мой отец, если для того, чтобы походить на него, надо только иметь безупречную совесть, непоколебимое мужество, сердце, что всегда помнит добро, хотя порой забывает оскорбление, — да, тогда я, как ты говоришь, живой портрет своего отца, и душой еще больше, чем лицом!