Цыганские сказания (СИ), стр. 52

Доктор Копыто похлопывает меня по руке, прежде, чем отпустить её и удалиться. Ох, только не Кристо. Именно сейчас, когда мне надо как-то собраться с мыслями. Но не выставлять же мне его... Тем более вот он — сидит, ждёт, когда я из санузла выйду. Не понять, злой или испуганный: напряжённый; кажется, звенит, будто нож. А как он меня осматривает: я сразу вспоминаю, что в больничной рубашке и не причёсана.

— Привет, — я колеблюсь, не зная, сесть ли рядом или обойти кровать и лечь. Подальше. Только не разнос, меня немедленно вывернет!

— Привет. Ты там что, стоишь — меня боишься?

— Вроде того.

— Иди лучше сюда бояться. Я тебя обниму. Отсюда видать, что ты зябнешь, — белёсые брови чуть подскакивают, и я с облегчением различаю улыбку в самых уголках его рта.

Руки у него очень горячие. И колени, и тело — всё горячее, печёт даже сквозь рубашку и штаны. То ли я сильно мёрзну, то ли он нарочно себе температуру поднимает, как тогда, когда я заснула на на берегу реки и вся окоченела. Какая разница... Хочется сейчас хотя бы немножко не думать, а прижиматься и плавиться. Я невероятно устала, что все против меня, хотя вроде бы на моей стороне. Греться, просто греться! Я утыкаюсь лицом в шею Кристо, втягивая, впитывая его запах всем существом. Он всегда очень приятно пахнет. Это успокаивает.

— Почему же ты сразу не пришёл? Я тебе записку оставила... ждала...

— Мне же её не показали. Только когда всё закончилось. Расшифровывали, вместо того, чтобы просто спросить.

Да, я же, кажется, предполагала, что записку прочтёт Катарина. И всё расскажет брату. Но сиротка её даже не видела! Она отходила в магазин рукоделия за бисером. Вот на каких глупостях всё ломается! Хорошо ещё, что девчонка побежала за мной, пытаясь понять, что происходит.

— Ну ты-то, ты-то почему ничего не рассказала, когда поняла, что не справляешься! — не выдерживает Кристо. — Ведь мы же договаривались!

— Они заставили меня поклясться на иконе. Цыгану. У них был цыган. Я могла только подавать знаки, чтобы было ясно, что я в опасности. Это мне забыли запретить. Я и подала... — Я нервно усмехаюсь. — Даже язычники, знавшие, что я жрица, больше верили в мои христианские клятвы, чем один знакомый католик.

— Я погорячился. Я просто... слишком много услышал за один раз. Прости. Раз уж не простила, когда помирились. А тот цыган — единственный, кто себя не убил. Но толку чуть. Он накануне убил какого-то другого вампира, так что с ума спрыгнул и помер ещё пока у тебя горячка была.

— Так я что, долго лежала?

— Ну да, вообще. Как в сказках, три дня и три ночи. Как ты?

— Хорошо. А ты?

— Теперь тоже хорошо. Испугался за тебя. Когда вы с Ринкой исчезли, такое началось... Вся служба безопасности на ушах, я пытаюсь взять твой след — и не могу, теряю почти сразу. А тут во дворце началось дьявол знает, что. Два чиновника-вампира на императора напали, убили четырёх волчиц, ещё много волков ранили, потом поджог был, всё сразу... Ну, Ринка мне уже объяснила, что это было, а тогда бегаешь, как угорелый, кругом карусель просто. А потом тётя Дина дозвонилась и сказала про подвал и что вы с двумя сотнями цыганок удерживаете кучу вампиров. Тот ошалел. А потом ошалел ещё раз, от доклада Ринки. Он в цыганскую магию вообще не верил. И монахи для него новостью оказались. Ну, то есть, что-то такое он об этом ордене слышал, но считалось, что его уже лет шестьсот как не существует. С тех пор, как его последний раз накрыли.

