Будни прокурора, стр. 33
Лавров углубился в чтение дела. Закончив последний протокол, закурил.
«М-да… Трудное дело. Материал сырой, — подумал он. — И какое все-таки счастье для этого Путоева, да и для нас, что посторонние люди видели его в это время дома! А вдруг задержался бы где-нибудь? Ведь столько улик было против него!..»
Юрий Никифорович взялся за вещественные доказательства. Ржавая железная полуось с едва заметными теперь следами крови и приставшими к поверхности мелкими кусочками каменного угля ни о чем ему не сказала.
«Узнать бы, кому она принадлежала, — подумал Лавров. — Глебов, кажется, не задавал себе этого вопроса…» И он сделал для себя пометку на листке бумаги.
Отложив полуось, Лавров взял большой конверт, в который были аккуратно уложены окровавленные куски газеты. Рассматривая их через лупу, он увидел на одном обрывке, залитом кровью, едва заметный карандашный штрих.
«Что это может быть? — размышлял он, всматриваясь в маленькую серую черточку между кровяным пятном и оборванным краем газеты. — Может быть фамилия подписчика? Ведь это верхний угол первой страницы. Вот только сохранились ли буквы под пятном крови? Хоть несколько букв!»
Низко наклонившись над столом, Лавров то плотно прикладывал лупу к газетным листкам, то снова отводил ее, напряженно вглядываясь в каждое пятнышко на потемневшей, запачканной ржавчиной, кровью и углем газетной бумаге. Но найти ему больше ничего не удалось.
Окончив осмотр, он устало откинулся на спинку стула.
На сегодня хватит!
VI
В понедельник с утра Лавров вызвал Глебова.
— Видите ли, Олег Николаевич, как это ни неприятно, но я вынужден указать вам на некоторые ваши просчеты. Я понимаю, что у вас еще нет достаточного опыта для расследования сложных дел, и именно поэтому всегда готов помочь вам. Но внимательность при осмотре вещественных доказательств — это не то качество, которое надо вырабатывать годами. Здесь нужно просто дисциплинированность, умение заставить себя работать тщательно. А вы кое-что проглядели. Вот посмотрите! — Лавров достал из пакета обрывок листа газеты. — Здесь ясно, даже без лупы, виден карандашный штрих. Видите?
— Вижу! — ответил Глебов.
— Быть может, он так и останется штрихом и не будет нам ничем полезен, — продолжал Лавров. — Но не обратить на него внимание нельзя. Ведь даже из теории нам известно, что в уголовном деле нет мелочей, которыми следователь может пренебречь. Вы понимаете меня?
— Да, Юрий Никифорович, — неуверенно ответил Глебов. — Конечно. Ведь здесь обычно пишут фамилию подписчика или, во всяком случае, его адрес.
Он густо покраснел. Ему действительно было стыдно за свою беспомощность.
Лавров сделал вид, что не заметил смущения следователя.
— И потом — полуось, — продолжал он. — Вы пытались установить, кому она принадлежит?
— Нет, я считал это невозможным, — ответил Глебов, не поднимая головы.
— Сегодня же дайте задание милиции. Невозможным вы будете вправе считать это не раньше, чем исчерпаете все возможности, которыми еще не воспользовались.
Из кабинета прокурора Глебов вышел красный и злой на самого себя.
Извинившись перед ожидавшим его свидетелем и попросив его прийти через час, он осторожно положил аккуратно завернутые Лавровым в газету вещественные доказательства и достал из следственного чемодана лупу. Долго и сосредоточенно всматривался Олег Николаевич в хорошо знакомые предметы. Он не чувствовал сейчас той противной вялости в движениях и в мыслях, которая овладевала им временами после неудач, превращала способного и умного человека в безвольное существо, лишенное работоспособности и смекалки.
Разговор с Лавровым как бы встряхнул Глебова. Он почувствовал прилив здоровой энергии.
