Синопа, индейский мальчик, стр. 2

Думал я, что замерзну, как вдруг в нескольких шагах от меня показался маленький зверек. Бежал он опустив голову и волоча по снегу пушистый хвост. Это был синопа 2. Он пробежал у самых моих ног и один раз взглянул на меня блестящими черными глазами. По-видимому, он нисколько меня не боялся.

— О, маленький брат! — крикнул я. — Ты бежишь к реке, чтобы спрятаться в лесу. Не спеши! Проводи меня туда! Я заблудился и замерзаю.

Синопа уже скрылся в облаке снежной пыли. Но, услышав мою мольбу, он приостановился, словно поджидая меня. Я побежал к нему, кутаясь в одеяло и стараясь защитить лицо от колючего снега. Он подпустил меня к себе шагов на десять, потом продолжал путь. Когда я отставал, мне казалось, что он терпеливо меня ждал. Ветер дул мне то в лицо, то в спину, то в бок. Творец Холода хотел меня погубить, хотел, чтобы я потерял направление и кружил на одном месте, пока не замерзну.

Но я верил, что синопа спасет меня и приведет к лагерю. Правда, иногда мне казалось, что он сбивался с пути и бежал назад, но я не поддавался сомнениям. Становилось все холоднее, я проваливался в глубокие сугробы и от усталости с трудом передвигал ноги. Мне хотелось лечь и заснуть. Вдруг я заметил, что мы начали спускаться по склону холма. Я воспрянул духом. «Быть может, мы уже пересекли равнину и спускаемся в долину реки?»— подумал я. Так оно и было. Пройдя еще несколько шагов, я разглядел сквозь снежное облако обнаженные ветви тополей, услышал, как завывает в лесу ветер. Напрягая последние силы, я побежал и вскоре остановился на опушке леса, окаймлявшего реку. Прямо передо мной росло старое, расщепленное молнией дерево, которое я заметил, когда проходил здесь утром. Теперь я знал, что нахожусь близко от лагеря.

— Маленький брат! — воскликнул я. — Ты меня спас!

Но синопа уже убежал. Его нигде не было видно. Я продолжал путь и вскоре вошел в свой вигвам. Синопа меня спас. Не будь его, я бы не добрался до дому! С этой мыслью я проснулся и увидел, что уже рассвело. Тогда же я дал клятву, которую сдержал, — с тех пор, проходя мимо лисьих нор, я всегда бросаю кусок мяса для синоп и их детенышей.

— А, ха, хаи! — воскликнули все присутствующие. — Какой чудесный сон! Да, синопа — твой спаситель.

— Дайте мне новорожденного, — сказал Короткий Рог.

Одна из женщин подала ему спеленатого ребенка. Старик взял его на руки и долго всматривался в маленькое круглое личико. Потом он достал из своего мешочка священную тускло-красную краску и помазал ею лоб, нос, щеки и подбородок младенца. Повернув мальчика лицом к заходящему солнцу, он воскликнул:

— О всемогущее Солнце, и ты, Нап-и 3, создавший мир! Смотрите, я помазал новорожденного священной краской, а теперь я дам ему имя, которое он будет носить, пока не станет воином и не заслужит нового имени. Я называю его Синопой. Сжальтесь над Синопой, о Солнце, и ты, Творец Мира! Сделайте его сильным и смелым, вдохните в его сердце любовь к отцу и матери и ко всему нашему народу. Пошлите ему долгую жизнь, о Творец Мира, и ты, Создатель Дней! Пожалейте всех нас, мужчин, женщин и детей, и продлите жизнь нашу.

— Аи! Аи! Смилуйтесь над нами, боги! — подхватили все гости.

Затем они встали и разошлись по своим вигвамам. Церемония была окончена: мальчику дали имя.

Глава II. Два Синопы

В течение всего лета и почти всей долгой холодной зимы Синопа лежал привязанный к доске-колыбельке. Индейцы считали, что ребенка нужно пеленать и привязывать к доске, чтобы вырос он не горбатым или сутулым, а стройным и прямым, как стрела. Иногда мальчику надоедало лежать все время на спине, он начинал хныкать, капризничать. Мать вынимала его из колыбельки, и он барахтался, голенький, на звериных шкурах. Когда он, усталый, засыпал, его снова привязывали к доске.

