Осенний перелом (СИ), стр. 41

Женя замерла, забыв о не заданном вопросе. В широкой реке отражалось синее небо, вода казалась чистой и яркой. От спуска к воде замощенную часть набережной огораживала невысокая каменная балюстрада, над ней возвышались на тонких столбах-ножках стеклянные шары фонарей. Вдалеке виднелся ажурный мост, на входе и выходе украшенный невысокими башенками. А дальше, за мостом, на том берегу, высился дворец. Белоснежный под ярким солнцем, сверкающий, словно сахарный домик, с крохотными мерцающими радугами на крышах высоких узких башен.

— Ой, — выдохнула Женя. — Красота какая… А там что?

— Королевский дворец, — слегка улыбнулась тетушка Гелли. Коляска свернула в переулок, Женя торопливо оглянулась: хотелось посмотреть еще.

— Я думала, такие дворцы только в сказках…

Дома закрыли обзор, но верхушки острых башен и радуги над ними были еще видны, и Женя смотрела, обмирая от непонятного ей щемящего чувства — будто и в самом деле увидела что-то волшебное. А потом коляску тряхнуло, колесо въехало в лужу, окатив грязной водой спешившего мимо детину, тот ругнулся трехэтажно, и Женя невольно фыркнула, очутившись вдруг вместо сказки снова в обычном мире — пусть чужом, но с такими же, в общем, людьми.

Но все-таки мелькнула мысль, что было бы здорово посмотреть на этот дворец поближе.

Глава 23, в которой лавка колониальных товаров становится местом неожиданных встреч, находок и открытий

Граф фор Циррент ждал от поездки в лавку Палленов одно, а получил совсем другое. Возможность посмотреть на барышню Женю не в привычной уже домашней обстановке, а в момент, когда она увлеченно знакомится с новым миром.

Фор Циррент стоял, прислонясь к косяку полуоткрытой двери, прислушивался к разговору Грента с Палленом-старшим и, скучая, разглядывал лавку. Вернее, угол между прилавком и подсобкой, в котором стояли мешки, а над ними висели связки скрученного, словно бараньи рога, жгучего красного перца. Грент раскалывал Паллена-отца небрежно и ласково, уверяя в том, что его сын наверняка ввязался в дурное дело по глупости и само его бегство говорит скорее в его пользу, чем против: осознал, ужаснулся, поддался панике, молодого человека можно понять, ведь он неискушен, неопытен и, очевидно, легко поддается чужому влиянию. Завел не те знакомства, и вот результат. А ведь все еще можно исправить, и будущность юноши не пострадает, и работа на корону зачтется…

В этот миг в лавку и вошли две очень даже знакомых графу посетительницы.

Гелли выглядела напряженной и растерянной, и граф невольно задал себе вопрос, сколько же лет его кузина обходила эту лавку десятой дорогой. Помнится, именно здесь, у Паллена, Арби разговорился с графом фор Кирессеном, капитаном «Победителя». А через месяц отплыл с ним на Огненные острова — и не вернулся. Эта боль слишком давняя, пора уже что-то с ней сделать.

Что же касается барышни, то она напоминала ребенка, впервые попавшего в кондитерскую. Очевидно, только понимание о подобающем на людях поведении удерживало ее от того, чтобы утыкаться носом в витрины, брать товар в руки и пробовать на зуб. Граф незаметно усмехнулся. Старый Паллен продавцов себе подбирал приветливых и словоохотливых, так что смущаться барышне предстояло недолго.

Граф слегка подвинулся, оставаясь незамеченным, обвел лавку оценивающим взглядом. Какой товар девушка отметит первым делом? Будь это обычная девица, граф поставил бы на отрезы яркого шелка и тонкого, полупрозрачного муслина, на расписные бумажные веера, на ожерелья и браслеты из полосатого полупрозрачного агата. Гелли даже в юности больше интересовалась чаем и пряностями, прекрасно разбиралась в сортах сахара, риса и кишмиша и первым делом осматривала прилавок с продуктами. А вот Цинни могла подойти к благовониям или к какому-нибудь уродливому туземному божку, долго перебирать ткани, ковры и шали — или равнодушно пройти мимо, зато отдать, не торгуясь, сотню монет за шкатулку с секретом.

