И аз воздам (СИ), стр. 58

— Не буду спрашивать, как ты это узнал… И этого парня порешили они же?

— Я не знаю, — повторил Курт. — Но тот, кто это сделал, был весьма прытким малым.

— Ты его видел, — уверенно произнес Хальс, даже чуть подавшись вперед, точно боясь пропустить хоть одно слово. — Ты видел того, кто это сделал!

— Нет, — качнул головой Курт. — Его лицо было закрыто, и даже глаз я разглядеть не сумел. Судя по резвости — можно было бы сказать, что это парень молодой; однако же, мне известен человек двадцатью годами старше меня, который по верткости любому уличному фигляру даст фору. Сложение — среднее, типичное, самое обыкновенное, человек из тех, кого со спины не узнаешь. Неприметная личность; приметен лишь кинжал, и я его запомнил. Слишком простой, старомодный, сейчас таких не делают. Но по этой примете виновного не отыщешь. Всё, Хальс, — вздохнул он, и хмурая складка на лбу инквизитора стала глубже, а глаза — темнее. — Больше ни слова. Все сказанное — и впрямь поможет, если ты здесь ни при чем, и ничем не помешает, поскольку и без того тебе известно, если ты виновен. Прочее останется при мне, и этим я делиться не стану ни с кем.

— Это уже много, — не сразу разомкнул губы инквизитор. — Кое-что из происходящего в городе теперь смотрится иначе… Но ты неправ: это не третья сила. Четвертая. Официум, магистрат и Гайеры — вот первые три. Точнее — не так: Гайеры, Официум, магистрат, вот это будет вернее.

— А епископ?

— Он никогда не лез в дела города. Ни во что, прямо не касающееся земельных или еще каких денежных вопросов, этот тип никогда не вмешивался.

— Я смотрю, уважают святого отца в Бамберге, — хмыкнул Курт, и Хальс передернул плечами:

— Святым его не назовешь. Но сдается мне, единственный его грех — тщеславие, причем довольно безобидное. Он тратит немыслимые средства из собственной казны на благоустроение города; быть может, ему греет душу то, что он останется в хрониках Бамберга как самый благочестивый из епископов, а может, он, как тот фарисей, наслаждается самим фактом своей жертвенности… В любом случае, вреда это никому не причиняет, посему нас и не интересует, а с собственными грехами пускай он разбирается непосредственно с Господом. Он не трогает нас, мы не трогаем его.

— В попечительском отделении говорят, — осторожно произнес Курт, — что все расследования Официума были одобрены епископом и признаны им добросовестными. А что на самом деле? Он читал хоть одну бумажку из ваших протоколов и знает хотя бы об одном деле достаточно, чтобы вынести такое суждение?

— Полагаешь, я отвечу честно? — невесело усмехнулся Хальс и, не услышав отклика, кивнул: — Да, читал кое-что. По крайней мере, его secretarius являлся за копиями протоколов по его просьбе. По крайней мере, тех расследований, где дела не были переданы магистрату как светские. Читал ли он эти копии, знал ли, что там, или одобрял, не глядя — я не могу сказать… Ad vocem [53], Штаудт тоже спрашивал о том же. Ответил я ему так же, как и тебе. Судя по выражению его лица, он услышал то, что и ожидал.

— Да и я не удивлен, — передернул плечами Курт. — Епископы Империи делятся на две части: одни вставляют палки в колеса Конгрегации, другие тихо сидят в сторонке и не мешаются; третья категория — сочувствующие — настолько мала, что ее, считай, и нет. Сдается мне, именно потому и curator‘ы тоже не придают особой значимости епископскому одобрению… Ты упомянул о Гайерах. Говорят, что им принадлежит половина города, это так?

— И вторая половина им должна, — договорил Хальс с усмешкой. — Это местная присказка; но в целом — да, примерно так дела и обстоят.

— И сильно они выиграли от внезапного затишья средь местных шаек? Торговля домами, дома внаем… Наверняка ведь недвижимость в самых спокойных кварталах заметно подросла в цене.

