Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II, стр. 54

Потом начинает срывать с себя рубаху, штаны, туфли и т. д. Местные обыватели в приемный пункт: «Ваш опять полетел!» Выходит старший приемщик и бережно уводит главарха отдыхать в логово стеклопосуды, где тот спит 36 часов подряд. Синий галстук в белый горошек всегда на нем. Завязан насмерть, не снять.

Зато хоть Синицу сняли и перевели на другую работу.

ГЛАВА 14. Советы итальянским солдатам, или кое-что из области орнитологии

— Смотрите, я вам объясню, что такое война, — сказал мне один итальянский капитан.

Он растопырил пальцы. Пламя свечи отбросило на стену их тень. Он начал с большого и назвал по порядку все пять пальцев: большой — sotto-tenente, [70] указательный — tenente, [71] средний — capitano, [72] безымянный — maggiore [73] и, наконец, мизинец — tenente-colonello. [74]

— Вы уезжаете на войну sotto-tenente! — сказал капитан. — Вы возвращаетесь tenente-colonnello! [75] Вот что такое война!»

«Не хвались, идучи на рать, а хвались, идучи с рати», — вот что я скажу этому капитану. Итальянские солдаты, не верьте ему! Через Суэцкий канал недавно прошло шесть пароходов с 9476 больными и ранеными итальянскими солдатами с полей брани на границе Эфиопии с Офиром. Их везут не в Италию, а в один из госпиталей-концлагерей на островах в Средиземном море. Деморализовать итальянца так же легко, как и воодушевить. Муссолини не желает, чтобы итальянцы видели скорлупу от яиц, разбитых для его имперской яичницы. «О, mamma mia!» — вот слова, которые чаще всего различаешь в стонах раненых итальянцев. Это итальянское mamma-mia'ньe совсем не та русская матерщина, которая поднимает дух армии; это жалобное поминанье матери допустимо в армии лишь в известных пределах, иначе армия может развалиться, и уж Муссолини предусмотрительно следит за тем, чтобы подобные песни исполнялись тихо и без аккомпанемента. Если итальянский солдат получит сравнительно безболезненное ранение — в ягодицу, икру или мякоть бедра, — то он сохранит способность испытывать благородные чувства и патетически восклицать: «Дуче! Приветствую тебя, дуче! Идущие на смерть приветствуют тебя, дуче!» Но если пуля заденет нерв, раздробит кость, разворотит живот, дуче сразу вылетит из головы и солдат только будет твердить: «О, mamma mia!» Малярия, дизентерия и вши тоже не способствуют усилению патриотического пыла.

Но есть еще кое-что. Война в Африке имеет одну особенность, о которой дуче знает, но молчит. Речь идет о птицах.

В Эфиопии насчитывается пять пород птиц, делающих убитых и раненых своей добычей (есть еще один вид летающих, о нем разговор особый). Есть черно-белый ворон, который летает низко над землей и находит раненого или труп по запаху. Есть сарыч обыкновенный, он тоже летает невысоко и ориентируется как обонянием, так и зрением. Есть красноголовый маленький сап, похожий на худого индюшонка; этот летает сравнительно высоко и высматривает добычу. Есть громадный, омерзительный гриф с лысой головой и голой шеей, который парит па высоте, почти недоступной глазу; завидев неподвижно лежащего человека, он падает вниз, словно снаряд в перьях, со свистом рассекающий воздух, и вразвалку-вприпрыжку осторожно подбирается по земле к человеку, готовый клевать и мертвую, и живую плоть — была бы только она беззащитна. И еще есть большой безобразный марабу; он парит еще выше, откуда уже ничего не видно. Он наблюдает за грифами и бросается вниз, когда вниз бросаются грифы. Основных пород пять, но не меньше пятисот могильщиков слетаются, сбегаются и сползаются на одного раненого, если он лежит на открытом месте.

