Анатолий Собчак: тайны хождения во власть, стр. 31

Невзоров ( это не популярность в обычном смысле слова, но тяга к телеэкрану миллионов людей, желающих знать, что же нас в действительности окружает и что ждет каждого впереди.

Невзоров ( это в сию пору единящая людей любовь к нашей истерзанной Родине.

Невзоров ( это не человек, а материализованная легенда. В нем неестественно все: от не поддающейся никакому анализу проницательности заброшенного на землю пророка до скудного жития не стиранного отшельника, пока еще не имеющего ничего материального, кроме дела, которому он служит. Богом данное Невзорову профессиональное превосходство делает беспросветной, безнадежной и бесперспективной творческую удаль подавляющего большинства нынешних телерепортеров. Отсюда и высочайший коэффициент злобствования, представляющий из себя, по моему определению, соотношение серой посредственности к таланту. Почему популярного «телевика» до сих пор, скажем, не отравили его коллеги ( ума не приложу.

Почти все, что мы слышим и читаем о Невзорове ( неверно. Я давно хотел написать о нем книгу, и вовсе не потому, что лучше других его знаю, а для того, чтобы все поняли, какую он играет роль в повседневно-вечной череде отношений Творца и тварей.

Неведомо, буду ли жив, когда эту книгу увидит читатель, поэтому именно сейчас хочу объяснить тебе, Невзоров, что не мог сказать, глядя в глаза. Ты, Саша, знаешь: я не трус и не подонок. Но много раз собираясь, все равно не повернулся у меня язык сознаться: мы с Собчаком тебя обманули. Помнишь, в тот первый раз, когда я вас знакомил, ты, лишь поздоровавшись с Собчаком и перекинувшись всего несколькими фразами, прямо при нем шепнул мне на ухо: «Титыч, неужели ослеп? Ведь Собчак ( просто ничтожество, если не более!» Ты, Невзоров, и на этот раз оказался сатанински проницателен, но я сделал все, чтобы обмануть и уговорить тебя поддержать Собчака в самый трудный для него период. Поэтому чуждый работать по прямому заказу, ты, Невзоров, пытаясь переубедить себя в ошибочности своей первоначальной оценки Собчака, убедил в несуществующих его достоинствах миллионы веривших тебе людей, в глазах которых Собчак тут же стал идолом поклонения и символом надежды. Без твоей поддержки «патрона» в тот критический момент, о чем рассказано ниже, нардепы сдули бы его со стола истории еще осенью 90-го года, и Собчак не смог бы натворить столько бед городу и жителям. Как теперь я ни оправдываю себя за обман искренностью собственных заблуждений, ты не заблуждался никогда, а потому вина моя бесспорна.

В тот раз, когда я после телефонного разговора примчался к тебе домой, ты, ехидно ухмыляясь, сообщил мне, как став всего еще только месяц назад «первой леди» города, Собчиха уже сегодня, к ужасу директрисы, «обнесла» музей фарфорового завода им. Ломоносова, забрав за бесценок хранившуюся в нем испокон века уникальную посуду, чем враз перещеголяла всех вместе взятых жен партбаронов прошлых лет. Я помню, как горячо убеждал тебя не ломать тут же хребет котенку, на которого в ту пору походил Собчак. Ты тогда попрощался со мной, даже не пожав руки, оставшись при своем твердом убеждении, что муж и жена ( одна сатана. Но наш город и страна о фарфоровых проделках Нарусовой не узнали.

Вскоре после «разграбления» музея будущая «дама в тюрбане» совершила еще один набег на небольшой складик городского Исполкома, где предшественники Собчака собирали и хранили разнообразные сувениры, в том числе янтарные ожерелья и другие украшения для одаривания высоких делегаций. Легко преодолев отчаянное сопротивление заведующей этим хранилищем, жена «патрона» и тут прибрала к рукам все, представляющее хоть какой-нибудь интерес. Невзоров откровенно скалил свои прокуренные зубы по поводу, как он выразился, «моей неразборчивости в связях». Я же с маниакальным упорством публично уличенного во лжи пытался доказать, что это скорей нелепая оплошность, а не смысл всей жизни семьи Собчаков.

