Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга I, стр. 36

ГЛАВА 4. Таинственный остров

Весь андроповский год было о чем рассказывать — как бабы драпали, как Гайдамака под «Королевский Тигр» бросался, как снимали в Гуляе эксцентрическую кинокомедию об освобождении Парижа и как Гайдамака получил за это танковое сражение на новой дороге Переходное Красное Знамя от гуляйградского райисполкома.

Не скучно было.

С «Фиатом», понятно, ничего не получилось, и бутылку «андроповки» Гайдамака дембелю не выставил (да и где было искать того вологодского дембеля с западенским акцентом?), потому что жадная итальянская кинофирма умело умыла руки — тамошний адвокат сеньор Помидор Маккарронии как дважды два доказал, что итальянский «Кольнаго» погиб в тылу российской территории на земле Украины при взятии французской столицы англо-американскими войсками, и итальянцы тут совсем ни при чем и не собираются платить «Фиатами» репарации за чужие военные преступления — пусть платит канцлер Аденауэр или, на худой конец, генерал Эйзенхауэр.

Хитро. Умно.

Пришлось Гайдамаке один на один судиться с «Мосфильмом», тем более что главный военный преступник Эльдар Рязанов не возражал возместить убытки — чего уж там, «Мосфильм» богатенький, и всяких там «москвичей» и «запорожцев» он гробит па каждом фильме по десятку штук, вот только без решения народного суда никак не может провести их (убытки) через мосфильмовскую бухгалтерию, — и все потому, что художественный совет киностудии положил эту комедию на дальнюю пыльную полку по соображениям идеологического беспредела.

— Драть его надо, этот «Мосфильм»! — заключил Эльдар Рязанов. — Давай, Сашок, ставь мне бутылку, составляем серьезный акт и подаем на меня в суд!

Хитро придумано. Гайдамака купил хорошую бутылку молдавского коньяка, взял отпуск за свой счет, поехал в столицу СССР, нашей тогдашней Родины, Москву, выпил с Эль-даром Рязановым и подал на него в суд, — а советский суд не дурак (что с Эльдара возьмешь?) и назначил «Мосфильм» ответчиком. Прав был Ленин — кино оказалось не самым худшим из всех искусств: получил Гайдамака с «Мосфильма» за свой дисковый «Кольнаго» шесть тысяч рублей компенсации, потому что женщина-судья приравняла один доллар по тогдашнему курсу к шестидесяти копейкам, — а шесть тысяч рублей, кто помнит, в андроповские времена еще были Деньгами.

Но таинственные истории в жизни Гайдамаки на том танковом сражении не закончились, а продолжались с нарастанием и плавно вливались одна в другую.

Гайдамака положил шесть тысяч рублей па сберкнижку и стал ожидать, когда районному прокурору Андрею Януарьевичу Вышинскому выделят нового «Жигуля» по какой-то там целевой разнарядке Министерства Юстиции УССР, а тот (прокурор) по старой дружбе уступит ему (Гайдамаке) за пять тысяч рублей своего двухлетнего «Москвича» — но при одном непременном условии: нехай Гайдамака достанет ему (прокурору) таинственный остров, иначе не видать Гайдамаке «Москвича», как своей первой жены, удравшей от него куда-то па Крайний Север. Беда с этими Северами — одни туда, другие сюда, туда-сюда, туда-сюда, водоворот говна в природе.

А где же тот таинственный остров взять? Будто бы он, Сашко Гайдамака, — Даниель Дефо или Робинзон Крузо.

— Книга есть такая, «Таинственный остров», — объяснил Андрей Януарьевич, который отсидел в Кагопольлаге десять лет по обвинению в польском шпионаже и чуть там не умер.

— Жюль Верна, что ли?

— Не помню, забыл, — задумался Вышинский. — Тебе лучше знать, ты у нас но этому делу… Точно — Жюль Верна!

