Лоцман. Лето кончится не скоро, стр. 82
— Какое?
— Небольшое, — торопливо вмешался Кимыч. — Без явных фокусов и заметного волшебства… Имей в виду, что мертвых не вернуть…
Гурский глянул на Кимыча укоризненно. А Шурке сказал:
— Давай-ка укрепим на всякий случай твое сердце.
Шурка мотнул головой. Сердце не болело и билось ровно.
— Лучше другое желание…
Кимыч с ехидцей сообщил:
— Я знаю, о ком он попросит. О бабке…
— Да! Потому что, если с ней что-нибудь случится, куда я тогда… И потому что она родная!
— Ничего с ней не случится, — сказал Кимыч. Не Шурке, а Гурскому. — Я позаботился заранее, когда оформляли опекунство. Старуха проживет не менее ста лет. А то и больше. Без дополнительного энергоресурса.
— Все-таки вы циник, Илья Кимович, — вздохнул Гурский.
— Ну и пусть… Полушкин, давай о другом.
— Тогда… знаете что? Можно, чтобы Гриша Сапожкин отыскал щенка?
Все разом взглянули на потолок. За ним уже не слышно было голосов и смеха. Потом Гурский и Кимыч посмотрели друг на друга. Кимыч пожал плечами. Гурский опять затеребил бороду.
— Видишь ли… Месяц назад щенка поймали мальчишки с улицы Краснопольской. Привязали к дереву и расстреляли из самодельных арбалетов…
— Будущие полевые командиры, — сказал Кимыч.
— Те, кто не мыслит жизни без стрельбы по живым целям…
Шурка вздрогнул, обнял себя за плечи. Как на зябком сквозняке.
— Тут ничего не поделаешь, Полушкин… А Грише лучше не знать про это. Пусть думает, что щенок живет у других хозяев…
— Пусть, — прошептал Шурка. — Но тогда… я не знаю, что и хотеть. Надо думать, а времени нет…
— Времени нет, — согласился Кимыч.
— Вот что! Если можно… Пусть это лето не кончается подольше! Пусть будет длинным-длинным! Можно?
Кимыч недовольно спросил:
— Это как же? Задержать Землю на орбите? Или изменить наклон оси?
Гурский посмотрел на него через плечо. Слегка нагнулся над Шуркой.
— Мы не можем ни задержать, ни наклонить, Кимыч прав. Но тебе и твоим друзьям лето покажется долгим-долгим. Оно не кончится, пока… ну, скажем, пока ты не истреплешь свою анголку. А это случится очень не скоро.
— Еще бы! — возликовал Шурка.
— А теперь выведи нас.
Они покинули комнату, и кирпичный коридор (теперь в нем горели лампочки) привел к железной лесенке. Вверху светился круглый выход.
Шурка первый поднялся на поверхность. Конечно же недалеко от Кузи. Качались головки дикого укропа и белоцвета. На иван-чае кое-где уже появились пушистые семена.
Гурский и Кимыч встали у Шурки за спиной. Подержали его за плечи, потом обошли с двух сторон и стали уходить сквозь чащу травы. Не оглянувшись. Они были видны по пояс.
Они не просто уходили, а как бы таяли в солнечном воздухе. Исчезали, как сон.
Шурке стало грустно. Не только из-за прощания. Вообще. Ведь вместе с повышенной регенерацией и другими волшебными свойствами пропала и спасительная блокада памяти. Шурка знал, что теперь воспоминания о прошлом будут частыми и безжалостными. Никуда не уйдешь… Он уже приготовился…
Но сзади раздались знакомые голоса. К Шурке спешили Платон, Кустик, Тина, Ник. И Женька. У Женьки косы цеплялись за головки трав. Кустик храбро ломился через белоцвет, но при этом тихонько верещал.
Они подбежали.
— Шурка, мы тебя искали, искали!
— Шурчик, ты почему тут один?
Он посмотрел Женьке в глаза, почесал зудящий укол над коленом.
— Я провожал этих. Они ушли насовсем.
— На свою планету? — шепотом спросил Кустик.
— Не знаю. Наверно…
Кустик наклонил к плечу голову.
— Смотри-ка. Твой кружок на сердце сделался загорелый. И шрама почти не видать. Скоро будет не различить…
— А от Куста сбежала русалка, — сообщил Платон. И повернул Кустика к Шурке спиной. — Смотри.
