Моя жизнь среди индейцев, стр. 56

— Должно быть, ты его ранил, — сказала жена, — пойдем. Вероятно, мы найдем его мертвым, где-нибудь далеко.

Мы пошли по следу, вниз в лес. Идти по следу было легко, так как копыта этого барана оставляли отпечатки, расставленные шире, чем у остальных. Но мы не видели никаких признаков того, что он ранен. Я и жена снова взобрались на вершину и сели на краю голых скал, под низкой сосной. Я думал, что, может быть, подойдут еще горные бараны, если мы подождем здесь немного. Но они не появлялись, хотя мы просидели в ожидании далеко за полдень. Мы уже собирались уходить, когда появился крупный скунс. Он пробирался между камней, принюхивался, втягивая носом воздух, иногда взбирался на большой камень, чтобы осмотреться. Скунс был очень красив, шерсть его блестела на солнце. Вскоре он приблизился, и, когда снова взобрался на камень, я застрелил его. Он свалился с камня и почти не дергался. Я велел жене осторожно снять с него шкуру. Я знал, что шкура тебе понадобится, чтобы присоединить ее к тем, которые ты добыл прошлой зимой. Жена сказала, что выделает ее так, чтобы шкура вышла очень мягкой, и мы ее тебе подарим. Вот тут-то и начались неприятности. Нож соскользнул, и жена порезала себе руку, не успев снять шкуру и наполовину; пришлось мне заканчивать работу. Потом мы отправились домой. Когда мы дошли до наших лошадей, я привязал шкуру сзади к седлу и сел верхом. Лошадь стояла носом против ветра, но когда я повернул ее, она впервые почуяла запах скунса и так испугалась, что взбесилась. Она захрапела и сделала большой скачок вниз по склону; когда она коснулась земли, то я от толчка упал спиной прямо на кучу камней. Я думал, что сломался пополам. Лошадь продолжала нестись скачками, брыкаясь и всхрапывая, налетела прямо на кучу больших камней, попала передней ногой между них и сломала ее. Как только я отдышался и смог ходить, и жена отыскала мое ружье, я вынужден был спуститься и пристрелить лошадь. Домой мы вернулись поздно, потому что ехали вдвоем на другой лошади, на которую пришлось еще навьючить мое седло и прочие вещи. Одно мы теперь знали: убить какое-нибудь животное на цветных скалах значило навлечь на себя несчастье. Возможно, если бы я еще убил и самок горных баранов, то действительно сломал бы себе спину, когда лошадь меня сбросила.

Только через несколько дней я оправился от ушибов, полученных при падении. Жена моя не могла выделать шкуру скунса из-за пореза на руке и поручила это одной вдове. На следующий день старуха принесла шкуру обратно.

— Возьмите ее, — сказала она, — мне всю ночь было нехорошо; мне приснилось, что прибежал скунс и пытается укусить меня. У этой шкуры дурная сила. Я ее не буду дубить.

Ты знаешь старую Женщину Бобра? Да? Так вот, мы отдали шкуру ей. Она сказала, что не боится скунсов, что ее магия сильнее скунсовой, забрала шкуру к себе в палатку и взялась за работу: счистила мясо, намазала шкуру печенью и мозгами, скатала и отложила на два-три дня. Когда шкура как следует пропиталась смесью, Женщина Бобр очистила ее и стала сушить, перекинув через шнур из сухожилий, и тут Женщина Бобр внезапно на короткое время упала мертвой note 42. Когда старуха вернулась к жизни, рот ее был перекошен на одну сторону, и она едва могла говорить. В таком состоянии Женщина Бобр пробыла почти четыре ночи. Разумеется, шкура вернулась к нам. Порез на руке у жены зажил, она принялась за работу и окончила дубление без всяких приключений.

Позавчера мы отправились сюда. Жена уложила шкуру с другими вещами на лошадь, которая несла шкуры покрова палатки. Вечером, когда мы располагались лагерем на ночь, оказалось, что шкура исчезла. Все остальное, что жена уложила в этот вьюк, оказалось на месте, пропала только шкура. Пока мы рассуждали, как это могло случиться, подъехал какой-то молодой человек и швырнул нам шкуру.

— Я нашел ее на тропе, — сказал он.