Глава 13

Торжество «Барбароссы»

Пришла пора истерического веселья. Страна продолжала удивлять мир ( это, в общем-то, наше привычное занятие.

Оглядываясь без радости на начало «Великого разгрома», нельзя обойти вниманием внезапно охватившую всех страсть к повальному переименованию всего ( будь то город, учреждение, должность, государство, улица или название колбасы.

Нравственный императив отсутствовал начисто. Поэтому ударный маятник, запущенный умелой рукой из таящейся бездны нашей сокрушающей своей жестокостью жизни, разбивал исторические судьбы в прах, сметая все памятники на своем пути. При этом само значение любой легендарной личности смешивалось с дерьмом. После каждого удара этого маятника зрители праздновали победу, которой не было. Ибо вся эта кажущаяся революционность, по сути, представляла собой контрреволюцию, только, опять же, с удачно переиначенным названием: «демократическая антитоталитарная программа реформ».

Как сейчас уже очевидно многим, в мозговом центре враждебного нам Запада принимались абсолютно точные, беспроигрышные решения по завоеванию нашего рынка, уничтожению обороны, промышленности и культуры. События не только направлялись, но и обеспечивались расставляемыми по указке Запада кадрами, даже в оппозиции. Наше руководство превратилось полностью в марионеток западных кукловодов при возрастающей, также просчитанной не в Москве, политической и патриотической апатии всего народа.

В шуме и гаме разгула повальных переименований все же угадывался некий тщательно скрываемый смысл. Не имея возможности добиться обещанного избирателям улучшения жизни, да и не ставя перед собой такой цели, новая власть занялась имитацией бурной деятельности, для чего, например, все старые структуры управления безапелляционно объявлялись абсолютно непригодными для работы в новых условиях наступающего «светлого будущего» и по этой причине, ввиду неспособности соответствовать требуемому, немедленно подлежали простому, но эффективному переименованию. «Новый демократический порядок» разрушал все, к чему прикасался, и калечил души тех, кто пытался выжить.

Я помню, как «патрон» долго бился в поисках универсального названия всем многочисленным управлениям, главкам и другим звеньям, входившим в сферу подчиненности бывшему городскому Исполкому. Назвать их «коллегиями» на манер петровских ( получался вычурный анахронизм, «комиссиями» ( отдавало запахом магазина подержанных вещей или, еще хуже, ВЧК, поэтому остановились на «комитетах», так как в голову больше ничего тогда не приходило, кроме таких, совершенно уж на западный манер наименований, как, скажем, «департаменты». Но сил для демонстрации подобного презрения к национальному укладу нашей страны в ту пору у «демократов» еще явно не хватало.

Во всей этой чехарде с переименованиями учреждений была еще одна притягательная сторона, ибо одной только смены самой вывески оказывалось достаточно, чтобы «посчитаться» со всеми строптивыми, но умеющими работать руководителями, а выбитые из-под них кресла раздать всяким единоверцам и прочим сподвижникам. Именно так к исполнительной власти пришел слой пастеризованных вольнодумцев, должностные обязанности которых сильно превышали возможности каждого из них. «...и стали последние первыми...» (Матфей, 20, 16).

Что касается переименования самого Ленинграда, то это был грандиозный обман, совершенный лично Собчаком. Все остальные, принимавшие в нем участие, были лишь статистами, какую бы роль они сами себе ни присвоили.

Для Собчака же это был коммерческо-политический заказ Запада. Доходная часть таила в себе захватывающую, как отливная океанская волна, личную выгоду «патрона», выплаченную ему долларами под видом гонорара за вторую книгу «Ленинград ( Санкт-Петербург», и, кроме этого, демонстрировала западным политикам и партнерам его социальную устойчивость, гарантирующую вложенные и вкладываемые под имя Собчака капиталы.