Настала весна, и Синопе пошел второй год. Теперь его стали чаще вынимать из колыбельки; ему позволяли ползать по звериным шкурам или по лужайке, неподалеку от вигвама. Осенью мальчик после многих неудачных попыток научился ходить. Переваливаясь на слабых ножках, он переходил от отца к матери, которые сидели на расстоянии нескольких шагов друг от друга. Белый Волк решил отпраздновать это событие. Он устроил пиршество и пригласил родных посмотреть, как ходит его сын. Дядья и тетки любили Синопу и гордились им, но больше всех любил его старый дед, Мик-сик-ум, или Красный Журавль, почти не расстававшийся с мальчиком с тех пор, как тот начал ползать.

По случаю торжественного дня мальчика нарядили в военную одежду индейцев, заранее приготовленную для него матерью. Белая рубаха из оленьей кожи, украшенная бахромой, была расшита иглами дикобраза; штанишки из красной материи держались на пояске. На кожаных гетрах мать начертила желтой и красной охрой узенькие полоски. Хорошенькие маленькие мокасины были расшиты блестящими бусами, а рисунок представлял символическое изображение солнца. В этом костюмчике мальчик выглядел очень забавным. По-видимому, он и сам был доволен обновой: он что-то лепетал, смеялся, переходил от одного гостя к другому и, конечно, частенько падал. Один раз он упал и ударился головой о доску, на которой его отец сушил табак. Все присутствующие затаили дыхание и ждали, что за этим последует. Но мальчик не заплакал; он тотчас же сел, личико его сморщилось, и он долго потирал ушибленное место, потом вскочил и бросился к матери.

— О-хо-хаи! — воскликнули гости, хлопая себя пальцами по губам. — Синопа равнодушен к боли, он не плачет. Он будет великим воином!

— Я дарю ему двух лошадей — пегую и гнедую, — сказал один из родственников. — Белый Волк, пусть с завтрашнего дня они пасутся вместе с твоими лошадьми.

Тогда вмешались и другие гости. Все подарили Синопе по две-три лошади. Не прошло и пяти минут, как маленький мальчик стал владельцем табуна в тридцать голов.

Каждый день Синопу купали в теплой воде в вигваме. Но когда он научился ходить, отец по утрам брал его на руки, нес к реке и окунал его в холодную воду. А вода была очень холодная, потому что уже начинались заморозки. Мальчик покрывался гусиной кожей, у него прерывалось дыхание, но он сжимал губы и не плакал.

Настала зима, замерзли озера и маленькие реки, но купание по утрам продолжалось по-прежнему, хотя частенько приходилось разрубать топором лед, чтобы добраться до воды. Каждое утро, как бы ни было холодно, отец поднимал Синопу с теплой постели, нес его, голенького, к реке, и мальчик безропотно погружался в воду. В вигваме мать досуха вытирала его у костра, и после купания мальчик чувствовал себя таким здоровым, что ни минутки не мог посидеть спокойно. Пока мать готовила завтрак, Белый Волк следил за тем, чтобы мальчуган, бегавший по вигваму, не упал в огонь.

Все черноногие, старые и молодые, купались в реке каждое утро и зимой и летом. Они считали, что утреннее купание их закаляет и благодаря этому они могут охотиться Даже в самую холодную погоду. Пожалуй, они были правы. Я видел, как они, сняв рукавицы, сдирали шкуры с убитых животных, хотя мороз был такой, что я ни на секунду не мог снять перчатки. А у них даже кончики пальцев не были отморожены.

Сначала Синопа питался только молоком матери. Когда же у него прорезались все зубы, он стал есть мясо, ягоды и коренья. Жирное мясо бизона было очень питательно. Женщины его варили или жарили; заготовляя впрок, они его разрезали на длинные тонкие полосы и сушили на солнце. Иногда они растирали сушеное мясо в порошок и приготовляли пеммикан… Этой смесью набивали мешки из свежих шкур, а отверстия мешков зашивали. Шкура, высыхая, съеживалась, а находящийся в ней пеммикан превращался в твердую массу. Такой мешок, набитый пеммиканом, весил около пятидесяти фунтов 4. Шкура не пропускала воздуха, и благодаря этому мясо не портилось в течение многих месяцев. Пеммикан очень питателен; четверти фунта достаточно, чтобы утолить голод взрослого человека. Женщины из племени черноногих всегда хранили в своих вигвамах запас пеммикана. Это было лакомое блюдо, и чаще всего оно подавалось во время пиршеств.