Будни прокурора, стр. 20

Прежде чем рассказать о том, как в вашем тресте соблюдается законность, я хотел бы напомнить вам один знаменательный эпизод. Однажды управляющий делами СНК отказал в приеме на работу в секретариат новой сотрудницы, так как это противоречило декрету «Об ограничении совместной службы родственников в советских учреждениях». Секретарь СНК обратился к Владимиру Ильичу с письменным ходатайством о приеме указанного лица, как ценного работника, причем обращение заканчивалось словами: «нельзя ли обойти декрет».

Владимир Ильич ответил секретарю СНК, что за одно только предложение обойти декрет отдают под суд…

Этот случай, имевший место в 1919 году, говорит о том, с каким уважением относился Ленин к социалистической законности, как охранял ее от малейших посягательств…

Лавров говорил просто, доступно, и слушали его с большим вниманием. Он приводил факты нарушения законности, допущенные в строительном тресте, делал выводы из этих фактов, называл должностных лиц, повинных в нарушении законов.

Бессонов, сидя в президиуме, ни разу не поднял головы и торопливо записывал что-то в своем блокноте.

Первым в прениях выступил высокий худощавый человек, заместитель главного бухгалтера Клепочкин. Опершись правой рукой на трибуну, он обвел взглядом зал, чему-то улыбнулся и начал:

— Я так скажу. Первое: кто есть уважаемый нами товарищ Бессонов?

И вкрадчивым голосом ответил самому себе:

— Товарищ Бессонов есть человек большой души и, как писал товарищ Максим Горький, — человек с большой буквы. Это я вот к чему. Кто несет на себе груз руководства трестом? Товарищ Бессонов. Кто за все в ответе? Опять же он. А теперь скажите: кто больше всех о нас беспокоится, может, ночами не спит?..

— Да брось ты! — послышалось из зала.

И смешок прокатился по рядам.

— А чего бросать? — взмахнул рукой Клепочкин. — Я дело говорю. Забыли, как он столовую построил, двухэтажный дом для рабочих отгрохал?

— И тещу твою туда поселил, — добавили из зала. — Факт?

Клепочкин кашлянул, отпил из стакана глоток воды.

— Вот я и говорю. Ошибки, конечно, есть. Но, товарищи, мы же коллектив! Мы и должны за все отвечать. Нас много, а товарищ Бессонов-то один! Он старается для нашей же пользы… Для общего дела. Он способный человек, талантливый, он руководитель треста! Это же не шутка! Если его снимут, что же с трестом будет? Подумайте об этом!

В зале поднялся такой шум, что Клепочкину пришлось умолкнуть.

Бессонов совсем опустил голову, лицо его налилось краской, на лбу выступили крупные капли пота. «Идиот! — раздраженно думал он о Клепочкине. — Подлая душонка, подхалим!.. И как это я его раньше не раскусил?»

Собрание продолжалось. Почти все выступавшие говорили, что в методах работы Бессонова много бюрократизма, к рабочим он относится невнимательно, перестал считаться с коллективом…

В своем выступлении Бессонов пытался смягчить краски.

— Нарушения действительно допускались, — говорил он, — но прокурор представил все в слишком мрачном свете…

От фактов трудно было уйти, но Бессонов приводил все новые и новые аргументы в свое оправдание и в заключение заявил:

— Многие уволенные нами рабочие действительно судом восстановлены. Ну что же, если суд и прокуратура занялись расстановкой кадров в нашем тресте, пусть они и отвечают за выполнение плана строительства.

Чувствовалось, что это было венцом его аргументации. И действительно, захлопнув блокнот, Бессонов сошел с трибуны. В заключение выступил Давыдов, упрекнувший руководителей в том, что они плохо охраняют права рабочих и служащих.