Вместо яркой круглолицей девы-рыбы на майке был блеклый силуэт.
— Не сбежала! Я ее сам… выселил! Придумал заклинание: «Мне с тобою неохота, уплывай в свое болото! Убирайся от Куста или будешь без хвоста!» Потому что она знаете что вытворяла? Сегодня с утра начала дергать хвостом и пальцами шевелить! Щекоталки репетировала… Еще вреднее, чем Алевтина с Женькой.
— «И все засмеялись», — надула губы Тина.
И все засмеялись.
Глава 4
ЧЕШУЙКИ В РЫЖЕЙ ШЕРСТИ
(Почти эпилог)
Гурский обещал не зря — лето и в самом деле было бесконечным. Дни — как недели, недели — как месяцы.
Были бесконечными и Безлюдные пространства Бугров: и в своей просторности, и в радостях, которые они дарили ребятам.
Шурка с друзьями проводил там целые дни. Они открывали новые заколдованные места и таинственные подземелья. Но больше всего по-прежнему любили ложбину с паровозиком Кузей…
Мелькали солнечные дождики, вставали над Буграми радуги. Выгорели от горячих лучей ребячьи волосы. Шурка уже не обрастал, как прежде, и царапины его не зарастали моментально. Однако все равно зарастали быстро — как на остальных…
Иногда, особенно по вечерам, делалось грустно. Даже тоскливо. Потому что теперь он снова помнил все. Даже название города, где жил раньше. Порой тоска делалась такой, что он плакал в подушку. Но даже сквозь эти слезы просачивалась радость от того, что есть лето, есть друзья, есть их страна — защищенные от бед, почти сказочные пространства…
Случалось, что покалывало сердце. И тогда опять вспоминались Весы. И закрадывалась тревога: не случится ли все-таки плохое — тогда, когда в конце концов наступит осень и солнце войдет в зодиакальную зону Весов? Может быть, Кимыч сказал правду? Ведь игла в самом деле успела коснуться сердца…
Но боль утихала. И Шурка начинал думать, что это пустяки. Разумеется, галактические корректоры никогда не врут, но Кимыч мог просто ошибиться. Да, игла коснулась, но что с того? Есть ветераны давней войны, которые до сих пор живут с осколком в сердце. А тут — слабенький укол…
И все же однажды Шурка не выдержал, поделился тревогой с друзьями.
— Пойдем со мной, — сказал Платон. И повел его к своему знаменитому дяде.
Профессор-кардиолог Звягинцев обследовал Шуркино сердце «вдоль и поперек». И сказал:
— Все в порядке. Почти. Есть легкие шумы: чуть-чуть капризничает один клапан. Но это, видимо, возрастное, пройдет. Живи и не бойся…
И Шурка перестал бояться.
Стало совсем хорошо.
Женька всегда была как ласковая сестренка, и ни одна размолвка не омрачила их дружбу…
Правда, было событие, которое внесло в эту летнюю жизнь печальную нотку: мама и новый папа Кустика увезли его отдыхать к морю. Никто теперь не дразнил девчонок, не убегал с воплями от заслуженных щекоталок и не развлекал друзей подслушанными в космосе историями.
Уезжая, Кустик утешал друзей и себя:
— Это ведь всего на две недели.
Две недели оказались громадным сроком. Кустик успел прислать два письма. Одно короткое: как приехали, какой чистый на пляжах под Калининградом песок и какие «щекотательные» у волн гребешки. А второе…
Вот отрывки из него:
«…Один раз, когда я лежал с закрытыми глазами на песке, кверху животом, ко мне кто-то подошел и лизнул бок. Я заорал от щекотки и откатился. И увидел, что это щенок. Он испугался, но не убежал. Только отскочил. Он был мокрый. Стоял и смотрел на меня и махал хвостом, с которого летели брызги. Он был рыжий, с черным пятном на ухе. Ухо было лопухастое…
…Конечно, мама и дядя Игорь (который ее муж) сперва говорили, что это безумие. Что невозможно везти собаку с собой в такую даль, через полстраны и даже через заграницу, через Литву. Нужны всякие разрешения и ветеранские справки…»
— Ветеринарские, — поправила Тина. — Все перепутал, Кустище необразованное…
Они лежали в тени паровозика Кузи, и Платон читал письмо вслух.
— А вообще-то он складно пишет. Он точно будет писателем, — защитил Кустика Ник. А Шурка дернулся от нетерпения: