Таверна трех обезьян, стр. 13

Фестус, прикинувшись оскорбленным, вскочил и, осыпая меня бранными эпитетами, засунул мне в рот дуло своего шестизарядника, барабан которого к тому моменту был уже полон. Однако, на его беду и к моему счастью, Чарли Скунс решил проверить сброшенные и еще не перемешанные карты и нашел короля червей: Сухой Фестус спер короля из другой колоды.

Фестус потратил лишнее мгновение, извлекая свою пушку у меня изо рта, и опоздал навести ее на своих приятелей: Грязный Сэм опередил его, засветив в лоб бутылкой из-под виски, в которой уже не осталось ни капли.

Меня отвязали от столба, и не потому, что передумали на мой счет, просто им понадобилась веревка, чтобы повесить Фестуса за шулерство.

Далее все складывалось даже лучше, чем я предполагал. Грязный Сэм и Чарли Скунс увели, держа под прицелом, еще оглушенного Фестуса] оставив Малыша Джереми сторожить меня. При всем желании они вряд ли вернулись бы скоро, так как намеревались вздернуть Фестуса на единственном дереве, произраставшем в радиусе пяти миль и отстоявшем от лачуги почти на две.

Услышав, что лошади ускакали, я не стал терять ни минуты: обняв Джереми, я предложил подарить ему, полностью и без остатка, страстную любовь, не отягощенную какими-либо нравственными запретами, в обмен на то, что он вызволит меня отсюда, и мы убежим вместе.

Джереми колебался — человек нерешительный, он, казалось, вечно во всем сомневался — хотя мои сладкие речи возбудили его больше, чем пульке с перцем, напиток, к которому я пристрастился в последнее время. Боже, как я изменился!

Внезапно дверь хижины распахнулась. Мужчина двухметрового роста с благородными чертами лица и серыми глазами, отливавшими сталью, длинными посеребренными сединой волосами и пышными усами с лихо закрученными вверх кончиками, нагнув голову — дверь была слишком низкой для такого гигантапереступил порог лачуги.

Это был самый великолепный мужчина из всех, кого мне доводилось встречать. Клянусь, что до того момента я испытывал сексуальное влечение только к женщинам (впрочем, проявив слабость к Джереми, я, вероятно, дал повод заподозрить иное), что могли бы обстоятельно засвидетельствовать полдюжины продажных жриц любви из Ковент Гардена, а также моя нежная Констанс, что, конечно, сложнее, ибо она мертва.

Вошедший оказался Большим Джоном Фэтфингером, хозяином ранчо Пахарито. Его появление в хибарке ковбоев, как выяснилось, не было необычным. Он имел обыкновение заглядывать сюда время от времени, чтобы выпить со своими парнями и попутно спрятаться от неуемной Марии Кончиты.

Я думаю, что это была взаимная любовь с первого взгляда. Красавец Джон с грубоватой прямотой, не лишенной обаяния, похвалил нежно-розовый цвет моего камзола и обтягивающие панталоны — если помните, я все еще был облачен в костюм Ромео. Ваш покорный слуга лишь скромно потупил взор и улыбнулся с притворным смущением.

Большой Джон посоветовал недоумевавшему Джереми поразвлечься со своими приятелями, поучаствовав в линчевании, и приказал, чтобы в течение двух часов они сюда носа не показывали.

И вот я уже три года живу с моим дорогим Джеком, я имею ввиду Джона Фэтфингера. Марии Кончите в конюшне размозжил голову копытом взбрыкнувший жеребец, похоже женщина слишком нервировала животное.

Большой Джон хороший человек, любящий супруг и обращается со мной, как с королевой. И хотя мое влечение к нему угасло — он, напротив, сходит с ума от страсти ко мне, словно в первый день — зато укрепились привязанность и уважение.

Со временем я даже смог простить Чарли Скунса и Грязного Сэма. Последний стал теперь управляющим на ранчо, и в его обязанности входит сопровождать меня в качестве эскорта во время верховых прогулок или поездок в соседний городишко, отвечая за то, чтобы никто не позволил себе лишнего (ему лично я иногда разрешаю капельку) с полевым цветочком ранчо Пахарито, как он любит меня называть.

Что касается Малыша Джереми… Что ж, полагаю, я могу позволить себе говорить без утайки. Почти с самого начала семейной жизни с Большим Джоном мы с Джереми стали любовниками, и наша связь длится по сей день. Но, правда, в последние месяцы он пренебрегает мной, приходит на свидания все реже и реже, а иногда ведет себя так, будто я хуже собаки.

Разумеется, нет нужды объяснять, что все это временно и зависит от обстоятельств. На самом деле мне по-прежнему нравятся женщины, я больше, чем когда-либо тоскую по Англии, и все еще не оправился от трагической гибели Констанс-Жизнь в конце концов образуется. А теперь вынужден вас покинуть: ковбои, нанятые недавно, пригласили меня искупаться с ними в ручье при свете луны.

Изобретение покера

Антон принял все меры предосторожности, чтобы ускользнуть бесшумно, но ржавые дверные петли, как всегда, протяжно заскрипели. Еще не рассвело, и отвратительный скрежет оглушительно громко отозвался в полной тишине, угрожая разбудить прислугу низшего ранга: поваренка и младших конюхов, известных своим злонравием и ночевавших там же, на полу в кухне.

Антон приоткрыл створку двери ровно настолько, чтобы в щель могло протиснуться его тщедушное тельце.

Одна из двух сторожевых собак, живших в старинном поместье, подбежала к мальчику, радостно завертелась вокруг него и залаяла, приглашая поиграть. Антон ласково погладил пса, безуспешно пытаясь утихомирить.

— Замолчи, Палильо, пока никто не проснулся.

Пес не внял уговорам. Тогда мальчишка дал ему пинка в блохастый зад. собака взвыла и пустилась наутек.

Антон зашагал по тропинке, которая вилась вдоль Мансанареса и вела в Мадрид, до которого было лиги полторы. Уже занялся день, пока ребенок шел по дорожке, погруженный в свои сугубо практические размышления. Он рассуждал вслух:

— Мама сказала, что они идут по мараведи за дюжину под расчет. И обещала, что даст мне по полушке с каждого, что очень хорошая плата за пустяковую работу для сопливого юнца, у которого молоко на губах не обсохло, так прямо и сказала… И еще у меня кошки на душе скребут, ведь я ничегошеньки не умею…

Антон прибавил шагу, и шел теперь очень быстро, то и дело, сам того не замечая, срывался на бег — способ передвижения, свойственный детям. Миновав великолепный мост через жалкую речушку Мансанарес, у городских ворот он повстречался с почтенным Фруменсио, по прозвищу Фрикаделька, которое тот получил за привычку катать шарики из всего, что под руку попадется; он поставлял галисийскую сельдь в дома мелких идальго. Со своими торговыми начинаниями он вечно попадал впросак, как ни ловчил.

— Да прибудет с тобой милость Божия, Антонсико. Что привело тебя в город в такую рань?

— А то, что сегодня я поступаю на должность, которую выхлопотала мне матушка. Она уверяет, что работа эта выгодная и важная.

— И где же ты будешь иметь честь гнуть спину, позволь полюбопытствовать?

— Вообще-то, во дворце сеньоров герцогов де Пассамонте. Сейчас там, кажется, живут высокие особы, которые сняли дом на время. Его трудно найти, маэсе Фруменсио?

— Я знаю наверняка, что стоит дворец в том достойном месте, где селится придворная знать. Ты не собьешься с ног, разыскивая его, Антонсико, ибо как только ты доберешься до Сан-Бернардо, то сразу же увидишь все, что тебе нужно, стоит посмотреть по сторонам… И каковы же в столь знатном доме будут обязанности вашей милости, благородного семечка из многих посевов? — осведомился плут Фрикаделька. — Поскольку, по моему разумению, это неслыханное дело для того, кто зачат вскладчину.

— С позволения вашей милости, я очень спешу… — у ребенка пропало желание слушать дальше.

Он, правда, плохо понял точный смысл слов злоречивого торговца селедкой, зато почувствовал, что намеки его обидны и как-то связаны с тем, что у мальчика нет отца.

Антон возобновил путь, оборвав маэсе Фруменсио на полуслове. Тот, однако, быстро опомнился и прокричал вслед убегавшему парнишке:

— Привет от меня ключнице, твоей любвеобильной мамаше! Передай, что я всегда рад ей… Она баба дородная и гладкая, верно, от нее не убудет… Хотя сдается мне, что эта потаскуха промышляет в богатых угодьях, и вряд ли мне обломится от щедрот с барского стола… — добавил он про себя.