— Да и партийное бюро тоже мало делало в этом направлении, — говорил секретарь горкома. — Чем иначе можно объяснить поведение управляющего трестом товарища Бессонова? Ведь он показал себя каким-то удельным князьком! А выступление товарища Бессонова показало, что он не понял своих ошибок, не разобрался еще в своей собственной позиции. Полагаю, что к моменту, когда мы будем слушать начальника треста на заседании бюро горкома, он сумеет стать на более объективную позицию и правильно оценить деятельность стройтреста. Если же не сумеет, мы постараемся ему помочь…

VI

Вскоре в прокуратуру поступили материалы из Ростовской области и от городской прокуратуры Курской области. Городской прокурор писал:

Лавров был удивлен. «Выходит, за нос водит нас этот Игорь-Владимир? Или, может, коллега что-то напутал? Да, были паутинные нити и те обрываются. Но зачем он говорил, что забыл отчество жены? Или это выдумка?..»

Он вызвал Александру Мироновну, протянул ей документ.

— Подождите… То есть как не проживала? — не поверила она прочитанному. — Может, он город перепутал? Нет, он дважды назвал медсестре Наде именно Курск. Зачем бы ему врать? А вот почему эта гражданка не значится у них проживающей — это другой вопрос. Может быть, просто плохо проверили. Кому хочется рыться в архивах десятилетней давности!

— Да, но что можно сделать еще? — пожал плечами Лавров. — Не станем же мы на этом успокаиваться!

Оба задумались.

— Давайте запросим областной адресный стол. Хотя запрос могут не выполнить без отчества и точной даты рождения…

— Все-таки попробуем, — поддержал Лавров. — Если мать получила извещение о его гибели, а, насколько я знаю, такие извещения шли всегда через военкоматы, то такое же извещение должны были послать и жене. Подготовьте одновременно запросы в областной адресный стол и горвоенкому. А, может, что-нибудь есть и в военкомате. Попросите побыстрей ответить.

Корзинкина собралась уходить, но в дверях остановилась и спросила у Лаврова:

— Может быть, копию письма, посланного в адрес военкома, послать прокурору города?

— Нет, не нужно. Он еще позвонит военкому, скажет, что уже проверял, и дезориентирует его. Только военкому! И отдельно — в областной адресный стол.

В течение последующих пяти дней ничего нового установить не удалось. Корзинкина опять пошла в больницу. Оказалось, что два дня назад, поздно вечером, Глазырин попросил у палатного врача снотворное. Врач, женщина умная и чуткая, сказала больному, что не советует ему злоупотреблять наркотиками. И между ними состоялся примерно такой разговор:

— Лучше постарайтесь так заснуть, а то по утрам вы жалуетесь на головную боль. Это — от снотворного, — сказала невропатолог Анна Борисовна.

— Не спится, — ответил больной.

Он был взволнован, и врач не могла не заметить этого.

— Хотите я посижу около вас? — предложила она. — Поговорим тихонько. Я все равно дежурю.

Глазырин заметно обрадовался. Он устроился поудобнее и, опершись щекой на ладонь, стал, медленно припоминая, рассказывать о городах, которые повидал, занимаясь нищенством. Иногда он надолго умолкал, закрывал глаза, и Анна Борисовна, решив, что больной заснул, порывалась встать я уйти. Но он удерживал ее за руку и продолжал свой рассказ.

— А года четыре назад, — говорил он, — в Краснодаре, в трамвае, один мужчина сказал, что знает меня, и рассказал, что мы лежали в одном госпитале в 1945 году. Спрашивал, почему я убежал из госпиталя…

— Как же его фамилия, вы помните? — спросила Анна Борисовна, быстро сообразив, что это может понадобиться следствию.

— Не знаю фамилии, не спросил. Только помню, что на нем была какая-то форма, то ли железнодорожная, то ли связи.

— Это было именно в Краснодаре?

— Да.

Выслушав рассказ врача, Александра Мироновна поспешила в прокуратуру: «Как же установить в Краснодаре этого человека в форме железнодорожника или связиста? — думала она. — Посоветуюсь с Юрием Никифоровичем…»

У Лаврова сидел заместитель, Степан Николаевич Рябинин. Разговор шел о предстоящей проверке работы милиции. Увидев Корзинкину, Юрий Никифорович сказал: