Моя жизнь среди индейцев, стр. 67

— Молодожен, — заметил Медвежья Голова, — может добыть мясо только если оставит жену в палатке и уйдет на охоту один.

— Правда, — согласился Хорьковый Хвост. — Они ведь не могут сидеть вдвоем тихо. Им нужно многое сказать: «Ты меня любишь? Почему ты меня любишь? Ты будешь всегда любить меня?» — Такие вопросы они задают друг другу много раз подряд, и им никогда не надоедает отвечать. Я все это хорошо знаю. У нас тоже так когда-то было, а, девочка?

— Ай! — ответила его жена, — ты был тоже такой, да и сейчас продолжаешь задавать те же вопросы, глупый!

Конечно, мы все стали смеяться над Хорьковым Хвостом, и действительно, у разоблаченного был довольно глупый вид после откровенных слов жены. Он поспешно переменил тему разговора, сказав, что сам после обеда отправится с охотниками и попытается устроить им выстрел по желанной дичи.

В этот вечер Эштон и Диана вернулись очень рано позвали Хорьковый Хвост поужинать.

— Ну, как ваши дела сегодня? — спросил я.

Ни Диана, ни Эштон не выказали желания ответить; они переглянулись и наклонились над своими тарелками, казалось поглощенные едой. Я повторил свой вопрос на языке черноногих, и Хорьковый Хвост расхохотался.

— Я так подозревал, — отозвался он. — На отмелях много следов вапити, лосей, оленей, но все это старые следы. Вот уже много дней как дичь туда не заходит. На конце песчаной косы лежит большое бревно, с которого видно далеко вверх и вниз по реке. На нем они и сидят, и животные, приходя на водопой, прежде всего видят их, когда осторожно выглядывают из кустов, раньше чем выйти на открытое место. Кроме того хотя они разговаривают по их словам, очень тихо, но лось слышит даже, как вдалеке падает лист. Ветер там дует то вверх, то вниз, то поперек долины и доносит об их присутствии. Животные одно за другим, крадучись, ушли в другие места.

— Что же, это не так важно, — сказала Диана на языке черноногих, — Мы сидели и любовались на великие горы, на чистые реки, на ищущую корм форель, на подкарауливающую добычу норку, а прогулки укрепили наше здоровье и силу. В конце концов это лучше, чем убивать животных. Разве не так, вождь? — И повторила по-английски то, что она говорила.

— Конечно, дорогая, мы прекрасно проводим время, — ответил он улыбаясь, — но мы не вносим свою долю мяса. Мы должны завтра попробовать какое-нибудь другое место и принести домой мясо.

На следующее утро Нэтаки и я отправились вместе с ними. По дороге мы свернули в долину и проехали к берегу верхнего озера. Мы остановились посмотреть на водопад; это действительно интересное зрелище. На небольшом расстоянии от выхода из озера река исчезает в груде крупных валунов, а милей дальше вырывается из каньона в высокой скале и падает в прелестное, покрытое пеной озерко. Высота скалы не меньше ста футов, а высота падения воды около трети этого. Выше озерка форель не водится.

Издалека гора, которую я назвал Просыпающимся Волком, была величественной и внушительной. При более близком осмотре она оказалась поистине подавляющей массой красного, черного и темно-серого шифера. Она поднимается круто прямо из озера рядом ступеней и обрывов, прорезанных полосами осыпей, и сужается кверху в острый пик с крутыми склонами. Далеко вверху на восточном склоне, в глубокой, заросшей лесом впадине, находится поле вечного снега и льда. До самого подножия пика простираются покрытые травой склоны, ивовые рощи, густые заросли ирги и ежевики.

— Ма-кво-и-пво-атс! Ма-кво-и-пво-атс note 50, — тихонько повторяла Нэтаки. — Поистине, имя его никогда не умрет.

Не знаю, какие животные водятся сейчас на поросших травой склонах и нависающих скалах горы, но в тот день мы видели диких животных повсюду. Внизу несколько стад самок горного барана со своими детенышами; выше по одному, по два, по три, по четыре старые самцы лениво пощипывали траву или лежали, неослабно наблюдая окрестность.

— Всегда Смеющийся, — обратилась Нэтаки к Эштону; она как видите, дала ему новое, более приятное имя, — вспомните, что вы говорили вчера! Вон на той стороне сколько угодно крупной дичи. Идите, убейте барана, чтобы нам не умереть с голоду.

