Цыганские сказания (СИ), стр. 58

— Имя...

— Агнешка.

— Полностью имя, дура.

— Агнесса... Твардовская.

— Полных лет.

— Семнадцать.

— Так чего ты здесь сидишь? Тебя в «ясли» надо... Сержант! Отведите девчонку в «ясли», да скажите там, что беременная. Дура.

«Ясли» отличается только тем, что здесь не курят. Всё остальное такое же, будто и не выходила из предыдущей комнаты. Столы, шкафы, аппарат с напитками. И даже офицер напротив сидит такой же — толстый, усатый, краснолицый.

— Имя... Полных лет... Место проживания...

Я называю наугад один из посёлков, виденных мной в атласе.

— В городе есть кому позвонить? Может, адрес знакомого?

Эх, не знаю я адреса книжника из Старого Города. Хотя он, пожалуй, отчурался бы от меня.

— Тошнит, какое другое недомогание?

— Спать хочу. И есть. И в туалет очень.

— Завтрак пропустила, обед будет в два пополудни. Сейчас тебя воспитательница отведёт в туалет. Только вещи опишем.

Ой! Ой-ой-ой!

Офицер тянет положенный на пустой столик рядом мешок на себя. Я хватаю и пытаюсь притянуть к себе. Наверное, то было не лучшее из решений: уставшая от бродяжничества наволочка как будто лопается, и все мои бесчисленные талисманы рассыпаются. Зуб Маруси Михай отлетает мне прямо под ноги. Только остатки буханки остались лежать спокойно.

Офицер наконец проявляет немного чувства. Глаза у него становятся круглые и злые.

— Однако ж!

В общем, в туалет я попала только через час и долго там умывала опухшее от слёз лицо. Нет, пытать меня не пытали. Так, до истерики довели.

Господи, как жрать охота. С этой мыслью я проваливаюсь в сон, едва меня заводят в большую клетку и показывают пустой топчан, узкий и занозистый. Только ложусь да салоп на голову натягиваю.

Уж конечно, я просыпаю обед — никому и в голову не приходит меня толкнуть. Да и сидят тут со мной две апатичные девицы, лет пятнадцати на вид. Небось еще мою порцию взяли да слопали — у, дуры! Я сейчас, кажется, собственный желудок переварю. Ко всему прочему, я вспотела и у меня нет таблеток — приходится почти полчаса лежать, не имея возможности что-то сделать с ситуацией.

— Тётя-а-а! Тёть! — я стараюсь подзывать воспитательницу самым жалобным голоском, какой могу изобразить. — Тётенька, я кушать хочу. Тётенька, у меня живот болит!

— Ужин через три часа, — равнодушно отзывается дежурная воспитательница.

— Тётя, я беременная!

— А мне что за беда? Я тебе, что ли, ноги разводила? — она даже не отрывается от романа в дешёвом жиденьком переплёте. Небось про неземную любовь читает. Небось герой героиню в ресторан отвёл. И жрут там. Устрицы жрут, ананасы, каплунов жареных, форель под нежным соусом. Потом ещё бланманже обязательно. Или парфе. В любовных романах все жрут парфе или бланманже на десерт, никто не трескает пирожков с яблочком. Разборчивые, сволочи. Я испытываю прилив жгучей, как желудочный сок, ненависти к любовным романам, воспитательнице и её коротким химическим кудрям. Жрать-то, жрать-то как охота, Господи! Лопать, трескать, нямкать, наворачивать. Хоть форель, хоть селёдку. У-у-у, селёдки хочу! Сил нет. Даже слёзы по щекам рекой.

— Тётя, тётенька, хоть хлебца моего принеси, который в мешочке был!

— Скажи, где золото крала, тогда подумаю.

У-у-у...

— Тётя, я скажу, принеси хлебца...

Воспитательница со вздохом откладывает книжку.

— Идём. В протокол записывать будем.

Я бреду перед ней, спотыкаясь, к комнате со столами. Там они с усатым наседают на меня вдвоём: давай, давай, говори.

— У хозяина крала. Дайте хлебца, не могу я, умру я сейчас! Католики вы или турки проклятые?

— Что за хозяин? У кого ты служила?

— Я вот скажу, а вы обманете! Хлеб сначала дайте! Матушка, Мария дева, заступница наша... Ой, помираю! Не могу я!

