Завтра нас похоронят (СИ), стр. 10
Джина прошлась вдоль дома, остановилась и набрала какой-то номер на мобильном телефоне:
– Мы в городе.
Ей что-то ответили:
– Уже сегодня? К чему такая спешка? Никуда они не денутся. Поймаем сколько нужно. Только смотрите, мы не меняем расценок. Пять тысяч марок за одного.
Я напряжённо прислушивалась: о чём это она говорила, интересно… не Ланна ли мы вывели из терпения, что он решил нанять Котов для охоты?
Задумавшись, я не заметила, как Джина оказалась в опасной близости от меня. Ещё некоторое время она говорила, потом убрала телефон и… резко появилась из-за угла:
– Привет, сестрёнка, – сказала она.
К привычному обращению она добавила удар в челюсть, от которого у меня подкосились ноги. Здороваться в ответ я не стала: резко рванула вперёд, стараясь на бегу прийти в себя. Несясь по улице, я услышала: «Леон, гони!»
Второй раз за день я убегала. Нога по-прежнему ныла, а улица, как назло, была широкой. Поэтому вскоре я без особого удивления различила за спиной рёв мотора. Огромная машина пёрла, как настоящий танк. Я надеялась, что Коты хотя бы не будут стрелять, и лихорадочно искала глазами какой-нибудь проулок. Сердце уже билось где-то в горле, а грудь сильно болела. И почему-то впервые пришла мысль: ну почему всё это происходит именно со мной? Есть хоть кто-нибудь… кто защитил бы меня? Кто захотел бы защитить?
Я встряхнула головой. Таким как я не стоит тратить время на то, чтобы жалеть себя. На глаза попалась узкая улочка – и я свернула туда, надеясь, что она не приведёт меня в тупик. Я не сомневалась, что Джина обязательно рванёт вдогонку, но я могу выиграть хотя бы минуту, чтобы убежать подальше.
– Постой, детка! Мы просто отвезём тебя к доктору!
«Сама сходи к доктору, тварь», – подумала я, но промолчала: голос доносился издалека, и пусть она думает, что я ещё дальше. Я свернула в ещё один закоулок, потом проскочила в какую-то подворотню и, промчавшись через безлюдный двор, вынырнула с другой стороны. Полминуты постояла, собираясь с силами, и метнулась в следующий проулок – неожиданно короткий. Точнее, я поняла, что он был короткий, уже оказавшись на грязной мостовой и услышав за спиной ворчание мотора.
Это не была машина Котов, что не помешало ей мчаться на меня, не сбавляя скорости. Я почувствовала удар в бок: автомобиль задел меня и унёсся ещё до того, как я рухнула в грязь.
«А ведь я обещала вернуться…», – подумала я, закрывая глаза.
Комиссар
[Квартира Рихарда Ланна. 15:35]
– Папа, обещаешь? Ты приедешь?
Голосок Аннет, казалось, не только звучал в трубке, но и заполнял всю комнату. Рихард устало улыбнулся:
– Хорошо, воронёнок. Я постараюсь.
– Мы с мамой очень ждём.
– Не думаю, что мама меня ждёт, – мягко возразил Рихард.
Аннет на том конце провода вздохнула и заговорила так, будто объясняла что-то очень глупому человеку:
– Ну ладно… я жду. Я соскучилась, я тебя вижу раз в год.
– Я постараюсь, воронёнок, – Ланн почувствовал привычную усталость. – Если доберусь до вас через такой снег и если мне не придётся задержаться на работе. Знаешь же, в Рождество всем хочется домой.
– А тебе не хочется?
– Хочется, милая.
На этот раз Рихард не соврал. Домой ему хотелось. Вот только старый дом в пригороде, где жила его бывшая жена с дочерью, он давно уже перестал считать своим. И ничего удивительного, что в ту ночь он так и не приехал, понимая, что очередной порции осуждающих взглядов Виктории Ланн просто не выдержит: сорвётся, наорёт, напугает дочь – единственное существо, которое хотя бы пыталось его любить, и которое он также пытался любить.
Его доконала тяжёлая работа, связанная с резким всплеском преступности: страну, готовившуюся выбирать нового президента, лихорадило. И лучше было немного расстроить Аннет, чем совсем испортить ей Рождество.
– Воронёнок, не сердись … завтра ты найдёшь под ёлкой подарок.
Книги. Много-много дорогих книг из лучшего магазина – весь длинный список, который Аннет составила за год. Она обожала книги. И прежде, чем читать, нюхала их страницы, становясь в такие минуты похожей на маленького зверька.
Аннет его простила. Она всегда его прощала. И Рихард прямиком отправился домой. Рождество он провёл в обществе бутылки хорошего виски. И просто отключился, выпив лишь половину. А под утро был этот звонок.
Он с трудом нашарил трубку и теперь всё никак не мог понять, что случилось.
– Рихард она убивает меня…
– Кто? – тряся головой, спросил он.
– Эта девчонка… помоги…
– Виктория, что за…
– Помоги, Рихард! – голос у неё прыгал, точно воздух то попадал в лёгкие, то почему-то не находил туда дороги. – Они рвутся. Он был прав! Я чувствую. Я…
И тишина. Напрасно Ланн звал жену по имени. А потом…
– Папа… – голосок в трубке звучал очень глухо. – Прощай.
Гудки. На секунду Рихарду показалось, что у него сейчас остановится сердце. Но ждать, случится это или нет, он не стал. Быстро набрал сначала номер скорой, потом номер полиции. Мельком глянул на часы: было ровно 5:23 утра.
Больше он никогда не видел свою дочь.
Рихард вздрогнул и потёр лоб: сон-воспоминание был не самым приятным. Настолько, что раз за разом он просыпался в холодном поту.
С некоторым усилием он встал с дивана и уже собирался поставить на плиту чайник, когда раздался звонок в дверь. Рихард, мысленно проклиная всех, вышел в коридор и, как обычно не глядя в глазок, отодвинул засов.
– Привет, Ричи.
На пороге, улыбаясь, стояла Госпожа Президент. В руке она держала большой пакет, из которого торчала палка колбасы. Рихард усмехнулся:
– Зравствуй, Гертруда. Ты по-прежнему уверена, что я голодаю?
Она окинула его взглядом: от голого торса – по дому он всегда ходил только в старых джинсах – до пальцев босых ног:
– Судя по тому, что ты по-прежнему не разжирел и в прекрасной форме, я не далека от истины. Впустишь?
– А родина? – хмыкнул он, оглядывая дорогой костюм и безукоризненную причёску, никак не желавшие сочетаться с дешёвым магазинным пакетом.
Она молча сделала шаг, оттеснила его бедром и вскинула брови:
– Родина подождёт. Президент устал.
Это она говорила всегда.
Карл знал Гертруду Шённ уже почти сорок лет – с младшей школы. Она была его лучшим другом – в классе, в университете, в полицейском управлении, куда они вместе пришли работать. Потом был недолгий период абсолютного, казалось бы, счастья, – они одновременно влюбились, завели детей и стали дружить семьями. Казалось, всё должно было так и остаться… а вместо этого пошло под откос, но об этом Ланн вспоминать не любил.
Потом в один прекрасный день Гертруда ушла в политику. Рихард толком не знал, какими дорогами она поднималась наверх так быстро, но примерно догадывался, с чего именно Гертруда начинала: она всегда была красивой. И такой же дьявольски умной. Поэтому Ланн уважал её – ведь совсем не легко проделать путь от домохозяйки до президента. А она проделала. Хоть и осталась в итоге на развалинах. Впрочем, на развалинах они теперь были вместе. Трое из четверых. Четвёртая умерла.
И со студенческих времён они, встречаясь, всегда пили пиво и ели бутерброды с колбасой. Менялось время, менялись любовники Гертруды, прибавлялось седины в волосах Рихарда… но это оставалось всегда.
Вот и сейчас он сидел за столом, наблюдая за ножом в её руках. И думал о том, что, наверно, он единственный человек в стране, кому Госпожа Президент специально нарезает колбасу такими толстыми ломтями. Гертруда Шённ улыбнулась:
– Как работа? Выматывает?
– Ничего, – он неопределённо пожал плечами и открыл две стоящие на столе бутылки пива. – Бывало хуже. А… твоя?