Человек на балконе, стр. 3
— Не сердитесь, фру, но ведь этот человек стоит на своем собственном балконе. И он вас каким-то образом беспокоит? — Ага. Не беспокоит. Простите? На противоположной стороне улицы? На своем собственном балконе?
— А как вы можете знать, что у него светло-синие глаза? Это, должно быть, какая-то очень узкая улица. Что? Что вы говорите?.. Момент, милая фру, подумайте сами. Этот мужчина всего лишь позволил себе стоять на своем собственном балконе. А что он еще делает? Смотрит вниз на улицу? А что происходит внизу на улице?.. Ничего? Что вы говорите? Автомобили? Там играют дети?.. И ночью? Дети там играют и ночью?.. Нет, не играют. Ага, он стоит на этом балконе и ночью. И что, по-вашему, я должен делать? Напустить на него полицейских собак?.. Послушайте, фру, у нас нет закона, который запрещал бы людям стоять на собственном балконе… Хотите заявить о подглядывании? Господи, милая фру, если бы нам каждый раз заявляли о таком подглядывании, нам пришлось бы приставить к каждому гражданину трех полицейских. Благодарен? Мы должны быть благодарны?..
— Грубый? Я грубый? Но послушайте, это уже…
Гюнвальд Ларссон замолчал и остался сидеть, держа трубку в десяти сантиметрах от уха.
— Она бросила трубку, — изумленно сказал он.
Спустя три секунды он сам швырнул трубку и сказал:
— Да пошла ты к черту, глупая баба!
Он вырвал из блокнота лист, на котором делал пометки и тщательно вытер ушную серу с шариковой ручки.
— Люди — сумасшедшие, — заявил он. — Что удивительного в том, что человек ничего не делает? Не понимаю, почему такой телефонный разговор не разъединяют на центральном пульте. Нам следовало бы завести себе какую-нибудь прямую линию с сумасшедшим домом.
— К таким вещам тебе следует привыкнуть, — сказал Меландер.
Он невозмутимо взял свой телефонный справочник, закрыл его и вернулся к себе в соседний кабинет.
Гюнвальд Ларссон закончил вытирать авторучку, смял лист бумаги и выбросил его в корзину. Кисло посмотрел на чемодан у двери и сказал:
— Всё в разъездах, всё в разъездах?
— Я всего лишь еду на несколько дней в Муталу, — сказал Мартин Бек. — Мне нужно выяснить там одно дело.
— Гм.
— Я буду отсутствовать максимум неделю. Но Колльберг сегодня уже возвращается. Он завтра приступит к работе. Так что можешь быть совершенно спокоен.
— Я и так совершенно спокоен.
— Если же говорить об этих грабежах…
— Ну?
— Да так, ничего.
— Если он сделает это еще дважды, мы его схватим, — заявил Меландер из соседнего кабинета.
— Несомненно, — сказал Мартин Бек. — Ну, пока.
— Пока, — сказал Гюнвальд Ларссон.
III
Мартин Бек приехал на Центральный вокзал за девятнадцать минут до отправления поезда и оставшееся время использовал для того, чтобы дважды позвонить.
Вначале домой.
— Ты еще не уехал? — спросила его жена. Он пропустил мимо ушей этот риторический вопрос и сказал:
— Я остановлюсь в гостинице «Палас». Говорю тебе, чтобы ты об этом знала.
— Надолго уезжаешь?
— На неделю.
— Откуда ты можешь знать это с такой точностью?
Вопрос был не в бровь, а в глаз. Что ж, она вовсе не глупа, подумал Мартин Бек и сказал:
— Передай привет детям.
Он немного подумал и потом добавил:
— И будь осторожна.
— Спасибо, — холодно ответила она.
Он повесил трубку и вытащил из кармана брюк еще одну монетку. У телефонных кабин была очередь, и люди у него за спиной устремили на него ненавидящие и подозрительные взгляды, когда он опустил в автомат монету и набрал номер управления полиции в Сёдермальме. Прошло несколько минут, прежде чем нашли Колльберга и позвали к телефону.
— Привет, я только хотел удостовериться, действительно ли ты уже вернулся.
— Трогательная забота, — сказал Колльберг. — Ты еще не уехал?
— Как там дела у Гюн?
— Хорошо. Разве что выглядит, как телефонная будка.
Гюн была жена Колльберга, и в конце августа или начале сентября она ждала ребенка.
— Через неделю я вернусь.
— Это я уже понял. Кроме того, я уже не буду работать здесь, когда ты приедешь.
Наступила короткая пауза, потом Колльберг сказал:
— Какие, собственно, дела у тебя в Мутале?
— Я еду из-за этого старика…
— Какого старика?
— Который торговал макулатурой и металлоломом. Вчера ночью он сгорел, ты еще не…
— Знаю, я прочел об этом в газетах. Ну, и зачем же тебе туда ехать?
— Ну, поеду посмотрю, что и как.
— У них что же, такие пустые головы, что они самостоятельно не могут разобраться даже с простым пожаром?
— Этого я не знаю, они просто попросили…
— Послушай, — оборвал его Колльберг. — Рассказывай об этом своей жене, может, она и клюнет на эту удочку, но я — нет. Я случайно слишком хорошо знаю, о чем попросили и кого попросили. Кто теперь шеф криминальной полиции в Мутале, а?
— Ольберг, но…
— Вот именно. И кроме того, мне случайно известно, что на следующей неделе ты берешь пять дней отпуска. Значит, ты едешь в Муталу, чтобы иметь возможность посидеть с Ольбергом в городской гостинице и выпить. Что скажешь?
— Это тоже, но…
— В таком случае, хорошо развлекайся, — любезно сказал Колльберг. — И будь осторожен.
— Спасибо.
Мартин Бек повесил трубку, и мужчина, стоящий за ним, полез в кабину, грубо толкнув его. Он пожал плечами и пошел в зал ожидания.
Колльберг отчасти был прав, что в принципе не играло никакой роли, но, тем не менее, Мартин Бек разозлился, что тот так быстро и легко раскусил его. Он и Колльберг познакомились с Ольбергом при расследовании одного убийства три года назад. Это было трудное дело, оно тянулось очень долго, и за это время они крепко подружились. Но вообще-то Ольберг нехотя обращался за помощью в главное управление, и, кроме того, ему никогда не пришло бы в голову уделять такому делу больше половины одного рабочего дня.
Судя по вокзальным часам, оба телефонных разговора длились ровно четыре минуты, так что до отъезда оставалось еще четверть часа. В зале ожидания, как всегда, было полным-полно народу, множество самых разных людей.
Он стоял там с чемоданом в руке, высокий мужчина с худощавым лицом, высоким лбом и упрямым подбородком, и ему было во всех отношениях неприятно. Бoльшая часть людей, которые на него смотрели, думали, что это какой-то неотесанный провинциал, которого только что захватил водоворот жизни столичного города.
— Ну так как, приятель? — услышал он хрипловатый голос.
Мартин Бек обернулся и посмотрел на человека, который к нему обратился. Это была девочка лет четырнадцати с растрепанными светлыми волосами, в коротеньком батистовом платьице. Она была босая и очень грязная, примерно такого же возраста, как его собственная дочь, и такая же развитая. В правой руке она держала полоску из четырех фотографий, которую сунула ему под самый нос.
Нетрудно было догадаться, откуда взялись эти фотографии. Девочка зашла в автомат для паспортных фотографий в подземном переходе вокзала, встала на колени на стульчик, задрала платье до подмышек и опустила в автомат четыре кроны мелочью.
Затворы фотоавтоматов располагались приблизительно на высоте колен, но в данном случае это явно не соответствовало действительности. Он смотрел на фотографии, и ему пришла в голову мысль, что теперь дети, очевидно, созревают быстрее. Кроме того, они не морочат себе голову нижним бельем. С технической точки зрения результат, впрочем, был неплохой.
— Двадцать пять крон, — сказал ребенок.
Мартин Бек раздраженно огляделся по сторонам и в противоположном конце зала увидел двух полицейских в униформе. Он подошел к ним. Один из них узнал его и отдал ему честь.
— Вы что, не в состоянии присмотреть здесь даже за детьми? — в бешенстве произнес Мартин Бек.
— Мы делаем все, что в наших силах, герр комиссар.
Ему ответил тот полицейский, который до этого отдал ему честь, совсем молодой мужчина с синими глазами и тщательно ухоженными светлыми усами и бородой.