Шатун (Однокла$$ники), стр. 37
– Но это же правда – убийца среди вас!
– Вы знаете, кто он?
– Нет. Откуда я могу знать?
– И я не знаю. Но твердо знаю одно: у меня нет надежного алиби. Мне нечем доказать свою невиновность. Вы понимаете, что моя судьба теперь зависит от добросовестности следователя и таланта адвоката. А если ни того, ни другого в наличии не окажется? Что тогда мне делать? Идти на нары?
Курга медленно опустился на ступеньку, прижал кулаки к глазам и стал раскачиваться из стороны в сторону.
– Ну зачем, зачем я все это сделал? – запричитал он.
– Если вы не примете мое условие, то я не смогу вам помочь, – напомнила Ирина.
– Вы жестокий человек, – всхлипнул Курга. – Разве вы не понимаете, что этим признанием я подпишу себе смертный приговор?
– А разве пять минут назад не вы говорили, что согласны на расстрел, лишь бы спасти сестру?
Он кивнул и расплакался. Плечи его вздрагивали, из-под кулаков, разбитых в кровь, текли слезы. Они были мутно-белыми из-за цементной пыли.
– Но вы обещаете мне, что спасете сестру? – плача, спросил он.
– Обещаю. Хотя, конечно, это мне будет многого стоить. Да, потерявши голову, уже нет смысла плакать по волосам. Не забывайте, что по вашей милости я лишилась огромной суммы!
– Ладно, ладно, – бормотал он, растирая по щекам серую пыль. – Но это не все... Я хочу... нет, я требую, чтобы вы предоставили мне возможность поговорить с ней. Только на этих условиях я согласен. Вы добиваетесь ее освобождения, и я с ней говорю. Вот такие два моих категорических условия...
«Черт с ним, пусть говорит!» – подумала Ирина и, вздохнув, произнесла:
– У вас, Курга, мертвая хватка. В душу залезете, но добьетесь своего... Хорошо, будь по-вашему. Вы сможете поговорить с сестрой.
Курга писал долго и трудно. Сгорбившись, он сидел на ступеньке, близоруко склонив голову над листом бумаги, под которую подложил томик Нового Завета. Выведет одно слово – задумается. Выведет второе – погрызет кончик ручки. Вступительную часть письма, насыщенную терминами и протокольными оборотами («следственно-оперативная группа», «незаконное удержание», «физическая расправа» и т.д.), ему продиктовала Ирина. Она делала это с выражением, с паузами после запятых, и при этом ходила по коридору в ритм слов, словно учительница русского языка в час диктанта. Несколько раз Курга сбивался, писал вовсе не то слово, которое продиктовала Ирина, и было ясно, что мысли его разбросаны и хаотичны и думает он вовсе не о содержании письма, а о чем-то своем.
В окончательном виде «чистосердечное признание» выглядело так:
«Я, Курга Иван Георгиевич, полностью раскаявшись в содеянных преступлениях, в целях облегчения работы следственно-оперативной группы делаю следующее заявление. 20 февраля я хитростью заманил группу людей (6 человек) в охотничий приют, где незаконно удерживал их, угрожая физической расправой в случае попытки бегства. В обмен на их свободу я требовал крупную сумму денег в иностранной валюте, причем требовал не только у самих заложников, но и у их родственников. Когда мне стало ясно, что захваченные мною люди не в состоянии выполнить мое требование, я стал осуществлять свою угрозу: через каждые четыре часа убивать по одному заложнику.
В 21 час 30 минут я увидел на пищеблоке Земцова, который занимался подсчетом денег. Дождавшись, когда он выйдет во двор и приблизится к воротам, я быстро настиг его и ударил по голове монтировкой, которая на кухне использовалась для подпирания печных створок. Когда он упал, я убедился, что наступила мгновенная смерть, и быстро скрылся с места преступления.
Приблизительно в 7 часов утра следующего дня я увидел, как на пищеблок зашел Вешний. Наверное, он хотел приготовить кофе. В тот момент, когда он повернулся к двери спиной, я зашел на пищеблок и ударил его по голове топором для разделки мяса. Затем я расчленил труп, частями вынес из пищеблока и выкинул за частокол.
Глубоко раскаиваюсь в содеянном. Всеми моими поступками руководила только алчность и жажда быстрой наживы».