«Шерлок Холмс, конечно, из меня не получится, но видеть и понимать такие простые вещи, о которых говорил прокурор, я могу и обязан. Это доступно каждому, — размышлял он, внимательно разглядывая в лупу кусочки каменного угля на железной полуоси. — Надо будет сказать Романову, что обладателя этой железки следует искать прежде всего в тех дворах, где есть каменный уголь…»
Сложив вещественные доказательства в шкаф, Глебов оставил на столе лишь куски газеты, которые решил сегодня же направить на экспертизу, и полуось.
VII
Когда Орешкина пригласили в горком партии и ознакомили с представлением прокурора, он заявил:
— Вот видите, стоило мне написать на прокурора письмо в горком, как он тут же написал представление на меня. Это со стороны Лаврова ни больше, ни меньше, как зажим критики. Я думаю, горком поймет, что за человек этот прокурор. Он все время ко мне придирается, его придирки мешают работать. Я двадцать пятый год работаю, со многими прокурорами работал, но таких взаимоотношений у меня не было ни с одним. Я отрицаю факты, указанные в представлении Лаврова, — продолжал Орешкин. — Он необъективно оценил нашу работу. Если эти факты в действительности имели место, то почему он мне о них ничего не говорил при проверке? Я настаиваю на вторичной, объективной проверке и не прокурорами, а работниками горкома. Меня тут знают ие меньше, чем Лаврова.
— Вы полностью опровергаете представление прокурора или, может быть, не согласны лишь с отдельными фактами? — спросил Орешкина заведующий отделом горкома.
— Я категорически отрицаю все эти факты! Комиссия горкома может легко убедиться в том, что я прав.
— Хорошо. Я поддержу вашу просьбу, но должен вас предупредить, что предложу ввести в состав комиссии горкома и товарища Лаврова, и других работников прокуратуры.
Орешкин, красный от негодования, заявил:
— Тогда какой смысл в перепроверке? Они, конечно, будут всячески изворачиваться, лишь бы не признать, что написали чепуху.
— Вы немного подождите, я зайду к товарищу Давыдову.
Заведующий отделом ушел. Орешкин остался в кабинете, затем вышел в коридор, нервничая, расхаживал по нему и обдумывал, какие ему принять меры, чтобы опровергнуть материалы, представленные прокурором. Свой гнев он перенес с прокурора на подчиненных, которые, как он считал, оказались разинями и дали возможность прокурору рыться, где не следует. И Орешкин твердо решил, что, когда кончится проверка, он разберется, кто из его работников вошел в контакт с прокурором. Таким работникам не будет места в горотделе!..
Вернувшись, заведующий отделом сообщил Орешкину:
— Завтра комиссия горкома займется проверкой фактов, изложенных в представлении прокурора. Она проверит и состояние воспитательной работы в горотделе. В комиссию войдут пять товарищей: два работника горкома партии и трое из прокуратуры.
— Опять из прокуратуры? Я же говорил… — начал было Орешкин, но заведующий отделом перебил его:
— У горкома нет оснований не доверять работникам прокуратуры.
— А я не доверяю Лаврову!
— Но ведь в комиссии будут и работники горкома. Вместе с вами и с прокурорами они сумеют во всем объективно разобраться.
Орешкин вышел из кабинета недовольный.
В течение нескольких дней комиссия горкома партии проверяла работу милиции и убедилась в объективности и правильности выводов прокурора.
На очередном заседании бюро рассматривался вопрос о работе товарища Орешкина. Члены бюро говорили о том, что Орешкин плохо руководит горотделом милиции, допускает нарушения законности.
Орешкин сидел красный, потный.
— Мне осталось четырнадцать месяцев до получения пенсии, — сказал он. — Я прошу дать мне возможность уйти на пенсию с этой должности. Я хочу…
— Нет, товарищ Орешкин, мы не можем в данном случае исходить только из ваших личных интересов, — сказал Давыдов. — Работу милиции необходимо налаживать немедленно, а вы, как это показало обследование, не сумеете с этим справиться.
Бюро горкома единодушно приняло решение об освобождении товарища Орешкина от должности начальника городского отдела милиции, так как он не обеспечивал руководства горотдела милиции и нарушал советскую законность.