— Скажи ей, — попросил Эштон Диану, — что убивать этих красивых животных просто грех. Мы не можем умереть с голоду, потому что в озерке ниже нашей палатки всегда можно наловить много форели.

— Другими словами, — заметил я, — ему лень лезть на гору. А я тоже не пойду. Я уже свою долю настрелял. Обойдемся без мяса, пока он его не добудет.

Как раз в этот момент на противоположном берегу реки у выхода из озера появился крупный самец вапити. Эштон медленно отполз назад в лес и отправился за животным. Мы сели как могли тихо и с беспокойством поглядывали, на вапити и на своих лошадей, опасаясь, что он их испугается. Взволнованные женщины едва сдерживались. «Ах, — шептала одна, — почему он не торопится?» А другая: «Вапити уйдет; нет, он успеет выстрелить. Вот досада!»

Самец был в отличном настроении. Он напился, стоя по по брюхо в воде, вышел на берег, взбрыкнул задними ногами, пробежался несколько раз взад и вперед по песку и стал, обстукивая и роя копытом песок. Раздался треск ружейного выстрела, и вапити упал мягкой кучей, мгновенно, даже не дернув ногами. Мы перешли на ту сторону с лошадьми и я разрубил тушу, забрав все лучшие куски сала и сочного мяса. Так проходили мирные, счастливые дни. Ко времени отъезда наш лагерь был разукрашен шкурами медведей, лосей, вапити, оленей, козлов и бобров, убитых главным образом индейцами. Эштон охотился мало. Он предпочитал сидеть и глядеть в великолепные, сияющие любовью глаза Дианы.

ГЛАВА XXIX. РОКОВАЯ ИГРА

Мы вернулись в форт в начале сентября, и вскоре затем Эштон и Диана уехали на Восток. В течение некоторого времени Нэтаки была просто убита разлукой — она обожала Диану. Да и все мы огорчались их отъездом, потому что оба они были по-настоящему дороги нам.

За лето мы заготовили хороший запас товаров, рассчитывая на бойкую зимнюю торговлю в форте, но теперь стали поступать тревожные известия, что фактически ни к северу, ни к западу, ни к югу от нас нет бизонов. Сначала мы не верили, — казалось, этого не может быть. Где-нибудь на севере, рассуждали мы, еще бродят большие стада, и в свое время они вернутся сюда. Но теориям скоро пришлось уступить место фактам. Если не считать нескольких сотен голов в районе озера Грейт-Слейв-Лейк и еще небольшого числа около холмов Поркьюпайн-Хиллс, все бизоны перешли на юг из прерий Северо-западной Канады в Монтану и больше уже не пересекали границу. Как известно, это произошло зимой 1878-1879 годов. В то же время стада, пасшиеся у подножия Скалистых гор от Канады и на юг до реки Миссури, ушли из этих мест навсегда. К югу от Миссури до реки Йеллоустон и за ней, во всей Монтане, за исключением верховьев реки Милк, берегов Марайас, Титона и Сана, и в западной Дакоте бизонов, по-видимому, было так же много, как и раньше.

Пикуни намеревались зимовать вблизи форта Конрад торговать с нами, но, конечно, они оказались вынужденными изменить свои планы и последовать за бизонами, а мы должны были сопровождать их, чтобы вообще было что покупать. Мы предоставили женщинам самим решать, хотят ли они остаться дома или отправиться с нами, и все, кроме Нэтаки, предпочли остаться в форте. Мне было чрезвычайно приятно, что она без колебаний решила ехать, так как я чувствовал, что быть одному, даже всего несколько месяцев, будет для меня почти невозможно, и жизнь будет невыносимой. Но, заботясь о ней, я стал возражать.

— Ты же любишь форт, — говорил я, — ты можешь сидеть в уюте у камина, когда придет с севера Создатель холода. Тебе лучше остаться.

— Ты мне это говоришь, потому что ты меня больше не любишь? — спросила она.

Тогда я ответил, что думал только о том, чтобы ей было удобно, она добавила:

— Я не белая женщина, которую нужно посадить в дом и ухаживать. Мой долг отправиться с тобой, готовить еду, поддерживать огонь, чтобы в палатке было тепло, и делать все, что могу, чтобы тебе было удобно жить.