— Вот, смотри, я тебе кофе наливаю. Вкусно пахнет? У кого служила, говори?

— У жидовина в квартале ихнем... Дайте, дайте же! — я готова врать что угодно и головой об стену биться, так мне живот грызёт. Книжник просто подвернулся мне — я с ним единственным в городе говорила дольше двух минут.

— Как зовут его?

— Да не знаю!

— Ну, ты его как называла?

— Сударь. Старьёвщик он. Не мучайте, ранами Христа заклинаю!

— Который молодой или который старый?

Полиция что, всех старьёвщиков города знает? Хотя им, наверное, часто пытаются краденое сбыть.

— Молодой. В очках и голову бреет. У-у-у, тётенька...

Мне дают, наконец, кофе и заметно подсохший хлеб. Я вгрызаюсь в него, как алчущий повышенной стипендии студент — в гранит науки. Совесть? У меня нет совести. Я голодна.

***

Говорят, что один парень по имени Томко встретил в городе знакомого, бывшего одноклассника Мешко. С Мешко была девушка невероятной красоты.

— Кто это? — спросил Томко.

— Моя сестра.

Девушка так запала Томко в душу, что он две недели видел её во сне, не мог ни есть, ни пить. Наконец, он уговорил отца засватать красавицу, и старик пошёл к родителям Мешко.

— Было бы хорошо нашим семьям породниться, — сказал отец Томко.

— С ума ты сошёл, цыган, ведь у нас обоих по сыну! — закричал отец Мешко. — Где такое видано, чтобы парень к парню сватался?

Слово за слово, разобрались старики. Послал отец Мешко за сыном, а у того в комнате пусто, только окно открыто. Смекнули, с какой девушкой его видели, позвонили: и она сбежала.

Отец невесты Мешко был очень зол, что их семье сделали такое неуважение. Он сговорился с отцом украденной девушки, и они созвали сходку. На сходке отца Мешко заставили обеим семьям выплатить «отходные».

А где Мешко и та девчонка, никто не знает.

Глава XIX. «Скупому для других и ягод в лесу жалко». Цыганская народная пословица

— Теперь с вас две двести, — сухо говорит Михал Фогельзанг. Именно так, оказывается, зовут книжника. — Как вам в голову пришло показать на меня вообще?

— А на кого?

Улицу завесило почти ледяной моросью, и лицо мгновенно становится мокрым, словно я опять ревела. Пакет с талисманами и атласом несёт Фогельзанг. Уж не знаю, что он про меня рассказал полицейским. В любом случае, решающим оказалось не это, а банальнейшая взятка.

— Вон та машина, чёрная. С чего вы взяли, что я вам помогу?

— Потому что вы — рыцарь. У вас на лице написано.

— Я — старьёвщик! И к тому же еврей.

— Ну, раз цыганка и танцовщица может быть рыцарем, почему вы не можете?

— Не понял? Лучше на переднее. Я не хочу поворачиваться к вам спиной. Да балахон свой снимите и положите назад, не то перепреете.

В салоне как-то... глухо. Отвыкла я от таких маленьких машин. Не повернуться, сразу упираешься во что-нибудь то тем, то этим. Под зеркалом заднего вида покачивается маленький могендавид. Больше ничего: ни журналов, ни сигарет и зажигалок, никаких мелочей, которые обычно обнаруживаются в салонах машин и придают им почти уютный обжитой вид. Сиденья кожаные, стёкла стеклянные. Как будто машина и кухня с медным кофейником принадлежат разным людям.

Фогельзанг кидает пакет на заднее сиденье и садится за руль.

— Пристегнитесь.

Машина заводится сразу и мягко, бесшумно трогается с места.

— Куда вы собирались идти?

— Ой, я не знаю...

— Но атлас же вы зачем-то брали?

— А! В Бялу-Подляску.

— Как вы сказали полицейским, вас зовут?..

Должно быть, многие возвращаются на машинах с работы домой: движение на улицах оживлённое. Не без гордости замечаю большое количество авто имперского производства.

— Агнесса Твардовская.

— И это правда? Родственница дважды покойного Твардовского-Бялыляса?

— Вы его знали?!

— В некотором роде. Он тоже был книжник.

— Ну да. В некотором роде. Насколько так можно сказать про нееврея.