Будни прокурора, стр. 29

III

В кабинет ввели задержанного Путоева. Широкоплечий, загорелый, с развитой мускулатурой, он казался очень сильным и по-кошачьи гибким. Старая выцветшая майка с глубоким вырезом спереди открывала грудь с ярко вытатуированным летящим орлом. На левом плече — традиционная надпись всей «блатной братии»: «Не забуду мать родную», а на четырех пальцах правой руки — женское имя «Леля».

Глебова не удивила эта «живопись». Он знал, что Путоев был вором-домушником, неоднократно судился за кражи и большую часть жизни провел в тюрьме. Последний раз он судился за убийство: в приступе злобы ударил ножом своего напарника, не поделив с ним награбленное.

Неизвестно, что произошло после этого случая в душе Путоева, но, выйдя через восемь лет из заключения, он не вернулся в свою воровскую компанию, уехал на Кубань и два с половиной года работал в кузнице. Затем женился. Вскоре у него родился сын. Ребенка Путоев любил, но с женой не ладил. Все это Глебов знал из показаний свидетелей и жены Путоева.

Заполнив в протоколе допроса анкетные данные, Глебов предложил Путоеву расписаться. Тот подвинул к себе протокол, расписался в низу страницы и небрежно оттолкнул от себя бланк.

— Курить можно? — спросил он, доставая из кармана пачку папирос.

— Курите, — разрешил Глебов и про себя заметил: «Тот же «Беломор», что и на месте преступления…»

Путоев прикурил, швырнул обгоревшую спичку в пепельницу, щурясь от дыма, зло спросил:

— Дело шьете?

Глебов пожал плечами.

— Почему шьем? Просто стараемся разобраться.

Путоев презрительно скривил губы:

— Видно, что «стараетесь»! Хватаете первого попавшегося. Крайнего нашли. Думаете, если семь раз судим, так восьмой раз нахально засадить можно?

Возмущенный развязным тоном Путоева Глебов, не отвечая на его вопрос, строго сказал:

— Собственно, почему вы со мной так разговариваете? Не забывайте, что ваша обязанность отвечать, а не задавать мне вопросы.

Но, встретившись глазами с Путоевым, понял, что это замечание не произвело на допрашиваемого ни малейшего впечатления. Взгляд Путоева показался Глебову острым и неприятным. Небольшие черные глаза на тронутом оспой, коричневом от загара лице смотрели на следователя в упор, с выражением презрения и ненависти. Глебов понял, что допрос будет трудным. Этот человек видел за свою жизнь немало следователей и прокуроров, и ему, Глебову, молодому, неопытному работнику, едва ли будет просто заставить его сказать правду.

Глебов знал, что квалифицированные преступники сознаются в совершении преступления только в случае, если полностью изобличены доказательствами. И, зная это, он верил, что, если не на первом, то на последующих допросах, Путоев сознается в убийстве Лукерьи Гармаш, — ведь доказательств собрано более, чем достаточно.

Но первые же ответы Путоева поколебали в Глебове эту уверенность. Допрашиваемый упорно утверждал, что в день, когда была убита Гармаш, он после работы, переодевшись, ушел на центральную усадьбу совхоза к своему приятелю Петру Грешняку, от которого возвратился домой в одиннадцатом часу вечера и лег спать в присутствии жены и ее подруги Лидии Ковалевой. Свидетель Родин, по словам Путоева, «нахально врет», утверждая, что видел его в двенадцать часов ночи у дома Гармаш, Путоев не отрицал, что в течение последних трех месяцев имел связь с Анной Гармаш, часто бывал в ее доме и знал, что у нее есть деньги. Подтвердил он и то, что в его присутствии Анна прятала отрезы и недошитую работу, когда к ним неожиданно явился фининспектор.

— Значит, вы знали, где Анна Гармаш хранила отрезы, принятые в работу? — спросил Глебов.

— Знал! — вызывающе ответил Путоев. — Так что, по-вашему, если знал, так обязательно убивать должен? Стал бы я трогать эту старую рухлядь, — уже спокойнее, глядя куда-то мимо Глебова, сказал Путоев и, помолчав, добавил: — Я за свою жизнь столько квартир обобрал, сколько вы на земле лет не прожили. И всегда без «мокрых» дел обходился. А уж эту хату я мог так взять, что и муху б не спугнул. И, между прочим, не сидел бы после этого здесь и не ждал, пока меня попутают…

— Когда вы в последний раз были в квартире Гармаш? — спросил Глебов.

