Ваш сын и брат, стр. 3
Плясать оба не умели, но работали ладно — старались. Людям это нравится; смотрели на них с удовольствием.
Так гуляли.
Никто потом не помнил, как появился в избе участковый милиционер. Видели только, что он подошел к Степану и что-то сказал ему. Степан вышел с ним на улицу. А в избе продолжали гулять: решили, что так надо, надо, наверное, явиться Степану в сельсовет — оформлять всякие бумаги. Только немая что-то забеспокоилась, замычала тревожно, начала тормошить отца. Тот спьяну отмахнулся.
— Отстань, ну тя! Пляши вон.
Участковый вышел со Степаном за ворота, остановился.
— Ты что, одурел, парень? — спросил он, вглядываясь в лицо Степана.
Степан прислонился спиной к воротному столбу, усмехнулся.
— Чудно?.. Ничего…
— Тебе же три месяца сидеть осталось!
— Знаю не хуже тебя… Дай закурить.
Участковый дал ему папироску, закурил сам.
— Пошли.
— Пошли.
— Может, скажешь дома-то? А то хватятся…
— Сегодня не надо — пусть погуляют. Завтра скажешь.
— Три месяца не досидеть и сбежать!.. — опять изумился милиционер. — Прости меня, но я таких дураков еще не встречал, хотя много повидал всяких. Зачем ты это сделал?
Степан шагал, засунув руки в карманы брюк, узнавал в сумраке знакомые избы, ворота, прясла… Вдыхал знакомый с детства терпкий весенний холодок, задумчиво улыбался.
— А?
— Чего?
— Зачем ты это сделал-то?
— Сбежал-то? А вот — пройтись разок… Соскучился.
— Так ведь три месяца осталось! — почти закричал участковый. — А теперь еще пару лет накинут.
— Ничего… Я теперь подкрепился. Теперь можно сидеть. А то меня сны замучили — каждую ночь деревня снится… Хорошо у нас весной, верно?
— Нда… — раздумчиво сказал участковый.
Долго они шли молча, почти до самого сельсовета.
— И ведь удалось сбежать!.. Один бежал?
— Трое.
— А те где?
— Не знаю. Мы сразу по одному разошлись.
— И сколько же ты добирался?
— Неделю.
— Тьфу… Ну, черт с тобой — сиди.
В сельсовете участковый сел писать протокол. Степан сидел у стола, напротив, задумчиво смотрел в темное окно. Хмель покинула его голову.
— Оружия никакого нет? — спросил участковый, отвлекаясь от протокола.
— Сроду никакой гадости не таскал с собой.
— Чем же ты питался в дороге?
— Они запаслись… те двое-то…
— А им по сколько оставалось?
— По много…
— Но им хоть был смысл бежать, а тебя-то куда черт дернул? — в последний раз поинтересовался милиционер.
— Ладно, надоело! — обозлился Степан. — Делай свое дело, я тебе не мешаю.
Участковый качнул головой, склонился опять к бумаге. Еще сказал:
— Я думал, ошибка какая-нибудь — не может быть, чтоб на свете были такие придурки. Оказывается, правда.
Степан смотрел в окно, спокойно о чем-то думал.
— Небось смеялись над тобой те двое-то? — не вытерпел и еще спросил словоохотливый милиционер.
Степан не слышал его.
Милиционер долго с любопытством смотрел на него. Сказал:
— А по лицу не скажешь, что дурак. — И ушел окончательно в протокол.
В это время в сельсовет вошла немая. Остановилась на пороге, посмотрела испуганными глазами на милиционера, на брата…
— Мэ-мм? — спросила она брата.
Степан растерялся.
— Ты зачем сюда?
— Мэ-мм? — замычала сестра, показывая на милиционера.
— Это сестра, что ли? — спросил тот.
— Но…
Немая подошла к столу; тронула участкового за плечо и, показывая на брата, руками стала пояснять свой вопрос: «Ты зачем увел его?»
Участковый понял.
— Он… Он! — показал на Степана. — Сбежал из тюрьмы! Сбежал! Вот так!.. — Участковый показал на окно и «показал», как сбегают. — Нормальные люди в дверь выходят, в дверь! А он в окно — раз и ушел. И теперь ему будет… — Милиционер сложил пальцы в решетку и показал немой на Степана. — Теперь ему опять вот эта штука будет! Два, — растопырил два пальца и торжествующе потряс ими. — Два года еще!