— Я не люблю этих дельцов, — вздохнул инквизитор, — и сейчас с огромным удовольствием сказал бы тебе, что подозреваю их не только в развязывании уличной войны, но и в содомии, колдовстве, государственной измене и организации шабашей. Но, к сожалению, поводов заподозрить их в чем-то крамольном не было и нет; и даже если они, как ты самоочевидно намекаешь, организовали истребление местной швали — лично я им только сам же скажу спасибо. И мне плевать, что это было сделано не из любви к родному городу, а для того, чтобы неспокойные кварталы поутихли, а спокойные стали еще спокойней, и дома в них — дороже. Но я не знаю, имеют ли они отношение к неким странным пришельцам, истребившим бамбергских преступников. Третий в доме убитого — был кем-то из твоих знакомцев средь этой публики?

— Отличный ход, — одобрил Курт серьезно. — Задать вопрос в прежнем тоне, без паузы, невзначай сменив тему. На котором году обучения в Макарии об этом рассказывают? Подскажи, что-то из памяти выпало…

— Попытаться же стоило, — усмехнулся Хальс; выждав несколько секунд и поняв, что вопросы закончились, а хозяин комнаты явно настроен выставить его за дверь, многозначительно кашлянул, утвердившись на табурете поудобнее, и уже серьезно сообщил: — Я ведь явился к тебе и с новостью, помимо вопросов, Гессе. Подумал, что кое-какие мои выводы о пожаре прошлой ночью тебе будут интересны. Интересны?

— А сам-то как думаешь?

Хальс вздохнул, через плечо обернувшись на дверь в соседнюю комнату, где осталась спящая ведьма, и понизил голос еще больше, хотя и прежде говорил на пределе шепота:

— Версия магистрата отметается. Это поджог. Я опросил всех свидетелей, каких мог, осмотрел дом и тела еще раз; это не случайное ограбление. Это намеренное убийство и поджог.

— Лестница, — произнес Курт так же тихо. — И полностью выгоревший второй этаж. Так?

— Так, — подтвердил инквизитор, на мгновение смешавшись. — Тоже возвращался на место?

— На то, что лестница обгорела, но не выгорела, я обратил внимание, когда вошел в дом сразу после пожара, а о том, в каком состоянии второй этаж, могу судить по пламени; не забывай, пожар я видел в самом разгаре.

— Преступников было pro minimum [54] двое, — хмуро кивнул Хальс. — И один, судя по всему, предназначался загодя в жертвы: именно для того, чтобы мы нашли его рядом с телом хозяйки. Второй же, порешив сообщника (или после того, как его действительно убила хозяйка; говорят, у ее отца был заскок такой — учил дочку драться с малолетства), прошелся по всему дому и поджег его в нескольких местах. Убив при этом слуг: у горничной сломана шея, что было сделано с двумя другими слугами — не знаю, сложно определить, я не эскулап, в конце концов… но наверняка посреди комнаты, а не в постели, они тоже лежали не просто так. Либо же нападавших было и вовсе трое, и пока один разбирался с хозяйкой, а другой — с ним самим, третий убивал слуг. Это — то, что я намеревался рассказать тебе. А ты — ничего не хочешь рассказать мне? Зачем кому-то с такими сложностями убивать твою старую любовницу (или императорскую, уж не знаю, что в данном случае важней)?

— Полагаю, важно то и другое разом. Больше не могу ничего сказать.

— Я, в общем, так и думал, — усмехнулся инквизитор и, вздохнув, поднялся. — Но если все же решишь, что желаешь поделиться со мною какими-то сведениями — я готов в любое время суток. Мой дом знает каждый — он в паре улиц от Официума.

— Учту, — кивнул Курт, тоже вставая. — Тебе я скажу то же самое.

— Уже говорил, — улыбнулся Хальс невесело и, развернувшись, направился к двери.

Глава 14

Утро ознаменовалось очередным стуком в дверь, но уже не тихим и осторожным, а громким, четким и выверенным, как шаг церемониймейстера. На сей раз Нессель проснулась, недовольно поморщившись, потянулась и, довольно ощутительно стукнувшись локтем о голову майстера инквизитора, вздрогнула, лишь теперь осознав, где она и как здесь очутилась.

— Будь тут, — бросил Курт, на ее смятенный взгляд никак не ответив, обулся и, подхватив кинжал, направился к двери.