— Во вторник, когда Анна уезжала к сестре. Прощаться приходил, — не то всерьез, не то иронически добавил Путоев.

— В какое время дня это было?

— Весь вечер я у нее был. Часов с семи и пока она к поезду не ушла.

— Ужинали вместе?

— Нет, они до меня поели. Я пришел, старуха как раз посуду мыла.

— Может быть, вас угощали чем-либо? Вином, водкой, квасом?

— Нет, не угощали. Да на что вам это нужно-то? — снова впав в раздражение, спросил Путоев.

— И воду не пили?

— Воду? — словно припоминая, задумался Путоев. — Воду, может, и пил. Ну, и что?

— А не вспомните ли, из какой посуды вы пили воду? — продолжал Глебов.

— Э, да вы, небось, отпечатки мои нашли! — сообразил Путоев. — Да их там сколько хочешь! И на кружках, и на стаканах — на чем хотите! И что из того следует? Факт, что старуху-то я не трогал, вещей не брал…

Поняв, что дактилоскопия не произвела ожидаемого эффекта, Глебов прервал Путоева, уверенный в том, что уж сейчас-то собьет его с толку:

— Но, может быть, вы объясните, почему оказалась в крови рубашка, которая была на вас в день убийства?

Путоев медленно повернулся к Глебову, сверлящими глазами посмотрел ему в лицо и, бледный от сдерживаемой ярости, вдруг порывисто поднялся со стула.

— Ничего я вам объяснять не буду — понятно? — угрожающе выкрикнул он. — И показаний давать больше не буду! Пишите, что хотите! На моей одежде крови быть не могло, а где вы взяли эту рубаху и чья она — вам лучше знать.

И, резко повернувшись, он кивнул сидевшему у дверей конвоиру:

— Давай, веди меня в камеру!

Не вставая из-за стола и стараясь говорить внушительно и спокойно, Глебов произнес:

— Сядьте, Путоев. Вас никуда не поведут, пока я не закончу допроса. А если вы не желаете давать показаний — это тоже надо оформить протоколом. И вам придется подождать, пока мы пригласим понятых.

— Приглашайте, кого угодно! — зло выдохнул Путоев и, отойдя от преградившего ему дорогу конвоира, сел на стул боком к Глебову, заложил ногу за ногу и стал разглядывать голенища своих сапог.

— Вы поймите, Путоев, — снова заговорил Глебов, втайне надеясь, что ему удастся продолжить допрос. — Поймите, что если вы не виновны, вам тем более необходимо дать показания. Вы ведь понимаете, какие против вас серьезные улики? Надо же их как-то опровергнуть…

— Я сказал, что никаких показаний больше давать не буду! — решительно заявил Путоев. — И кончайте эту волынку.

Глебов понял, что говорить с Путоевым, по крайней мере сейчас, когда он так возбужден и озлоблен, бесполезно.

Путоева увели. Вошел Лавров.

— Ну, как? — спросил он.

Глебов подал ему пять мелко исписанных листков протокола допроса.

— Допросил, — сказал он. — Но протокола Путоев не подписал. Заартачился неизвестно отчего, когда допрос по существу был уже закончен.

Лавров покачал головой и стал внимательно читать протокол. Потом вызвал по телефону дежурного и попросил привести Путоева.

Минут через пять дежурный доложил, что Путоев отказался выходить из камеры.

— Ладно, пусть остынет немного, — сказал Лавров и, оставшись вдвоем с Глебовым, спросил:

— Когда истекает срок его задержания?

— Через тридцать шесть часов.

— За это время вы должны успеть тщательно проверить, его показания. Допросите жену, ее подругу и этого Грешняка, на которого он ссылается. Дайте Путоеву очную ставку со свидетелем Родиным. И обязательно проведите следственный эксперимент — я забыл вчера сказать вам об этом. Надо проверить показания свидетеля Родина: можно ли в темноте на указанном расстоянии опознать человека? Постарайтесь с участием Родина как можно полнее воспроизвести обстановку. Узнайте на метеостанции, какая была ночь — лунная или нет.