Ладно, мертвому все равно, ему не важно, что случится с его телом, но что делать раненому? Я видел, как за двадцать минут от убитой зебры не осталось ничего, кроме костей. А за ночь гиены с шакалами растащили, разгрызли и сожрали кости, так что утром даже места, где лежала зебра, нельзя было найти. А с трупом человека расправляются гораздо быстрее — он меньше и не защищен толстой шкурой. В Африке можно не хоронить мертвецов без риска нарушить санитарные нормы. Но главное, о чем дуче следует умалчивать перед своими солдатами, — это не опасность угодить после смерти в желудок стервятника, а то, что стервятники делают с ранеными. Каждый итальянский солдат должен усвоить одно правило: если ты ранен и не можешь подняться па ноги, то хотя бы перевернись лицом вниз. Я знаю одного солдата, которому это правило своевременно не преподали. Когда он, раненый, лежал без сознания, стервятники принялись выклевывать ему глаза. Режущая, слепящая боль заставила его очнуться, что-то вонючее в перьях возилось над ним; отбиваясь, он перекатился на живот и тем спас второй глаз. Тогда птицы стали клевать его сквозь одежду в спину и добрались бы до почек, печени или сердца, но подоспели санитары с носилками и отогнали их. Если вам когда-нибудь вздумается проверить, сколько времени нужно стервятникам, чтобы напасть на тело человека, ложитесь под деревом, замрите и наблюдайте; сперва они станут кружить на такой высоте, что покажутся черными пятнышками, потом начнут снижаться, описывая концентрические круги, и, наконец, ринутся на вас смертоносным шелестящим кольцом. Тогда сразу вставайте, и кольцо разлетится, хлопая крыльями. Но что будет, если вы не сможете встать?

Но птицы — еще не все. В запасе у эфиопов есть еще кое-что, самое страшное, о чем Муссолини молчит, потому что не знает, что происходит в Африке ночью и с какими силами он связался. Особый разговор о шестой птичке. О ней мало кто знает по обе стороны океана, но каждый что-то слышал. Она похожа на летучую мышь с мордой французского бульдога. Дело привычки — мне, например, нравится морда бульдога, она похожа на лицо Черчилля. Это не птица, а зверь. Есть несколько разновидностей, но нас интересует один вид. Есть одомашненная и дикая разновидность. Этот летучий бульдог не ест мертвечину, а пьет горячую кровь. Непосредственно нападая, он метит в горло, но куда опаснее смерти нападение другого рода — отравленный выстрел купидона. Синяк с долларовую монету. Начинает чесаться причинное место, но удовольствие продолжается совсем недолго. Потенция увеличивается раза в два и продолжает расти. Нежная кожа лингама разрывается, из тела человека начинает медленно и мучительно вырастать багровый обнаженный ствол. Он питается соками организма и причиняет ужасные страдания. Человеческое тело становится почвой и пищей для этого греховного кровоточащего древа. Это расплата. Человек истощается, но не умирает — он отдает этому древу все: мышечную массу, кровь, мозг, легкие — и превращается в многолетнее растение. Таких мыслящих растений в Офире — дремучие леса. Самое страшное в Африке — летучий бульдог.

Разумеется, никакие советы не помогут ни деревенским парням с крутых склонов Бонцаниго, ни механикам из мастерских Милана, Болоньи или Флоренции, ни велогонщикам с ломбардских дорог, ни футболистам из заводских команд Турина, ни косарям с альпийских лугов, ни лесорубам из лесов Пьомбиио. Они будут страдать в Эфиопии от смертельиого зноя, узнают все прелести края, где не бывает тени; они заболеют неизлечимыми болезнями, от которых ноют кости и разбухают внутренности и молодой человек превращается в старика; когда же наконец они попадут в сражение и услышат дикий страшный крик эфиопского джазмача: «Хло-о-пци, робы-ы гря-а-зь!», и будут атакованы взбесившимися купидонами-бульдогами и кавалерией на зебрах и верблюдах, и будут не убиты, а ранены, — хорошо, если, услышав над собой шелест крыльев слетающихся птиц, итальянские парии вспомнят, что нужно перевернуться лицом вниз и шептать свое: «О, mamma mia!»