История одной болезни, стр. 15
В последние тяжкие часы жизни Пушкин вспоминал двух других верных друзей юности – Ивана Пущина и Ивана Малиновского – и сожалел, что их нет рядом: "Мне бы легче было умирать", – признался он.
Александр Сергеевич удовлетворенно воспринял известие о приходе Петра Александровича Плетнева. Плетнев был его неизменной опорой в литературных и издательских делах. Петр Александрович писал, что он был для Пушкина "и родственником, и другом, и издателем, и кассиром" Именно ему Александр Сергеевич посвятил "Евгения Онегина".
Пушкину захотелось проститься с Петром Андреевичем Вяземским и Александром Ивановичем Тургеневым – людьми чрезвычайно близкими ему по литературным интересам, духу, образу мыслей– С ними на протяжении всей сознательной жизни его связывала прочная и глубокая дружба.
Но первая его мысль после вопроса Шольца, кого он хотел видеть, была о Жуковском.
Василий Андреевич относился к категории людей, не любить которых нельзя. Его отличало бескорыстие, самоотвержение, самоотречение. Кто-то очень верно назвал его самым добрым человеком в русской литературе. "Пленительной сладостью" обладали не только его стихи, но и обыкновенные слова, идущие из глубины его небесной, ангельской души, как говорили о нем его друзья. Один вид старого друга успокаивал Пушкина.
"…Я бы желал Жуковского", – записал его просьбу Шольц и без перехода снова вернулся к медицинским наблюдениям:
"Я трогал пульс, нашел руку довольно холодною – пульс малый, скорый, как при внутреннем кровотечении, вышел за питьем и чтобы послать за г-м Жуковским. Полковник Данзас взошел к больному. Между тем приехали Задлер, Арендт, Саломон – и я оставил печально больного, который добродушно пожал мне руку".
Главный вопрос, который возникает после знакомства с запиской Шольца: надо ли было информировать Пушкина о смертельной опасности ранения?
Вопрос этот не простой.
"…Умри я сегодня, что с вами будет? мало утешения в том, что меня похоронят в полосатом кафтане, и еще на тесном Петербургском кладбище, а не в церкви на просторе, как прилично порядочному человеку…" – писал Александр Сергеевич жене летом 1834 года.
Проблема материального обеспечения семьи не давала покоя поэту Тема эта периодически возникала в его переписке с Натальей Николаевной!
"…У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000. Все держится на мне да на тетке Но ни я, ни тетка не вечны"
Но до поединка с Дантесом он так ничего радикального и не придумал, хотя в конце 1836 года предпринял даже попытку отдать в уплату долга свое нижегородское имение.
Однако у него дома было сосредоточено колоссальное богатство – полный стол неопубликованных произведений, которыми надо было распорядиться.
Еще надо продиктовать долги, на которые нет ни векселей, ни заемных писем.
Еще – облегчить участь секунданта.
И еще возникал целый ряд неотложных дел, которых никому нельзя было перепоручить.
Но Шольц некатегоричен в своем прогнозе Он советовал выслушать более авторитетные мнения.
Самым большим авторитетом среди врачей, приехавших к А. С. Пушкину, пользовался лейб-медик Н. Ф Арендт, взявший на себя руководство лечением раненого.
8
Обнаружив записку Данзаса, Н. Ф. Арендт тут же сел в еще не успевшую отъехать от крыльца карету, запряженную парой в шорах, и поторопил кучера к дому Волконской на Мойке, где его с нетерпением ждали.
Скинув на руки камердинеру шубу, остался в своем форменном сюртуке с "Владимиром" на шее. Вынужденный по роду службы бывать при дворе, Николай Федорович постоянно носил эту форму – не самую удобную для общения с больными.
Кивком поздоровался со всеми и молча подошел к постели Пушкина.
Тревожные взоры были устремлены на знаменитого доктора, склонившегося над раненым поэтом.
Многоопытный хирург, оказывавший помощь раненым в 30 боевых сражениях, он сразу оценил безнадежность положения.
Привычная "маска" врача – добродушная улыбка – сползала с его круглого лица.
Пушкин, этот проницательнейший из людей, мог и не задавать вопроса. Но он спросил, что думает Николай Федорович о его ранении. И убеждал отвечать откровенно, так как любой ответ его не испугает. Ему необходимо знать правду, чтобы успеть сделать важные распоряжения.
А. Аммосов со слов К. К. Данзаса записал эту сцену:
"Если так, – ответил ему Арендт,– – то я должен вам сказать, что рана ваша очень опасна и что к выздоровлению вашему я почти не имею надежды",
Пушкин благодарил Арендта за откровенность и просил только не говорить жене.
Прощаясь, Арендт объявил Пушкину, что по обязанности своей он должен доложить обо всем случившемся государю. Пушкин ничего не возразил против этого, но поручил только Арендту просить от его имени не преследовать его секунданта. Уезжая, Арендт сказал провожавшему его в переднюю Данзасу:
"Штука скверная, он умрет".
Однако прежде, чем уйти, Арендт сделал простейшие назначения больному: абсолютный покой, холод на живот и холодное питье, что тут же принялись исполнять, благо была зима и льда было предостаточно.
Возможно, тогда же, боясь усилить внутреннее кровотечение, он отменил зондирование раны.
Манипуляция эта заключалась в том, что хирург, не расширяя входного отверстия пулевого канала, с помощью специальных пулеискателей (род пинцетов или зажимов различной величины и формы) пытался извлечь пулю, о расположении которой имел самое смутное представление. Как правило, он часами копался в ране, заражая ее и причиняя больному неимоверные страдания.
Из мемуарной литературы известно, что Задлер ушел за инструментами; однако никто не указывает, что они были пущены в ход. Если кто и мог запретить эту общепринятую в то время манипуляцию, то только такой авторитет, как Арендт. Полагаю, что так оно и было.
Н. Ф. Арендта как специалиста могут характеризовать следующие вехи его биографии.
Имя его, начертанное золотыми буквами, красовалось на самом верху мраморной доски лучших выпускников Санкт-Петербургской Медико-хирургической академии, которую он закончил в 1805 году.
В 1821 году Н. Ф. Арендту – первому из врачей в истории русской медицины – было присуждено почетное звание доктора медицины и хирургии без производства каких-либо экзаменов – "за усердную службу и совершенные познания медицинских наук, оказанные им при многократных труднейших операциях", как было записано в аттестации.
Статьей Н. Ф. Арендта об удачном случае перевязки сонной артерии (одном из первых не только в России, но и в Европе) в 1823 году открылся первый номер только начинавшего издаваться "Военно-медицинского журнала", сыгравшего впоследствии огромную роль в подготовке и консолидации национальных хирургических кадров.
Предки Н. Ф. Арендта переселились в Россию из Польши еще при Петре I. Медицинская специальность етала потомственной в обширном семействе Арендтов, и на протяжении почти двух веков многие достойные врачи носили эту фамилию. Уже в наше время оставил о себе добрую память известный нейрохирург, один из ближайших учеников академика Н. Н. Бурденко, профессор Андрей Андреевич Арендт. Во время Великой Отечественной войны он возглавлял крупнейший нейрохирургический госпиталь, дислоцированный в Казани – городе, где жил первый лекарь в роду Арендтов – Федор Иванович; здесь же в 1785 году появился на свет Николай Федорович.