Бесценные алмазы, стр. 2

страшных ударов. В неё вонзились железные

зубья. Но каменная грудь была тверда. Удары

железа только веселили скалу.

И вдруг скала почувствовала, что железное

острие пробило твердь и вот-вот вонзится

в сердце. Она содрогнулась и спросила:

— Знаю и Умею, скажите, что вам от

меня нужно?

— Ты нам мешаешь, — сказал Знаю. .

— И потому мы тебя уберём, — сказал Умею.

— Через то место, где стоишь ты, мы

проложим дорогу.

— А я куда денусь? — испуганно спросила

скала.

— Из твоих обломков мы соорудим стену,

которая будет защищать дорогу от осыпей

и сковывать берег реки.

— Значит, я опять буду нести службу?

— Да! — сказал Знаю.

— Будешь! — подтвердил Умею.

Ангел Каралийчев

Пшеничная лепёшка

Б абушка тайком разрыла уголья в очаге,

вытащила лепёшку и куда-то её спрятала.

Ванчо и Куна обшарили все уголки, заглянули

под кровать, в шкаф, порылись на всякий

случай в очаге — лепёшки и след простыл.

— Дай нам лепёшку, бабушка, дай!

— взмолился Ванчо.

— Дай, пожалуйста, бабушка! — стала просить

его сестрёнка.

— Не егозите, скалка тут как тут!

— пригрозила им старушка.

— Бабушка, мы есть хотим! — жалобным

голоском заныла Куна.

— А ну-ка раскрой рот, дай взгляну!

— Никому-то ты, бабушка, не веришь!

— Куна, словно рыбка, разинула ротишко.

— Да ты и впрямь голодна, — удивилась

бабушка. — Вот тебе и раз! Ничего не поделаешь,

подождите ещё маленько — отец скоро из

лесу приедет.

— А где же лепёшечка? — Ванчо стал дергать

старушку за подол, на его глаза навернулись слезы.

— Где, спрашиваешь? Убежала на нивушку

поглядеть. Неужто не видели? Вон она, вон —

по дороге катится. А за ней Черныш гонится и лает.

Ванчо и Куна прижались носами к запотевшему

окошку. За окошком — широкая белая дорога.

Снегу навалило выше человеческого роста.

Занесло кусты, занесло домишки, лес занесло.

В поле холодно и страшно. Голодные волчища

рыщут по дороге, посматривая на деревню,

над которой вьются дымки, точат зубы и рычат.

Никто не смеет носу туда показать, а лепёшка

ишь какая храбрая — выпрыгнула из очага,

отряхнулась от угольков и покатилась. Нивушку

вздумалось ей повидать!..

— Бабушка... — обернувшись, задумчиво

сказал Ванчо.

— Чего тебе?

— Скажи, это правда?

— Что?

— А то, что ты нам говорила, будто лепёшка

на нивушку бегает.

— Правда, внучек. Бабушка никогда не

говорит неправду.

— А далеко до нивушки?

— Очень далеко.

— Она во-он там, за лесом! — Куна помахала

рукой.

Детишки снова уткнулись носами в окошко.

Снег порошит. Заносит дома. Они покряхтывают

под толстым покрывалом, с трудом дыша сквозь

отдушины труб. Пара буйволов еле волочит по

дороге сани, перегруженные дровами. Вот

сани переезжают через мост и исчезают

за сугробами.

— Бабушка, расскажи нам про лепёшку!

Русые головёнки умильно оборачиваются

к старушке.

— Разве я вчера не рассказывала?

— А ты ещё разок расскажи.

— Ну ладно, так уж и быть. Слушайте!

— начинает бабушка. — Выпрыгнула лепёшка

из очага, оглянулась, стряхнула уголья

и шмыгнула за дверь. Да как припустит,

только пятки засверкали. Черныш — за ней следом.

До самого моста гнался, но куда там — она

шустрее зайца. Видит Черныш, что не догнать

лепёшку, тявкнул на ветер и вернулся домой.

Покатилась лепёшка по чистому полю, докати-

лась до опушки. Только в лес забралась, навстречу

ей откуда ни возьмись волчище голодный — трое

суток крошки у него во рту не было.