Под «признанием» Курга поставил подпись и дату: 21 февраля. Время, по настоянию Ирины, он не проставил.
Ирина дважды перечитала текст. Фраза «я расчленил труп, частями вынес из пищеблока и выкинул за частокол» показалась ей совершенно неправдоподобной. «Невозможно поверить, – подумала она, – что Курга стоял у частокола и закидывал за него отрубленные руки, ноги, голову. Он бы весь вымазался в крови, и снег у частокола был бы залит кровью. Даже совсем молодой и неопытный следователь сразу поймет, что эта версия шита белыми нитками. Но что написать, чтобы никто не подкопался?..»
Она недолго думала и в конце концов решила оставить «признание» в прежнем виде. Аккуратно сложив лист, она спрятала его в саквояж и с удовлетворением посмотрела в помертвевшие глаза Курги.
– Теперь звоните... – прошептал он, облизывая пересохшие губы.
– Конечно, – кивнула Ирина и подумала: «Совок, быдло! Он остался таким же наивным и доверчивым, каким был, когда продал свою квартиру и вложил деньги в акции «Титаника». Так ничему жизнь его и не научила».
Глава 45
НА КРАЮ ОБРЫВА
Кирилл поднимался к «Ковчегу» по тропе, на которой, если внимательно приглядеться, еще можно было отыскать его и Веры следы. Он вспоминал, как вчера вечером провожал девушку домой. Уже тогда он чувствовал смутную тревогу. Вера вела себя как-то необычно, да и странный детина, следивший за ней из туалета, заставлял Кирилла вести себя настороженно.
Но то, что произошло утром на склоне горы, Кирилла просто вывело из себя. Ему было наплевать, какие дела связывали Веру с человеком, сбросившим ей детский рюкзачок, и с пассажирами «Лексуса». Его не интересовало, какая тайна хранилась в потемках ее души. Но он не мог оставить безнаказанным неджентльменское обращение с ней каких-то «быков». В конце концов, она сделала ему доброе дело – приютила на ночь, и он считал своим долгом отблагодарить ее за это.
Вернувшись с «вышки» в поселок, Кирилл зашел в дом, где жила Вера. К сожалению, хозяева ничего конкретного сказать о ней не смогли. Кирилл узнал только, что Вера прожила у них несколько месяцев. Иногда к ней приходил сухощавый мужчина, которого она называла братом.
Оставалась надежда узнать больше о Вере в ресторане. Кирилл быстро шел вверх. Снег под щедрыми солнечными лучами изрядно подтаял, но его унты с глубоким протектором крепко держались на скользком склоне. Ружье, которое Кирилл за двое суток ни разу не расчехлил, он нес на плече. «Снова я откладываю встречу с одноклассниками, – думал он. – Наверное, не судьба».
Он выбрался наверх, кинул рюкзак под ноги, чтобы перевести дыхание и заправить в джинсы свитер, как вдруг увидел стоящий перед входом в гостиницу черный «Лексус». Тихо сказал «о-е-ей!», инстинктивно пригнул голову и перебежал за густой вечнозеленый куст самшита. Там он расчехлил ружье, снарядил магазин пятью медвежьими жаканами и до звонкого щелчка загнал его под рукоятку ружья.
«Теперь можно знакомиться с детиной в пальто».
Он вынул из рюкзака катушку липкой ленты, обрывок пеньковой веревки, кожаный ремень и охотничий нож с широким крепким лезвием, который сунул за спину. Расстегнул полушубок и зажал ружье вдоль тела под мышкой. Рюкзак он пнул ногой под куст и расслабленной походкой скучающего бездельника пошел к гостинице.
«Будь прокляты эти тонированные стекла! – подумал он. – Невозможно разглядеть, сколько в машине человек».
Понимая, что если будет долго крутиться у машины, то обязательно вызовет подозрение, Кирилл приблизился к подъезду и встал у дверей, делая вид, что читает табличку. В стекле, которым табличка была покрыта, отражался «Лексус». Намытый, отполированный, словно касатка, выброшенная на берег. «Похоже, никого там нет...»
Тут дверь гостиницы распахнулась и вышел уже намозоливший Кириллу глаза детина.
– ...можете заселяться сейчас, можете вечером! – летел за ним голос женщины-администратора. – Как вам удобно...