Я выпрямляюсь, чтобы посмотреть Кристо в глаза:

— А теперь он верит? В смысле, Тот. В цыганские средства.

— Кажется, да. Он даже не разрешил отсюда унести то, что с тебя сняли. Всё вон в шкафчике лежит. Чтобы всё, что удачу приносит, у тебя под рукой. Даже одежду: а вдруг. Повезло ведь тебе в этой одежде, когда ты с вампирами дралась?

Ничего себе, повезло! Я там бегала как сайгак, ещё и струны заранее купила, и вполне могла ими всех повязать. А Ринка с тётей Диной разработали план по нейтрализации вампирских чар. И он сработал! Да что объяснять, теперь все только и будут думать о моей «бахт». Тота на ней точно провернёт — ведь от неё зависит жизнь и смерть его деда.

— Слушай, раз теперь моё везение пополнять будут всё время... может, ну, помнишь мы с тобой говорили — может, использовать его, чтобы завести ребёнка? Мне бы хотелось. Мне с ними, кажется, нравится возиться.

Я уже знаю ответ, когда Кристо, изучив моё лицо так, будто ищет признаки смертельной болезни, привлекает к себе опять — чтобы гладить по голове.

— Лилян... мы же не можем отмерять везение, верно? Сюда столько, туда столько... Да и сколько, не знаем. Не надо, Лилян. Плевать мне на императора — но не хочу я тобой рисковать. Я бы тебя на коленях умолял, если бы ты решила... А теперь и думать нечего, Тот... Он думал, что ты беременна. И сразу про аборт. Он слушать ничего не будет. И мы сделать ничего не сможем. Не надо об этом зря, Лилян.

Губы, которые прикасаются к моим волосам, наверное, тоже очень горячие. Я поднимаю лицо, чтобы поймать их своими губами. Просто потому, что я всё ещё одна, и это невыносимо.

Палата не закрывается изнутри, и Кристо просто задвигает дверь шкафчиком. Я не пила таблеток, пока лежала здесь, так что он очень осторожен.

Такой вот хэппиэнд.

***

Говорят, что один бродячий табор встал под Олитой, и три невестки пошли крестьянкам гадать. Но к вечеру не вернулись, и на другой день тоже. Молодые мужья, три брата, пошли по округе спрашивать. В одной деревне спрашивают; говорят, проходили ваши цыганки. В другой тоже говорят, что проходили. А в третьей говорят, что не видели. Куда делись, непонятно. Уже стемнело, и цыгане попросились на сене переночевать. Засыпают, а им жёны снятся.

— Вставайте, вставайте скорее! В этой деревне все язычники. Они нас топорами зарубили и под поленницей спрятали, и вас сейчас зарубят.

Цыгане схватились, а к сараю и впрямь крестьяне подходят, с факелами и топорами. Братья выбежали и ну кнутами щёлкать. Один раз щёлкнут, выбьют по топору, другой — по факелу, третий раз щёлкнут — язычник валится. Тут всё огнём занялось. Выбежали цыгане к поленнице, раскидали дрова, схватили мёртвых жён и помчались верхом из деревни вон. Доскакали до соседней деревни и ну ксёндзу в дом стучать, чуть до смерти его не перепугали. Тут же цыганок и отпели, чтобы успокоились их душеньки. Мёртвые же язычники ходят головёшками по округе и ночами в окна смотрят.

Вместо главы XVII

Глава XVII. «Узнай дорожку, тогда и я туда схожу». Цыганская народная поговорка

В никуда надо уходить босиком или хотя бы в удобной туристической обуви. Мне же приходится цокать каблучками ботильонов — словно не из клетки сбегаю, а на работу в контору тороплюсь. То, что раньше не замечалось, теперь чувствуется очень остро: каждый сантиметр каждого каблука тратит энергию, предназначенную для стремительного волчьего шага.