Ты видишь, у этой шкуры большая дурная магическая сила. Я говорил, что собираюсь подарить шкуру тебе, и вот я дарю ее. Я также сообщил тебе, какое зло она причинила. Я не буду осуждать тебя, если ты бросишь шкуру в огонь или как-нибудь иначе с ней разделаешься. Прошу тебя только избавить нас от нее».

Конечно, я взял шкуру. Впоследствии она пошла для изготовления очень красивого мехового ковра: середину его занимала медвежья шкура, а кайму — шкуры шести скунсов.

Наутро, задолго до того, как начали разбирать палатки, мы с Нэтаки уже сидели в седле и направлялись домой. Ночью было очень тепло. Вскоре после нашего отъезда из лагеря с севера задул слабый ветер, холодный и сырой, несший сильный запах горящей травы. Мы хорошо знали, что это означает: запах, напоминающий запах дыма, всегда предвещает бурю с севера.

— Делающий холод — близко, — сказала Нэтаки, — поспешим!

Оглянувшись, мы увидели, что холмы Суитграсс-Хиллс окутаны густым белым туманом, который разливался к югу с невероятной быстротой. Скоро нас настиг и окружил такой густой туман, что мы не могли видеть на сто ярдов вперед. Пот на лошадях моментально замерз. Воздух наполнился мельчайшими частицами изморози. Уши щипало, и мы завязали их платками. Бесполезно было пытаться разглядеть дорогу к реке. Мы отпустили поводья и продолжали ехать. Домой приехали еще до полудня. Ветер все усиливался, туман исчез, но вместо него повалил снег. Настала зима.

Вскоре начали поступать бизоньи шкуры первого сорта. У нас теперь было много дела; мы выменивали шкуры на товары и спиртное. Мы пользовались при торговле для удобства медными марками; каждая марка заменяла доллар. Индеец, принесший шкуры бизона на продажу, важно входил в лавку; за ним следовала его жена или несколько жен, несших шкуры. Как правило, он стоял в некотором отдалении, молчаливый и прямой, завернувшись в плащ или одеяло, частично закрывавшее его лицо, пока мы рассматривали шкуры и отсчитывали марки.

Если только он не нуждался в ружье или другой дорогой веши в этом роде, он обычно давал женам часть своей выручки, а остальное тратил сам, покупая то, что ему понравится: табак обязательно, обычно и спиртное.

Когда начинало темнеть, торговля затихала. Большинство предпочитало приходить менять свои меха и шкуры бизонов по утрам. Я не знавал ни одного торговца, который бы не имел особых, пользовавшихся преимуществами, друзей, и мы не составляли исключения из этого правила. Друзья эти, иногда по нескольку человек, приходили и сидели с нами по вечерам, курили и рассказывали разные истории. Мы с интересом слушали их рассказы и любопытные суждения о различных вещах.

ГЛАВА XXV. КОНЕЦ ОЛЕНЕНКА

Бывали дни, когда дул теплый чинук и нас прямо тянуло из форта в прерию. Нэтаки и я седлали лошадей и уезжали далеко; мы возвращались домой голодные и усталые, готовые сразу после ужина лечь и крепко спать всю долгую зимнюю ночь.

Как-то в погожий день мы катались верхом и около двух или трех часов дня выехали к реке в пяти-шести милях от форта и направились домой вниз по долине. Проезжая по тропе через тополевую рощу, мы встретили моего врага, Олененка, отправлявшегося за бобрами, так как к седлу у него было привязано несколько капканов. Проезжая мимо нас, он бросил игривый взгляд на Нэтаки, которая ехала впереди и свирепо покосился на меня. Должен признаться, что я раза два пригнулся к седлу, делая вид, что поправляю ремень стремени, но в действительности тайком из-под руки посмотрел назад. Я боялся его и почувствовал облегчение, увидев, что он исчез за поворотом тропинки, ни разу, насколько я мог судить, не оглянувшись на нас.

Проехав через рощу, мы пересекли открытую низину, за ней лесок и оказались в широкой голой долине. Когда мы отъехали на 150-200 ярдов от последней рощи, позади нас грянул выстрел; слева от меня просвистела пуля и далеко впереди ударилась в землю, подняв пыль. Нэтаки вскрикнула, хлестнула лошадь и крикнула мне, чтобы я ехал с ней. Остальную часть пути до дома мы проделали очень быстро.