Немая стала понимать. И когда она совсем все поняла, глаза ее, синие, испуганные, загорелись таким нечеловеческим страданием, такая в них отразилась боль, что милиционер осекся. Немая смотрела на брата. Тот побледнел и замер — тоже смотрел на сестру.
— Вот теперь скажи ему, что он дурак, что так не делают нормальные люди… Братья ваши небось не сделали бы так.
Немая вскрикнула гортанно, бросилась к Степану, повисла у него на шее.
— Убери ее, — хрипло попросил Степан. — Убери!
— Как я ее уберу?..
— Убери, гад! — заорал Степан не своим голосом. — Уведи ее, а то я тебе расколю голову табуреткой!
Милиционер вскочил, оттащил немую от брата… А она рванулась к нему и мычала. И трясла головой.
— Скажи, что ты обманул ее, пошутил… Убери ее!
— Черт вас!.. Возись туг с вами… — ругался милиционер, оттаскивая немую к двери. — Он придет сейчас, я ему дам проститься с вами! — пытался он втолковать ей. — Счас он придет! — Ему удалось наконец подтащить ее к двери и вытолкнуть. — Ну, здорова! — Он закрыл дверь на крючок. — Фу-у… Вот каких делов ты натворил — любуйся теперь.
Степан сидел, стиснув руками голову, смотрел в одну точку — в пол.
Участковый спрятал недописанный протокол в полевую сумку, подошел к телефону.
— Вызываю машину — поедем в район, ну вас к черту… Ненормальные какие-то.
А по деревне, серединой улицы, шла, спотыкаясь, немая и горько мычала — плакала.
Летит степью паровоз. Ревет.
Деревеньки мелькают, озера, перелески… Велика Русь.
Максим
Максиму Воеводину пришло в общежитие письмо. От матери.
Через поля, через леса, через реки широкие долетел родной голос, нашел в громадном городе.
— Максим! Письмо…
Максим присел на кровати, разорвал конверт и стал читать.
В шуме и гаме большой людной комнаты рабочего общежития зазвучал голос матери:
— Здорово, сынок Максим!
Во первых строках нашего письма сообщаем, что мы живы-здоровы, чего и тебе желаем. Стретили на днях Степана. Ничо пришел, справный. Ну, выпили маленько. Верка тоже ничо — здоровая. А отец прихварывает, перемогается. А я, сынок, шибко хвораю. Разломило всю спинушку, и ногу к затылку подводит — радикулит, гад такой. Посоветовали мне тут змеиным ядом, а у нас его нету. Походи, сынок, по аптекам, поспрашивай, можа, у вас есть там. Криком кричу — больно. Походи, сынок, не поленись… Игнату тоже написать хотела, а он прислал письмо, что уедет куда-то. А жене его не хочу писать — скажет: пристают. Он чо-то обижается на тебя, сынок. Не слушается, говорит. Вы уж там поспокойней живите-то, не смешите людей — не чужие небось… Походи, сынок, милый, поспрашивай яду-то. Может, поправилась бы я…
Максим склонился головой на руки, задумался. Заболело сердце — жалко стало мать. Он подумал, что зря он так редко писал матери, вообще почувствовал гнетущую свою вину перед ней. Все реже и реже думалось о матери последнее время, она перестала сниться ночами… И вот оттуда, где была мать, замаячила черная беда.
Было воскресенье. Максим надел выходной костюм и пошел в ближайшую аптеку.
В аптеке было мало народа. Максим выбрал за прилавком молодую хорошенькую девушку, подошел к ней.
— У вас змеиный яд есть?
Девушка считала какие-то порошки. Приостановилась на секунду, еще раз шепотом повторила последнее число, чтобы не сбиться, мельком глянула на Максима, сказала «нет» и снова принялась считать. Максим постоял немного, хотел спросить, как называется змеиный яд по-научному, но не спросил — девушка была очень занята.
В следующей аптеке произошел такой разговор:
— У вас есть змеиный яд?
— Нет.
— А бывает?
— Бывает, но редко.
— А может, вы знаете, где его можно достать?
— Нет, я не знаю, где его можно достать.
Отвечала сухопарая женщина лет сорока, с острым носом, с низеньким лбом. Кожа на лбу была до того тонкая и белая, что, кажется, сквозь нее просвечивала кость. Максиму показалось, что женщине доставляет удовольствие отвечать «нет» и «не знаю». Он уставился на нее.