Вылупил он на нее глазищи, лапой топнул:

— Стой, такая-сякая! Я бы проглотил тебя

в один присест, да у меня с голоду в глазах

темно, боюсь — подавлюсь ненароком.

— Ох, братец-волчок, не глотай меня!

Подавишься непременно — уж больно я твёрдая.

Подожди меня тут, я скоро вернусь! Мне

бабушка велела сбегать на нивушку, где

я родилась — тогда, мол, стану и мягкой

и вкусной. А сейчас я ни на что не гожусь

— больно горячая.

Обманула она глупого волка. Поверил он ей.

Уселся на дороге и ждёт. Ждёт, а студёный

ветер уши ему так и щиплет. .

Покатилась лепёшка дальше. Через горки,

по лощинкам, через дремучий лес — прямо

на ниву прикатила. Широкая нива, большая.

Посреди нивы — груша-самосадка, словно

русалка в белой рубахе, стоит. А у межи

— родничок замёрзший.

Наклонилась над ним лепёшка, от стужи

вся красная, и спрашивает:

— Пшеничка тут?

— Тут, — отвечает родничок тоненьким,

как у пчелы, голосом.

— Спит или не спит?

— Не спит. Весны в тепле дожидается.

Закуталась с головой белым одеялом, чуть дышит.

Страшно в лесу. Нивушка одна-одинёшенька

среди чащобы. Ветер грозно воет. Деревья

от стужи потрескивают. А пшеничке хоть бы что.

— Голодна пшеничка-то? — спрашивает лепёшка.

— С чего бы ей быть голодной!

— Ну коли так, пускай спокойно весны

дожидается, а весною, когда сойдёт снег

и соловьи над нивой запоют, потянутся ростки

к солнцу, крупным колосом нальются. Так пусть

знают росточки — все лепёшками будут!

Тихо засмеялась под снегом пшеничка. Вот

выдумки-то! Причём тут лепёшка?

Глупенькая пшеничка, да и откуда ей быть

умной — поди и двух месяцев от роду нет.

Покатилась лепёшка обратно. Сделала своё

дело — теперь можно и домой. Да не прямиком

через лес, а сторонкой, сторонкой, через долину,

по лугам, где и дороги-то нет...

— Ну а волк, бабушка?

— А волк сидит на дороге, ждёт, зубами

щёлкает, а студёный ветер уши ему так и щиплет...

Ай да лепёшка, ай да умница!

Тут скрипнули ворота. Во двор въехали сани.

— Беги, Ванчо, отец вернулся!

— Отец вернулся, ура-а! Весь в снегу!

— Ну-ка, Куна, налей в котелок тёплой

воды, слей отцу на руки, он, поди, до костей

продрог. А я в пристройку загляну — может,

и лепёшка уже воротилась.

Асен Расцветников

Содружество

Однажды — было такое дело — повздорили

части человеческого тела. Стали хвалиться

друг перед другом и вести счёт своим заслугам,

что привело к шумным спорам и окончилось

раздором.

— Не будем, — сказали руки, — работать.

Работайте сами, коль есть охота!

— А мы, — заявили ноги, — не будем ходить

и вас всех на себе носить!

— Подумаешь, как испугали! — глаза им

на это сказали. — А сможете вы обойтись без

нас, без зорких глаз? Коль и об этом думать

не желаете, тогда живите вы как знаете,

а мы же впредь не будем ни на что смотреть!

— А мы не будем слушать! — сказали уши.

— Мы непрерывно слух свой напрягаем и день -

деньской мы отдыха не знаем. Нам даже

и по воскресеньям покоя нет от музыки и пенья!

— Могу и я жить без забот! — воскликнул

рот. — Я тоже знаю, как мне быть: не буду есть,

не буду пить!

— Так, значит, с этого-то дня настанет

отдых для меня! — Желудок радостно вскричал.

— Я тоже ведь устал и заявляю вам, что

я, без сожаления, отказываюсь от пищеварения!

Тут голова сказала в свой черёд:

— Я опасаюсь этого разлада, он нас к добру

не приведёт, а, впрочем, мне и о себе подумать

надо, пусть и мой мозг немного отдохнёт!

Вконец рассорившись, все замолчали.

И вот работать руки перестали, не ходят ноги

по дороге, не напрягают уши слух, в глазах