— Ой, — разрезал выжидающее молчание звонкий голос барышни, — это у вас настоящая катана?

— Что, простите? — продавец явно растерялся, и граф досадливо вздохнул: он тоже не понял, о чем спрашивает барышня. Переводческое заклинание с ней все так же временами сбоило.

— Катана, — повторила барышня и, поймав полный недоумения взгляд продавца, по-простонародному ткнула пальцем на стену — туда, где висел кривой меч, привезенный с Огненных островов. Старый Паллен утверждал, что меч принес пожелавший остаться неизвестным господин, которому после бесславного возвращения Колониального корпуса срочно требовались деньги. Сам фор Циррент полагал, что трофей вовсе не принадлежал таинственному господину, а был им неблагородно украден, иначе тот не поспешил бы сбагрить настолько редкое оружие за бесценок. Но жалоб на пропажу не поступало; впрочем, так же не появлялось и желающих купить этот странный, непригодный для классического боя меч.

— Барышня интересуется оружием?

Фор Циррент пожалел, что из своего укрытия не видит лицо продавца: интересно было бы оценить, ошеломлен ли он настолько же, насколько сам граф. Барышня не просто интересуется оружием, но еще и называет его своим, непереводимым для заклинания словом. Словом из своего мира.

— Да нет, — смутилась та, — не так чтобы интересуюсь, просто… Интересно же в руках подержать!

— Я не думаю, что… э-э… простите, госпожа, у нас любой покупатель может поглядеть на любой товар, но…

— Не бойтесь, не порежусь, — фыркнула барышня. — Но если так уж нельзя, тогда ладно. Извините. Что у вас тут есть интересного, что не страшно дать в руки девушке?

Дальнейшие полчаса заставили графа от души сочувствовать несчастному продавцу. Пока Грент и старый Паллен были заняты решением судьбы заблудшего Паллена-младшего, барышня успела покривить носик на коллекцию благовоний, с полным равнодушием осмотреть ткани, пожать плечами на полку со статуэтками, курильницами и прочей, как она выразилась, «дребеденью», и лишь слегка оживилась, разглядывая веера из полупрозрачной бумаги — цветущие деревья, разноцветных птиц, горы и водопады. Гелли в страдания продавца не вмешивалась, а лишь наблюдала — кажется, почти с тем же интересом, что и фор Циррент.

— Цветы и птицы, — вздохнула барышня, бережно откладывая последний веер. — Фудзи, любование сакурой, бамбук под ветром и прочая классика. Так странно. Будто привет из дома. Если бы здесь еще и чай нормальный нашелся…

И снова граф не понял половины слов. Зато понял, о чем он будет расспрашивать милую, тоскующую по дому барышню нынче же вечером.

«Сегодня вечером я буду очень скучать по дому», — подумала Женя. Вечера давались ей тяжело: спать в доме графа расходились рано, а она была закоренелой «совой». Подолгу не могла заснуть, и мысли в голове бродили самые невеселые.

А вся эта японщина, которая здесь шла под маркой «колониальных товаров», слишком живо напоминала ее увлечение анимэ, затянувшееся от школы до конца института и обогатившее кучей довольно разрозненных, но интересных знаний о японской культуре, жизни и истории. Женя даже десяток-другой слов до сих пор помнила. Не таких общеизвестных, как катана, а чисто японских. Вроде «тайчо» или «итадакемас».

Она свернула последний веер, вздохнула:

— Если бы здесь еще и чай нормальный нашелся…

Похоже, «нормальным чаем» она задела за живое не только продавца, но и тетушку Гелли. Еще бы — с ее легкой руки после посещения кондитерской в доме фор Циррента завелся тот самый травяной чай, который тогда так понравился Жене. Что ж, это, конечно, лучше, чем ничего, и на самом деле вкусно, но…

В лавке оказался большой выбор чая из Тириссы — травяного, ягодного, для лета и для осени, для утра и для вечера, от простуды и даже, как обтекаемо выразился продавец, «для улучшения супружеской жизни». Женя проглотила просившийся на язык ядовитый комментарий, выбрала вместе с тетушкой с десяток разных сортов, попутно выслушав рассказ о том, насколько в Тириссе помешаны на традиции пить особый чай для каждого случая. И все же не выдержала, вздохнула снова: