Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга I, стр. 27

Пешком-с? Ах, бегом-с! Через Вену? А в Гамбурге вам, собственно, что понадобилось? В гамбургском цирке этим летом чемпионат французской борьбы не проводился по причине объегоривания немецкой публики в прошлом сезоне. Там братья наши Дуровы гастролировали с учеными слонами и моськами. Ага, так вы к братьям Дуровым в Гамбург в гости, значит? Бегом-с? Соскучились по дружкам закадычным? Дуровы, значит, Володя и Толик подпольную типографию «Суперсекстиум» в Гамбурге приобрели, а вы ее в Россию доставили?" И все. Надавить на психику, припереть к стенке. А братьев Дуровых, Володю и Толика, этих клоунов, революционных демократов и мучителей животных — вспомним хотя бы свинью Зеленую, — туда же, по тому же «Делу» доставить на очную ставку в охранное отделение на Еврейскую улицу, как тогда называлась улица Бебеля. И все. Немедленный обыск в «Шурах-мурах», конфискация «Суперсекстиума» с последующей передачей в питерскую Кунсткамеру, где он успешно затерялся бы в годы Гражданской войны, а какую-то летучую мышь с мордой бульдога — выгнать сраиой метлой или отнести в зоопарк. Проведи Акимушкин это обычное полицейское мероприятие, и временно-пространственный завиток перестал бы реплицироваться, испарился бы как дым, а реальность вернулась бы на круги своя — разразившись, разве что, статьями в Лярусе и в Большой Советской энциклопедии о «купидоне Акимушкина». «Купидон Акимушкина» — звучит не хуже, чем «лошадь Пржевальского» или «Стеллерова корова».

Но этого не произошло.

ГЛАВА 14

EBOUN-TPABA

Но вот Сашко Гайдамака придумал кое-что новенькое. На следующий день с восходом солнца, когда над Сапун-горой во второй раз раздались раскаты львиного рева, означавшие, что африканец начал кончать, хлопчик уже сидел на Графскои пристани и с нетерпением ожидал появления этого сладострастного уоЬаг'я [93] — хлопчик приготовил для негра ответный сюрприз: перед ним на мостовой лежал холщовый мешочек с высушенными и мелко нарезанными листьями севастопольских лопухов, одуванчиков, подорожников, акации и махорки, а из мешочка на длинной выструганной палочке торчала картонка с кривой надписью чернильным карандашом:

EBOUN-TPABA 100 000 крб

Сашко рыпал на аккордеоне и сочинял новые слова к старой музыке:

Гамилькар со своими филерами не заставил себя долго ждать. Он появился на Графской пристани с каким-то свертком из вощеной бумаги. Апельсинами на этот раз вроде не пахло. Сашко запел:

Африканец прочитал надпись на картонке, удивился, нагнулся, размял листики в пальцах, понюхал и спросил:

— Что это есть «крб»?

— Карбованцы, — ответил Сашко.

— А что это есть «ыбунтарава»? — спросил Гамилькар, вспомнив пушкинскую «ыбенумать».

— А чтоб рогом стояло, — еще охотней объяснил да еще показал известным жестом Сашко.

— А, рогамюсорога, — понял Гамилькар. — Молодец, очинь хорошо. Ыбунтарава — ноу-хау. [94] Я бы купил, но мине не Нада. У миня рога-носорога сама всегда стоит. — И Гамилькар развернул перед хлопчиком свой промасленный сверток ("из подпольной большевистской газеты «Червоиый партизан», — отметили филера) с какой-то бесформенной коричневой липкой массой.

— На, — сказал он.

«Глына», — понуро подумал Сашко.

«Халва», — подумали филера, и у них потекли слюни.

Сашко никогда не ел халву, тем более на халяву. Он даже никогда не видел халву.

— Що не?

— Давай-давай.

Хлопчик осторожно попробовал халву и чуть не проглотил язык; хорошo, что сладкий язык приклеился к гортани.

«Глына! — с восторгом подумал он. — Солодка глына!»

— Вкусно? — спросил Гамилькар.

— М-ага, — промычал Сашко, ворочая языком халву.

Ответ не удовлетворил Гамилькара, ему хотелось подробностей:

— А как вкусно?

Хлопчик задумался. Он вдруг понял, что от правильного ответа на этот вопрос может зависеть его судьба.

— Ну как, как вкусно?.. Как апельсин? — подсказал Гамилькар.

— Не-а.

— Как сало?

— Не-а.

— Ну как, как?

«Как халва», — подумали бездарные филера.

Хлопчик облизал бумагу, облизал пальцы, проглотил сладкую слюну и ответил:

— Как е……я.

Сашко употребил русский глагол несовершенного вида на «е» и с окончанием на «-ся» — тот самый глагол, который он часто слышал от взрослых и который Гамилькар не посмел предложить графине Л. К.

Ответ поразил Гамилькара в самое сердце. Он даже исполнил вприсядку на мостовой какое-то па из офирского национального танца, напоминавшего «яблочко».

— Хороший хлопчик. А ты эта самая «е……ся» — пробовал?

Сашко солидно кивнул. Можно было подумать, что он всех девок перепробовал в своем Гуляй-граде.

— Ой, врешь! — захохотал Гамилькар и отбил па мостовой чечетку, — Давай курочку-уточку!

— Какую курочку?

— Про куренка-ципленка. Его поймали-арестовали. Давай куренка-варина-циплепка-жарина-ципленка-тоже-хочет-жить!

Сашко рванул мехи и дурным голосом заорал на всю Графскую пристань очередной фольклор:

Негр отбивал огненную чечетку, у филеров тоже ноги тряслись, а Сашко чувствовал, что только что сдал какой-то очень важный экзамен в своей жизни. Халва весь день сладко вспоминалась во рту, но от халвы еще больше хотелось жрать. На следующее утро Сашко был тут как тут со своим аккордеоном и с eboun-травой. Он глотал слюну и ожидал халвы с апельсинами, но на этот раз африканец развернул кулек ("Опять «Червоный партизан», — отметили филера) — и разложил на мостовой перед хлопчиком какую-то невиданную распятую птичку-табака, фаршированную кусочками бананов.

— Маленький куренка-купидонка, — объяснил Гамилькар. — Вкусная.

— Глына! — с восторгом сказал Сашко и стал жрать птичку со всеми косточками и бананами.

— Смотри сюда, — сказал Гамилькар. Он вынул флакон с белым порошком, щедро подсыпал в мешочек и размешал порошок с eboun-травой.

— Що це? — спросил Сашко.

— Яд.

— Ой, та що ви, дядьку? — испугался Сашко.

— Яд, — повторил негр. — Яд. Любов.

Он послюнил чернильный карандаш и пририсовал к карбованцам шестой ноль.

— Забагато, — засомневался Сашко.

— Так надо. Ноу-хау. Лучше рога-носорога. Крыла купидона. Купят.