— На фиг тебе Жюль Верн сдался, Андрей Януарьевич? — удивился Гайдамака. — Ты же книг не читаешь, кроме Процессуального кодекса!

— Кодекса я тоже не читаю, — со вздохом признался Андрей Януарьевич. — Ленив я и нелюбознателен. Впрочем, ленивые люди достойны всяческого уважения, потому что они не делают умышленного зла, по могут иногда — даже часто — умышленно сделать добро, чтобы их оставили в покое.

Вышинского понесло, а Гайдамака вежливо слушал, пропуская слова из одного уха в другое.

— Скептик может возразить: с таким же успехом ленивый человек может сделать зло, лишь бы от него отстали; но это не так — дело в том, что «зло и добро» дефиниции философские, в действительности разделить человеческие поступки иа «злые и добрые» невозможно — любой активный, созидающий, неугомонный человек, делающий добрые дела, «сеющий разумное доброе вечное», непреодолимо творит зло, зло, зло — чем больше сеет доброго, тем больше всходы зла, дорога в ад вымощена не только благими намерениями, но и благими поступками, — пример русской интеллигенции перед глазами; ленивый же человек, не делающий ничего, способен на одноразовый конкретный добрый поступок под флагом «Нате вам, только отстаньте!» — например, одолжить трояк — сто, тысячу, миллион, — судя по коэффициенту инфляции, — замолвить доброе словечко, помочь в мелочах — т. е. сделать минимальное изменение действительности в пользу рядом стоящего человека, не имеющее Великих Последствий, — накопление таких осторожных мелких ленивых изменений в положительную сторону есть постепенная эволюция человечества к цивилизации. Природа медленна и ленива, она не делает зла.

— Так зачем же тебе «Таинственный остров», Андрей Януарьевич?

— Да этот остров жена заказала, Антонина. Прочитала Антонина на старости лет «Детей капитана Гранта» и требует продолжения. Совсем моя старуха сказилась. Дом — полная торба, а ей все мало: надоело, говорит, обогащаться, пора о душе подумать. Даешь, говорит, домашнюю библиотеку! Не хочу на день рождения золотые часы с браслеткой, а хочу «Таинственный остров». Пойди туда, не знаю куда, и без «Таинственного острова» не возвращайся. А где я тот остров возьму? На книжную базу звонил — нету. А ехать на черный рынок в моем сане — сам понимаешь, неудобно.

ГЛАВА 5. Поэт Волошин и электрик Валенса

Гамилькар самовольно отправился в Бахчисарай, во-первых, взглянуть на знаменитый пушкинский Бахчисарайский фонтан, прицениться и, может быть, купить эту реликвию, чтобы перенести ее в родной Офир как национальный памятник; во-вторых, по «Делу». Дело случая: генерал Акимушкин, проезжая мимо, подкинул его в своем автомобиле к подножию Сапун-горы, дальше Гамилькар пошел пешком. Встречные лошади от него шарахались, мужики крестились, бабы драпали. На Бахчисарайском рынке он стал наводить справки о Бахчисарайском фонтане, и местные филера тут же приняли, негра за большевистского шпиона и чуть не застрелили при задержании. Его посадили в камеру смертников — ту, что почище, к какому-то заросшему толстяку, похожему на Карла Маркса и на этом основании заподозренному врангелевскими контрразведчиками в большевизме. Но смертник оказался всего лишь очередным русским поэтом:

— Maximilian Volochin, [10] русский поэт серебряного века, — так представился он. — Вот, суки, посадили за то, что я их суками обозвал. Diables! [11]

— Зачем же вы их так некультурно обозвали?

— Представляете: из-за Пушкина! Ночью вломились ко мне в дом из контрразведки, принесли какие-то тексты — делай, мол, экспертизу: Пушкин это написал или не Пушкин? Тут гражданская война, а они к Пушкину priebalis'b! [12] Ну, я их к тому же подальше послал, они меня и забрали с собой. А вас за что?